* * * Пролог Аудиозапись показаний № 453AJ (из архива Национальной жандармерии в г. Р.) Мы с ним беседовали минут двадцать он говорил об одной моей статье недавно опубликованной потому что писал на ту же тему меня заворожили его зеленые глаза и черные волосы в эти черные волосы хотелось запустить пальцы а на висках была седина серебристо-черные волосы зарыться бы в них лицом утонуть прикасаться к ним дышать ими и вдруг его голос изменился стал очень ласковым прямо-таки слащавым я услышала в нем нежность да-да нежное внимание он ответил какой-то студентке подошедшей с вопросом это была юная брюнетка с розовым шарфиком она о чем-то спросила его и он повернулся ко мне спиной вот так просто не извинившись не сказав ни слова как будто я перестала существовать пфф! повернулся спиной безо всяких там прошу-прощения-на-минутку-отвлекусь а я осталась стоять как распоследняя дура он даже не извинился моя улыбка застыла в пустоте и я увидела я словно увидела со стороны эту свою дурацкую улыбку растянутые красные губы знаете ведь все мужчины обращают внимание на зубы разглядывают их как у лошадей на рынке щупают грудь задницу вы наверняка слышали о женщине повешенной за то что она убила мужчину который ее изнасиловал они взяли и повесили ее они нас уничтожают это же ненависть понимаете ненависть погодите-ка вот это было в новостях смотрите я вырезала из газеты и приколола к пальто послушайте: «У входа на рынок висит объявление с расценками». Вот именно так и написано! «Девочка от года до 9 лет – 200 000 динаров (138 евро). Девушка от 10 до 20 лет – 250 000 динаров (104 евро). Женщина от 20 до 30 лет – 100 000 динаров (69 евро). Женщина от 30 до 40 лет – 75 000 динаров (52 евро). Женщина от 40 до 50 лет – 50 000 динаров (35 евро)». Они продают женщин на рынке слушайте дальше: «мужчины веселятся», «покупатели пересмеиваются», «женщины старше 50 лет на продажу не выставляются, поскольку не пригодны к использованию потребителями. Кроме того, их цена не покрывает расходы на питание и транспортировку от места захвата в плен до рынка. Некоторым удается уцелеть, приняв ислам, остальных, то есть большинство, убивают». Нет я не успокоюсь они торгуют нами они нас убивают с какой стати я должна успокаиваться да послушайте же они нас убивают просто уничтожают все это есть в газетах может быть не в тех которые вы читаете вы ведь все-таки мужчины это ваша работа и товар предназначенный для вас вот говорят с министром Макроном[1] дело нечисто жена у него на двадцать лет старше все потешаются мол каким же слабаком нужно быть размазней ничтожеством или обвиняют его жену в педофилии люди выражают отвращение какой кошмарный мезальянс и даже женщины зубоскалят они смеются над собственной объявленной смертью над приговором с отсрочкой исполнения живые покойницы сами этого не понимают мужчины убивали нас уже при рождении и не только в Китае или в Индии но и здесь «кто там у нас? девочка?» значит никто между прочим у Московиси[2] жена на тридцать лет младше о нем писали в газетах под заголовком «Красавица и министр» а Макрона называют «соблазнителем старушек» никто нас не любит никто как же это ужасно идешь по улице видишь эти взгляды и чувствуешь что ты старая они словно требуют пошла вон сдохни от тебя несет смертью могилой плесенью вы видели Мадонну я о певице ее упрекают в том что она пытается «продлить свое существование» именно так это точная цитата из газеты из настоящей серьезной газеты «в пятьдесят пять Мадонна все еще полна надежд продлить свое существование» а что еще мы должны делать попытаться перестать существовать плюнуть на себя осознать что нам больше ничего не светит что нам здесь уже не место для меня здесь больше нет места но я не знаю куда деваться в ящик в гроб в кабак быть молодой и некрасивой так