К вояжу в «Лолиту» Нина готовилась давно, практически все время с тех пор, как стала одной из посвященных в тайну «Книжного ковчега», понимая, что для путешествия в 1947 год в США надо будет подтянуть не только свой весьма позорный английский. Ведь о каком немыслимом количестве логистических мелочей ей пришлось думать! О подлинных долларах той эпохи, о поддельных, но выглядящих как настоящие водительских правах штата Нью-Йорк, выданных на имя Нины Дорн (пусть она все еще Арбенина – но ее доктор уже сделал ей предложение руки и сердца, причем три раза… и трижды она отвергала его, так как он упорно отказывался говорить, из какого произведения он родом), об одежде, о тонкостях съема квартиры, о поездке на железной дороге, о содержимом дамской сумочки, о темах для светской беседы на политические и отвлеченные темы, о… Да просто обо всем! Немудрено, что понадобилось столько времени, прежде чем Нина решилась. Решилась остановить Г.Г. Только вот как? Убить его? Ну да, это не так уж сложно – купить в лавке револьвер, застрелить Гумберта Гумберта в его холостяцкой квартирке-студии (той самой, в Верхнем Истсайде, за двенадцать долларов в неделю – по ценам 1947 года) – и, будучи уверенной, что этот мерзкий педофил никогда больше не доедет до Рамздэля, уйти через свою дверь в свой мир. Но, как ни крути, она станет убийцей, пусть даже убийцей отвратительного типа из литературной вселенной. Стрелять-то придется по-настоящему и из подлинного револьвера! И в живого, пусть и крайне гадкого, человека. Ну, можно ему подсыпать яд. Заразить коронавирусом. Ударить дубиной из-за угла. Столкнуть на рельсы нью-йоркского сабвея. Или даже нанять гангстера, чтобы тот пырнул Г.Г. ножом в проулке. В любом случае на ней будет кровь этого монстра, с чем Нине придется жить. А жить с кровью Г.Г. на руках она уж точно не хотела. Поэтому пришлось разрабатывать иные, бескровные, варианты. На самом дне чемодана Нины лежала компактно упакованная солидная порция кокаина, купленная ею в литературном Нью-Йорке за реальные деньги – ее-то она и намеревалась подсунуть Г.Г., а потом стукнуть в полицию, чтобы он загремел на солидный срок в тюрьму. Потому что, когда он оттуда выйдет (если этому мерзкому растлителю детей вообще суждено будет выйти из тюрьмы), Лолита уже превратится в молодую женщину и не будет вызывать у него интереса. Конечно, он тогда обратит свое внимание на иных нимфеток, но по крайней мере Лолита будет спасена. …Осторожно выйдя из своего купе, девушка прошлась по коридору мерно покачивающегося поезда и словно невзначай заглянула в соседнее. Г.Г., деливший купе с пожилой, спящей у окна дамой, за благополучие которой, по причине ее дряхлого возраста, Нина могла не беспокоиться, строчил что-то в записную книжечку в переплете из черной искусственной кожи, с тисненным золотом годом (1947) и лесенкой в верхнем правом углу – причем делал это наверняка, как писал автор, самым бесовским из своих почерков. Нина-то знала, что этому криминальному дневнику Г.Г. доверял свои самые сокровенные и наиболее похотливые мысли и что мать Лолиты, обнаружив эти записи и прочитав их, напишет письмо, выбежит в слезах на улицу, чтобы бросить его в почтовый ящик на дороге, – и попадет под колеса автомобиля. А Лолита, сделавшись сиротой, попадет в лапы Гумберта, уже считавшего, что он попался и ничего хорошего ему не светит. Г.