Когда мы наконец останавливаемся у моего старого дома, она лишь улыбается беззубой улыбкой. – Вот здесь я живу, Джун, – говорю я ей, мягко покачивая ее вверх-вниз, как это делает мама. Джун щебечет в ответ: – Га! Папа Тео сказал, что здесь больше никто не живет, но это неправда. Это мой дом. Я здесь живу. На газоне перед домом установлена табличка, на ней что-то написано большими буквами и изображено лицо незнакомого мужчины. Он счастлив и улыбается, и я задаюсь вопросом, не пытается ли он украсть у меня этот дом. Я осторожно положил Джун на землю, она ворочается среди высокой травы и смотрит на меня, пока я бегу к террасе. На улице темно, и свет не горит, но я замечаю коробку, прикрепленную к дверной ручке, похожую на какой-то замок. Дверь не подается. Как мне попасть внутрь? Это неправильно. Это мой дом, и дверь должна отвориться для меня и впустить внутрь. Меня охватывает грусть, поэтому я нервно царапаю руки, пока мой разум хаотично мечется в поиске возможного решения. Джун все еще выглядит довольной, ее щекочет ранний осенний ветерок, когда она обхватывает пальцами высокую травинку. Кажется, ей не холодно, но я все равно подхожу и закутываю ее в одеяльце поплотнее. Выпрямившись, я пробегаю глазами по двору, и мой взгляд падает на почтовый ящик. Любимые папины камни словно смотрят на меня, и мне в голову приходит идея. Сердце пропускает удар. И прежде чем успеваю одуматься, я уже несусь к почтовому ящику, сжимая в ладони проклятый камень. Ты не должен этого делать, Брант. Это все неправильно. О, но я должен… У меня внутри идет борьба, пока я пробираюсь обратно к дому и останавливаюсь перед главным окном. Я сглатываю ком в горле вместе со страхом и оглядываюсь через плечо на Джун, бормоча два слова, которые преследуют меня после «Страшной Ночи»: – Закрой уши. Затем я поворачиваюсь и со всей силы бросаю камень прямо в окно. Стекло разбивается. Я подскакиваю на месте. Джун начинает плакать. – Все в порядке, Джун. Я скоро за тобой вернусь. Метнувшись к дому, я начинаю пролезать через разбитое окно и тут же режу руку о расколотое стекло, пытаясь проникнуть внутрь. Из раны сочится кровь. Голова идет кругом, все плывет. Не останавливайся. Не останавливайся. Не обращая внимания на резкую боль, я продолжаю пролезать внутрь, пока не падаю, приземлившись на спину. Мгновенно переведя дух, я поднимаюсь и бегу к входной двери и открываю ее. Я выбегаю во двор, чтобы забрать плачущую Джун, а затем, пошатываясь, иду в дом, закрывая за собой дверь. – Ш-ш-ш… не плачь, малышка Джун. Все хорошо. Я с тобой, – успокаиваю я ее, качая на руках. Я в ужасе замечаю, что запачкал кровью ее розовое одеяльце. – О нет… Так много крови. Порез на моей ладони выглядит устрашающе, и я не могу остановить кровотечение. Джун, должно быть, чувствует мое смятение и закатывается в плаче еще громче. Я должен быть храбрым. Джун нуждается во мне. Мой дом нуждается во мне. Положив Джун на уже обновленный ковролин, я стягиваю с нее одеяльце и обматываю им рану. Папа частенько смотрел фильмы, где было много крови, и люди иногда так делали. Они обматывали раны полотенцем или тканью. На том успокоившись, я склоняюсь над Джун и глажу ее шелковистые кудряшки здоровой рукой. – Со мной ты в безопасности. Обещаю. Она немного успокаивается, губы слегка подрагивают, а крики переходят в тихое всхлипывание. Интересно, сильно ли она испугалась… Я очень надеюсь, что нет. Я обещал, что всегда буду оберегать ее, но как бы я смог защитить ее, если я здесь, а она там, в другом доме? Я был вынужден забрать ее, просто был вынужден. Убедившись, что Джун успокоилась, переключив внимание на ворс ковролина, я поднимаюсь по лестнице в свою старую спальню в поисках Бабблза. Я бы взял Джун с собой, но не уверен, что смогу с ней подняться по лестнице. Руки слишком ослабли. Вместо этого мне придется спустить для нас вниз одеяла и подушки вместе с Бабблзом и моим любимым ночником, чтобы разогнать темноту. Я поднимаюсь по ступенькам, иду по коридору, сердце бешено колотится. У меня кружится голова, я рвусь увидеть свою старую комнату впервые после «Страшной Ночи». Только… восторг угасает, когда я переступаю порог. У меня перехватывает дыхание. Слезы застилают глаза. Все исчезло. Моей комнаты больше нет. Это просто пустая оболочка. Стены абсолютно белые. Ярко-голубой цвет, который напоминал мне летнее небо, перекрасили. Моя мебель пропала. Постеры сорвали, словно их никогда и не было. Даже моя кровать исчезла. Бабблз бесследно исчез. Бабблз, где же ты? Я падаю на колени, сраженный горем. Все исчезло. Уайетт и его друзья были правы: я просто сирота, неудачник. Я потерял все. Сквозь пелену слез пробивается тоненький плач Джун, и я вспоминаю, что она нуждается во мне. Я потерял не все… У меня все еще есть Джун. Всхлипывая, я спускаюсь по лестнице, проводя тыльной стороной ладони по лицу, дабы избавиться от слез. – Прости меня, Джун, – шепчу я, опустившись рядом с ней на ковер. Моя рука пульсирует от боли, но я не обращаю внимания. – Я не хотел оставлять тебя так надолго. Она произносит «га-га», когда я обхватываю ее и притягиваю к себе. Мы лежим посреди гостиной, в том самом месте, где я нашел своих родителей. По лицу катится слезинка, и я смотрю в потолок, как делала мама, когда молилась по ночам. – Я здесь, – говорю я вслух. – Я дома. Интересно, летают ли мама с папой высоко над радугой в ожидании меня? Может быть, они не могли найти меня, потому что я был не здесь и они не знали, где меня искать. «Сейчас я здесь», – повторяю я про себя снова и снова. Может быть, они наконец-то вернутся за мной. Может быть, они полетят домой. * * * Мои родители меня, конечно же, так и не нашли, но нашли другие. Родители Гэри Киблера, если быть точным. Они жили по соседству, и в ту ночь их разбудил подозрительный звук. Это был я, когда бросил камень в окно: Бутч Кэссиди[9] в миниатюре. Киблеры привели нас домой, к ужасу Саманты и Эндрю. У Саманты началась истерика. Настоящая истерика. За все годы, что я ее знаю, я видел Саманту Бейли плачущей всего три раза, и это был один из них. Второй и третий раз произошли гораздо позже. Мне наложили швы на левую руку, но чудесным образом малышка Джун вернулась домой без единой царапины. Я пообещал, что со мной она в безопасности, и сдержал слово. Я держал его долгое время. Так долго, как только мог.