же неутешительно как быть красивой и немолодой женщины стареют а мужчины обретают зрелость ночью мужчина прекрасен а женщина плачевное зрелище пусть вас положат в гроб какая прозрачная ясность прозрачная ясность я прозрачна мой папа стекольщик исчезни ясно тебе усекла выметайся не догоняешь что ли вали отсюда сдохни I Сдохни! Иди же! Умирай! Меня ты не любил![3] Пьер Корнель Порой несбывшаяся любовь разъедает душу. Паскаль Киньяр 1 Беседы с доктором Марком Б. Клер Я уже десять раз все это рассказывала вашим коллегам, просто почитайте мою историю болезни. Знаю, что вы здесь новенький, это очевидно. Ваше первое место работы? Вам ведь не больше тридцати. Нет, вы не выглядите на тридцать. Я смеюсь потому, что процитировала вам Мариво, а вы и не поняли. Надо думать, литература не входила в вашу программу обучения. Но вы должны были догадаться о цитате – не знаю, по контексту, по интонации. Это же ваше ремесло – слышать звон и знать, где он. Динь-дон. Чок-чок. Кто тут у нас чокнутый? У Мариво Араминта – красавица-вдова, и молодой управляющий хочет ее соблазнить – то ли потому, что влюбился, то ли потому, что позарился на ее несметное богатство. Неизвестно, искренен ли он в своих чувствах, когда пытается ею манипулировать. Но вы все-таки не Дорант, вы здесь не для того, чтобы на мне жениться, верно? Я когда-то выступала на сцене, да, недолго и очень давно. Мой муж был режиссером. Собственно, он и сейчас режиссер, продолжил карьеру. Мы познакомились, когда оба были студентами и играли в университетском театре. Сейчас кажется, это было вечность назад. И тем не менее, как видите, я даже помню наизусть некоторые реплики. И еще вы не могли не заметить, что я постигла искусство мизансцены. Однако не будем углубляться так сильно в мое прошлое и пускать по нему слезу, тем более что все уже написано вон там, в ваших бумажках. Что еще вам нужно? Ах, вы хотите понять? Как я вас понимаю! И что же именно вас интересует? Превосходный ответ. Вы делаете успехи. Кстати, как вас зовут? Марк. Марк. Вы мне нравитесь, Марк, и я согласна с тем, что вы сказали: в каждом из нас живут всего лишь две интересные личности – та, что жаждет убивать, и та, что стремится умереть. Они представлены не всегда отчетливо и занимают неравнозначное место, но, когда удается их обнаружить, можно с уверенностью говорить: я знаю этого человека. Порой бывает слишком поздно. Как мы до этого дошли? Мы? Очень мило с вашей стороны вписать себя в картину катастрофы, хотя сами вы здесь совсем недавно. Никто не упрекнет вас в том, что я оказалась в столь плачевном состоянии. Я сама до него «дошла» за последние… сколько я тут? Два… нет, три, два с половиной года? Или, говоря «мы», вы имели в виду «мы все»? Мы, данное заведение. Мы, специалисты. Мы, общество. Как же это мы допустили, что присутствующая здесь дама до сих пор находится на попечении государства и манкирует своими обязанностями, своим долгом, растрачивая попусту производительную и где-то даже воспроизводительную силу? Почему мы предоставляем кров и еду женщине в расцвете лет и всячески о ней заботимся, притом что она, без сомнений, еще вполне способна трудиться ради всемирного блага? Где это мы облажались? Такова суть вашего вопроса? Преподавательница. Знание несу. Иногда спотыкаюсь под грузом. Да, в университете. Специализация – сравнительное литературоведение. Была лектором, но мне обещали должность профессора, уже собирались рукоположить в сей священный сан и открыть врата в высший чиновничий свет, преисполненный чудес. Для сорокасемилетней дамы это большое достижение и пример для всех остальных: вы ведь знаете, как мало женщин на руководящих постах, смехотворно низкий процент. Но вдруг – опа, большой облом! Меня скрутили, обследовали и до сих пор держат здесь под присмотром. Вы