Г. был так увлечен своими наверняка премерзкими и, вне всяких сомнений, порнографическими мыслями, что Нина, чувствуя, что в ней все закипает, могла несколько мгновений наблюдать за тем, как он строчит карандашиком, высунув от усердия язык. Тут Гумберт вдруг поднял взгляд – и подозрительно уставился на Нину. Та же, чувствуя, как кровь прилила к лицу, приветливо помахала ему и быстро вернулась к себе. Вечерело. Взглянув на изящные наручные часики (купленные, как и все на ней, за исключением нижнего белья, в 1947 году, – от тогдашних дамских рейтуз Нина все же решила отказаться), девушка поняла, что пора действовать. То, что Г.Г. запомнил ее, было, конечно, весьма плохо, но поправимо. Она ведь намеревалась, как и он сам, сойти в Рамздэле… вот только после их обмена любезностями в поезде он тотчас кинется к ней выяснять, что же она тут делает, если уверяла, что едет в столицу штата город Конкорд. Но Нина в любом случае, даже если бы они не завели друг с другом беседу, переоделась бы и покинула поезд в новом обличье, чтобы не привлекать внимания Г.Г. А так как она это внимание уже привлекла, требовалось усилить маскировку. Вынув из чемодан сверток, Нина отправилась в туалет. Причем в мужской. Она уже опробовала это одеяние несколько раз, поэтому ей понадобилось всего несколько минут, чтобы избавиться от своего яркого экстравагантного дамского наряда, нарочно выбранного для того, чтобы привлечь внимание к одежде, а не к лицу, и перевоплотиться в невысокого, облаченного в широкий пиджак с накладными плечами мужчину с щеточкой усов (накладных!) и в низко надвинутой на глаза коричневой фетровой шляпе. Шагнув обратно в тамбур, Нина онемела, заметив около двери Г. Г. Девушка чуть было не попятилась обратно, желая запереться в кабинке, но заметила, каким равнодушным взглядом скользнул по ней растлитель Лолиты. Маскировка удалась! Нина заспешила в свое купе, но тут раздался знакомый ей низкий голос с чарующим акцентом, круживший голову дамам (и, что ужаснее всего, наивным девочкам!): – Сэр, вы потеряли! Нина обернулась и увидела, что Г.Г. держит в руках розовую ленточку – аксессуар из дамского наряда, который, свернутый и затянутый, находился в бумажном пакете в руках Нины. – Спятили, что ли? Не мое! – буркнула Нина, прикладывая все усилия, чтобы сымитировать бруклинский акцент. И, не вступая с Гумбертом в опасные дискуссии, быстро ушла прочь. Не желая, чтобы он приперся к ней в купе (и, что хуже всего, осведомился, куда делась попутчица сэра, эффектная итальянско-польская дама), Нина, воспользовавшись тем, что Г.Г. по зову природы (или по требованию гадких сексуальных вожделений, что было более вероятно с учетом его недавних дневниковых записей) заперся в туалете, быстро схватила свой чемодан и перешла в соседний вагон. Поезд прибыл в Рамздэль без опоздания. Нина, качнув головой, отвергла попытки проводника вагона, где она пряталась, помочь сэру с багажом и лихо выпрыгнула на платформу, в то время как знакомый ей проводник подавал Гумберту его пижонский желтый чемодан. Поезд, запыхтев, вновь пришел в движение, а Г.Г. завертел головой – явно ожидал, что его будет встречать мистер Мак-Ку, у которого он намеревался снять комнату. А заодно растлить, если подфартит, его двенадцатилетнюю дочку. Нина быстро направилась к приземистому деревянному зданию вокзала (в Рамздэле она за эти два месяца была целых три раза и неплохо ориентировалась в городке, столь точно описанном Набоковым: ильмы, белая церковь), зашла за угол и принялась наблюдать за Г.Г. Тот, оставшись на перроне в гордом одиночестве (в Рамздэле вместе с ними вышли еще три человека), беспокойно ходил туда-сюда, явно ожидая, что мистер Мак-Ку вот-вот подъедет и отвезет его к себе в дом. Который сгорел прошлой ночью. Нина когда-то думала, что имеет смысл предотвратить пожар в доме Мак-Ку и тем самым помешать воцарению Гумберта в доме матери Лолиты, но тогда велика была вероятность того, что ошалевший от присутствия в доме другой девочки Г.