будете за мной присматривать, Марк? Не выпустите из кадра? Я здесь бесполезна, не могу отдавать свой долг обществу. Покойница в буквальном смысле: нахожусь на покое, лишена жизненных функций. Да, именно так – я перестала функционировать, сломалась, если хотите, сорвала резьбу, слетела с катушек, съехала с рельсов, я сдохла, а ваша задача – меня отремонтировать, привести в рабочее состояние, запустить механизм, реанимировать, короче, вернуть к жизни. Вы ведь этим и занимаетесь, да? Возвращаете меня к жизни. Хотите, чтобы покойница задышала. Кстати, уясните себе кое-что на будущее. Сегодня вы меня вызвали в оди… Что? Вам не нравится слово «вызвали»? Ладно, вы назначили мне встречу в одиннадцать, так вот на будущее, – если, конечно, у нас с вами есть будущее – имейте в виду, что по утрам я не в форме, не жизнеспособна, все утро я валяюсь в постели, как пьяная, потому что вечером принимаю валиум, а ксанаксом глушу себя позже, но иногда – только никому не говорите, это секрет – я его выбрасываю, ибо предпочитаю тоску забвению, ведь если человек несчастен, ему лучше об этом знать, вы не согласны? * * * Поначалу дело было не в Крисе, не в Кристофе. Вы ведь именно о нем хотите поговорить, я правильно понимаю? О составе преступления на почве страсти или, скорее, ее отсутствия. О моей сердечной скорби. Или вы предпочитаете, чтобы я рассказала о детстве, родителях, семье и прочую ерунду, все, как полагается? Поначалу моей целью был не Крис. Он меня не интересовал, я его и знать не знала. Напросилась к нему в друзья в Фейсбуке только для того, чтобы получать новости о Жо. Я тогда встречалась с Жо, с Жоэлем. У Жо было мало контактов в социальных сетях, он френдил только тех, с кем водил знакомство в жизни, за исключением меня – Жо считал, что любовники не могут быть френдами. А у Криса, как мне сказал Жо, были сотни друзей, он в Фейсбуке проводил много времени под ником KissChris и с легкостью набирал лайки, что приводило Жо в восхищение. У вас есть аккаунт в Фейсбуке, Марк? Вы понимаете, о чем я говорю? Не надо вам переводить? Всякому, кто более или менее знал Жо, его слишком уж скромное, почти застенчивое поведение в соцсетях показалось бы странным, потому что во всем остальном он не признавал никаких ограничений, реально был без тормозов, ну разве что не убивал людей направо и налево. Впрочем, есть много способов убийства. Жо мог в мгновение ока уничтожить человека словом или даже молчанием. Вам, вероятно, известно, что женщины больше всего на свете боятся быть брошенными? Конечно, известно, об этом написано в ваших книжках. Так вот, Жо бросал меня по десять раз на дню. Наверное, его можно назвать психопатом. Он определял больное место (ведь психопаты – это в своем роде лучшие знатоки женской психологии), находил трещинку в сердце и потихоньку вбивал туда клинья, лишая жизненной энергии, разбивая надежду на счастье. Брал тебя за руку – и тут же отталкивал, вот так, без видимой причины, просто потому, что ты на него рассчитываешь, потому что доверилась. В последнее время я перестала рассказывать ему о своих увлечениях, говорить о том, что мне доставляет удовольствие, иначе он сделал бы все, чтобы меня этого удовольствия лишить. Когда становилось совсем невыносимо, я от него уходила, но никогда не разрывала отношения окончательно. И он вдруг звонил мне – само очарование, или я ему – сама нежность, и все начиналось заново, из месяца в месяц. Не спрашивайте меня почему. Я тогда развелась с мужем и не могла оставаться одна, я жаждала любви, хотя бы заниматься любовью, говорить о ней, верить в нее. Помните песню? «Мы хотим жить, надо ли знать зачем». Нет, никогда. Жо никогда не причинял мне физической боли. В этом не было необходимости. Психологическая жестокость – вот высший пилотаж, а оплеухи – удел начинающих садистов. Трудно сказать. Влечение – дело загадочное. Мы все хотим получить от другого человека то, чего у нас нет, или то, что у нас было, но потерялось. Раньше я бы сказала, что все хотят одного и того же – вернуть кусочек старого доброго прошлого, даже если оно протухло и сгнило. Снова пережить любовную тоску. Снова и снова бросаться грудью на огнемет. Но с тех пор, как со мной случилась эта история, я уже ничего толком не знаю. Я думала, что можно изменить саму природу влечения, вырвав его с корнем и пересадив в новую почву – помягче, потучнее. По крайней мере, можно попытаться. Ведь если все предопределено и ты знаешь, чем это закончится, как-то грустно жить, говорила я себе. Да. Когда наше очередное расставание слишком затянулось и я уже извелась, не получая вестей от Жо, – он исчез, просто исчез! – мне пришло в голову создать фальшивый профиль в Фейсбуке. До этого я туда редко заглядывала, у меня была страница под моим настоящим именем, Клер Милькан, в профессиональных целях – я обменивалась информацией с иностранными коллегами и переписывалась с бывшими студентами, совсем редко и без особой охоты. А потом вдруг я попалась на эту удочку, ушла в Фейсбук с головой. Для людей, которые, подобно мне, не выносят разлуки, – у вас ведь так и написано там, «не выносит разлуки»? – для нас разлука как пищевая аллергия. Разлучите меня с кем-нибудь – и у меня случится отек Квинке, затем я начну задыхаться, подыхать – и сдохну. Для таких, как я, Интернет – это одновременно кораблекрушение и плот, мы погружаемся в ожидание, тонем в страхе, отказываемся признать, что все кончено, и вдруг выныриваем в виртуальной реальности, хватаемся за ложные присутствия, за призраков, которыми населена Сеть, вместо настоящих тех, с кем нас разлучили, вместо того чтобы расстаться с ними навсегда или опять воссоединиться. И пусть лишь зеленый огонек говорит нам о том, что они еще на связи. Ах, до чего же приятно было видеть этот зеленый огонек! Он действует успокаивающе. Даже если человек вас игнорит, вы знаете, где он – вот же, здесь, на вашем экране, в каком-то смысле зафиксирован в пространстве, пойман во времени. Особенно если рядом с зеленым огоньком написано «Web». Тогда даже можно представить себе, что тот, с кем вы разлучены, сидит у себя дома, за компьютером; это дает вам ориентир в пространстве бреда, состоящем из тысячи предположений. Но когда рядом с огоньком стоит пометка «Mobile», это лишь добавляет вам беспокойства. «Мобильная связь». Мобильная, понимаете?! «Мобильный» означает «в движении, бродячий, вольный как ветер»! Это означает, что за ним не угнаться. Он может быть где угодно со своим телефоном. И все же вы хотя бы знаете, чем он занят, по крайней мере догадываетесь, а это уже само по себе приближает вас к нему и успокаивает. Вы приходите к выводу, что занят он чем-то не слишком увлекательным, если каждые десять минут заходит на свою страницу в Фейсбуке. Быть может, он тоже наблюдает за вами, прячась где-то там, за вашей «стеной»? Так дети подглядывают друг за другом. Вы слушаете те же песни, что и он, почти в реальном времени, сосуществуете с ним в музыке, вы даже танцуете под мелодию, ритм которой он отбивает пальцами. А когда он уходит в офлайн, вы открываете его профиль и изучаете информацию о последней активности. Вы, к примеру, можете понять, в котором часу он проснулся, – ведь ясно же, что первым делом после этого он открыл ленту друзей. Еще вы обнаружите, что днем он смотрел вот на эту фотографию и оставил под ней коммент. Что ночью его мучила бессонница – ему и писать-то об этом не обязательно. Вы превратитесь в рапсода – «сшивателя песен», начнете плести полотно догадок, латая дыры в сети. Не зря же это называется Сетью. Здесь можно быть и рыбаком, и пойманной рыбой. Но рыбак и рыба взаимосвязаны, один существует ради другой, посредством другой, они объединены сетью, Сетью, общей религией. Не общаются, но сообщаются. Ну, разумеется, это больно, тоже больно: человек где-то там, в Сети, он доступен, но не с вами. Можно столько всего себе навоображать, и вы воображаете, строите предположения, просматриваете страницы его новых друзей и подруг в поисках какого-нибудь поста, который расскажет вам о нем; пытаетесь расшифровать даже самые незначительные комментарии, складываете так и эдак мозаику из профилей и событий, переслушиваете снова и снова песни, которые он загружал, стараетесь истолковать их тексты, выясняете его предпочтения, разглядываете фотографии, прокручиваете видео, вычисляете местоположение, выясняете, на какие мероприятия он собирается сходить, лавируете на своей подводной лодке в океане лиц и слов. В какой-то момент вам начинает не хватать воздуха, вы задыхаетесь на борту этой подлодки, куда вас затолкали и забыли. Да, это больно. Но еще больнее не знать о нем совсем ничего, быть отрезанной раз и навсегда. «Я знаю, где ты» – эта фраза была жизненной необходимостью для меня, понимаете? Почти как в той надписи на могиле какого-то американца на кладбище Пер-Лашез… когда-то я любила там гулять… Жена выгравировала на его надгробии: «Генри, наконец-то я знаю, где ты будешь спать сегодня ночью». Здорово, правда? Вот и в Фейсбуке почти так же, с той разницей, что человек жив, но при этом у него есть постоянное место прописки, он частично лишен свободы передвижения и всегда остается на известной территории. На оккупированной. Так что тот крошечный зеленый огонек в списке контактов поддерживал во мне жизнь, как перфузионная трубка, как ингалятор. Он помогал мне дышать. А иногда по ночам он становился моей утренней звездой. Не буду вам это объяснять. Просто констатирую факт. У меня был оазис посреди пустыни, ориентир. Без него я бы умерла. Понимаете? Умерла бы. А теперь можете вслед за вашими коллегами рассуждать о том, что все сказанное мною свидетельствует о моей синкретической связи с матерью, о невозможности разорвать воображаемую пуповину, о фрустрации и tutti quanti[4]. Но не вздумайте при этом заявлять, что у меня была… что у меня есть возможность переключиться на другое – на работу, друзей, детей. Я сама ребенок! Ясно вам? Ребенок. Ребенком можно быть в любом возрасте. Надеюсь, где-нибудь там, в моей истории болезни, написано, что я ребенок? Что значит быть ребенком? Как вам сказать… Это значит нуждаться в чьем-то внимании. Хотеть, чтобы тебя убаюкивали. Ну да, пусть даже иллюзиями, почему нет? Иллюзиями тоже можно убаюкать. Глядите, как вы обрадовались! Довольны собой? «Даже иллюзиями?» – вкрадчиво так уточнили. Вы, кстати, врач или просто психолог? Чувствуете разницу? Что мне не нравится в вашем ремесле, в этой вашей как бы «науке», так это ее неспособность ничего изменить. Вы можете объяснить человеку, что с ним происходит и что происходило раньше, но это его не спасет. Не важно, понимает человек причину своих страданий или нет – он все равно страдает. Никакой от вас пользы. Нельзя склеить разбитые надежды. На заштопанных простынях неудобно спать. Вы мне так и не ответили, Марк, есть ли у вас аккаунт в Фейсбуке. Что, ни за кем там не шпионите, да? Вам, надо полагать, всего этого хватает на работе. В общем, поскольку у меня не было возможности общаться напрямую с Жо, я отправила запрос в друзья Крису, тому самому KissChris. Он должен был стать идеальным посредником, потому что с некоторых пор поселился у Жо. Познакомились они лет за десять до этого в редакции «Паризьен» – Крис работал фотографом, Жо проходил стажировку. Обоим было лет по двадцать пять. Насколько я поняла, два-три года они вместе неслабо отжигали, а потом разругались насмерть – из-за работы, девчонки, травки или бабла. К тому времени, о котором я говорю, их помирил общий знакомый, третий участник той веселой банды. Крис как-то выкручивался, зарабатывал при случае фоторепортажами, портретной съемкой, но в основном жил на пособие. А Жо, богатый бездельник, как раз собирался переехать в загородный дом родителей под Лакано, на берегу залива Аркашон, – чудесное местечко, у меня о нем сохранились волшебные воспоминания. «Время проходит, воспоминания остаются», как пишут в эпитафиях. Ведь у нас с Жо были и счастливые моменты. Несколько счастливых моментов. Наверное, у всех они бывают, можно немножко накопить. Родители Жо унаследовали приличное состояние от какой-то бездетной родственницы, и деньги для него не были проблемой. Он увлекался музыкой – так, не серьезно, – но его мать хотела, чтобы к сорока годам сын был при деле, хотя бы формально, и семейство назначило его сторожем, садовником, сантехником и электриком летней резиденции. Разумеется, толку от него в этих сферах деятельности не было никакого. В Париже Жо приглашал меня к себе довольно редко… иногда я говорю себе, что главной причиной его переезда в провинцию было желание усложнить для меня возможность с ним видеться… Но одиночество он терпеть не мог и предложил Крису пожить у него. Маргерит Дюрас где-то писала, что мужчины любят время от времени побыть в чисто мужской компании, чтобы отдохнуть от собственного интереса к женщинам – слишком не похожим на них и утомительным. Женщины постоянно требуют каких-то усилий, а им лень, ну, во всяком случае, надолго их не хватает. Если только потрахаться. Они успокаиваются, обеспечивая друг другу суровую мужскую поддержку, и в этот момент им женщины не нужны. Еще я думаю, Жо хотелось вспомнить молодость, повторить ее. Он всегда боялся старости. В собственном сознании Жо оставался восемнадцатилетним, фантазировал о молоденьких девчонках, о девственницах… вы в курсе, что слово «тинейджер» наряду со словом «секс» – самый популярный в мире запрос в поисковой строке Гугла? Короче, Жо верил, что пленку можно отматывать назад и запускать киношку заново бесконечное количество раз. Вот этим они с Крисом и занимались. Крис поселился в одном доме с Жо, как в старые добрые времена. Нет, я тогда в глаза не видела Криса. Жо упоминал о нем пару раз, вот и все. Думаю, он просто не хотел нас знакомить, потому что был ужасно ревнив, хоть и старался это скрывать. Постоянно боялся, что у него отберут то, чем он обладает, даже если ему самому это уже не нужно. То, что было потеряно для Жо, не должно было достаться никому другому. Все, что переставало существовать для него, обязано было исчезнуть и для остального мира. В одну из наших последних встреч в Париже, перед расставанием, Жо показал мне несколько фотографий, которые Крис сделал и запостил в Фейсбуке, чтобы вызвать к себе интерес, «замутить хайп», как сказал Жо. Он не церемонился со своим «закадычным корешем», считал, что Крис и не думает искать работу – в Лакано тот хорошо устроился, накормлен и напоен, ему тут тепло и не дует, чего дергаться? Амбиций у Криса хоть отбавляй, но он собирается стать знаменитым и пальцем не пошевелив – разве что указательным, чтобы нажать на спуск затвора. Дескать, ждет, что в один прекрасный день его заметят и сразу объявят новым Депардоном[5], смеялся Жо. Между прочим, фотографии оказались неплохими, я разглядывала их с интересом, но только потому, что в тот момент была с Жо. Потому что Жо был рядом со мной. С Крисом? Нет, до определенного момента я его не только не видела, но и не разговаривала с ним. Впрочем, вру, однажды ночью мне приснился кошмар, и в результате я кое-что вспомнила. Рассказать вам, нет? Ага, кошмары вас тоже интересуют. Ладно. Мне приснилось раннее утро. Представьте себе: я, элегантно одетая и накрашенная, вхожу в аудиторию – у меня лекция, – направляюсь к кафедре, и в этот момент все люди, сидевшие на скамьях, встают. Все как один одеты в синее и все как один показывают мне кулак с направленным вниз большим пальцем. Они с оглушительным шумом спускаются по ступенькам, не удостоив меня и взглядом, а затем молча покидают помещение. Я остаюсь одна за кафедрой, будто на троне, королева без подданных; мне страшно, я оборачиваюсь и вижу слово, написанное на доске заглавными буквами, как смертный приговор, – заглавными об обезглавливании. Тут я резко проснулась с колотящимся сердцем и с тем словом перед глазами. Возьмите ручку, вам надо его записать, этого наверняка нет в истории болезни. Что, не хотите? Вы, стало быть, не обязаны записывать что ни попадя, всякие пустяки, да? Ах, вы очень внимательно слушаете? Так вот, то, что я прочитала во сне на доске, помогло мне вспомнить реальный случай в жизни. Как-то вечером я позвонила Жо в Лакано – я регулярно звонила, чтобы не терять с ним связь. Любовную связь. То, что от нее осталось. Обычно он не отвечал, но в тот вечер снял трубку. Он был пьян или обкурен, а может, и то и другое, потому что разговаривал угрюмо и агрессивно. Обвинил меня в том, что я за ним шпионю и постоянно звоню только для того, чтобы проверить, дома он или нет, поскольку хочу его контролировать. А потом Жо передал кому-то трубку – он часто так делал, если разговор ему наскучивал; иногда мог просто остановить прохожего на дороге и, не предупредив меня, попросить его сказать что-нибудь в телефон. Вот и тем вечером я вдруг на середине фразы услышала чужой голос. Мне сказали: «Привет». И еще: «Успокойся уже». Это был Крис, до меня только потом дошло. В ответ я возмутилась, заявила, что не собираюсь успокаиваться, что я в бешенстве. Поступок Жо меня разозлил, хотя раньше я могла и посмеяться вместе с каким-нибудь незнакомцем, зацепленным им на улице… Но на этот раз парень на другом конце линии не показался мне забавным: он мне «тыкал», его голос был пьяным и снисходительным. «А ты не старовата для игры в ревность?» – сказал он мне. Я взбесилась, потребовала отдать трубку Жо. Он фыркнул в сторону: «Отстойная у тебя телка, – и затем продолжил, обращаясь ко мне: – Ты что думаешь, тебе все позволено? Думаешь, всякая хрен знает кто может сюда звонить и что-то требовать?» – «Я не всякая! – заорала я. – И уж, по крайней мере, не содержанка, в отличие от тебя! Я не живу за его счет!» Тут я услышала, как парень, по-видимому, затянулся сигаретой, выпустил дым и, перед тем как бросить трубку, так и не передав ее Жо, прошипел: «Сдохни!» Сдохни. Этим словом можно убить. Некоторые из окна прыгают и по менее серьезной причине, верно? В нашем заведении таких прыгунов полно. Они все упали под ударами слов. «Сдохни». «СДОХНИ!» Чужие слова преследуют их, как злые духи. Чужие голоса отдают им приказы, которым нельзя не повиноваться. Назовем это текстуальными домогательствами, ха-ха. Как видите, словесные игры я тоже люблю. Мы с вами поладим. Короче, я клоню к тому, что все, случившееся потом, совершенно невозможно было предугадать или просчитать. Когда я создавала фальшивый аккаунт в Фейсбуке, Крис был для меня паразитом, грубияном и женоненавистником, врагом моего и без того непрочного союза с Жо. Я и не думала вступать с ним в переписку, мне всего лишь нужен был доступ к новостям о моем Жо. «Сдохни». В итоге я так и сделала, правда же? В конце концов подчинилась приказу. Здесь я не живу. Вы именно обо этом думаете, да? Повелительное наклонение психи воспринимают как приказ, не подлежащий обсуждению, верно? Ну, говорите же, вы ведь думаете именно так? Однако приказ может отрикошетить в того, кто его произнес. «Сам сдохни!» От психов всего можно ожидать.