Г. начнет домогаться уже ее. И Нина спасет Лолиту, но поднесет Г.Г. на блюдечке с голубой каемочкой иную безвинную жертву. А жертв больше быть не должно – Нина это твердо решила. За исключением, конечно же, наркодилера Г.Г. Г.Г. ждал около получаса, а когда уже окончательно стемнело, поплелся к зданию вокзала, чтобы попытаться дозвониться из будки в тот дом, которого больше не существовало. Потерпев, как и следовало ожидать, полное фиаско, явно озлобленный, Гумберт со своим пижонским чемоданом отправился в расположенный неподалеку мотель. Нина, зная, как будут развиваться события, по крайней мере в романе Набокова, не спускала с Г.Г. глаз. Потому что события в романе – это одно, а происходящее в литературной вселенной того же произведения – совсем другое. И всегда возможны неожиданности. Таковых, к счастью, в тот майский вечер не произошло. Нина, дождавшись, пока Г.Г. запрется в своем бунгало, поселилась рядом. В регистрационную книгу она записалась как Юджин Дорн – поверх выполненной изящной чернильной вязью строчки: «Профессор Г. фон Гумбертсон, Колумбийский университет, Нью-Йорк». Точно: пижон и задавака! В ту майскую ночь, душную и беспокойную, Нина плохо спала – то и дело просыпалась, уверенная, что у ее кровати стоит Гумберт Гумберт с топором в косматых обезьяньих лапах, на одной из которых поблескивает пижонский перстенек со знаком математической бесконечности. Утро – прямо как в сказке – было вечера мудренее, и, прильнув к пыльной, давно не стиранной занавеске, Нина стала свидетельницей того, как прикативший на громыхающем автомобильчике с откидным верхом всклокоченный мистер Мак-Ку, дико извиняясь, ввел весьма разочарованного Г.Г. в курс дела, поведав о пожаре и о том, что его дочь с матерью и младшей сестренкой отправились восвояси. И предложил Гумберту завезти того к миссис Гейз, готовой сдать порядочному тихому жильцу комнатку в своем доме на Лоун-стрит. О, если бы он знал, что Г.Г., может, и тихий, но крайне непорядочный! Но ведь не знал… Однако занимали Нину вовсе не тайные страсти Гумберта, изменить которые не мог никто, даже врачи из ее родного двадцать первого века. Нину интересовал его пижонский новенький желтый чемодан, сиротливо стоявший на веранде, – мистер Мак-Ку и Г.Г. отправились в здание мотеля, где наличествовал кофейный автомат. Проследив за тем, как они удаляются, Нина быстро вынула из своего чемодана тяжелый пакет с кокаином (интересно, что тоже с клеймом, своего рода криминальной товарной маркой в виде знака математической бесконечности – прямо как на перстне Г.Г.: случайность?) и вышла из номера. Сейчас или никогда! Но тут-то и проявилась та самая неожиданность, к которой она не была готова и о которой в романе Набокова не было ни слова: чемодан Гумберта был заперт на кодовый замок. Напрасно Нина старалась открыть его – ничего не выходило. Не ломать же! А ведь так легко было бы сунуть в чемодан пакет с кокаином, позволить мистеру Мак-Ку подвезти Г.Г. к дому Шарлотты Гейз и из телефона-автомата на вокзале позвонить шерифу с сообщением, что новый жилец по Лоун-стрит, 342, – прибывший из Нью-Йорка аферист, выдающий себя за профессора, и явно заморский гангстер, хранит в своем чемодане большую партию наркотиков. И все, Г.Г. отправляется на долгие-долгие годы за решетку! Пришлось отступить, и Нина, еще недавно уверенная, что уже через час окажется снова дома, причем у себя дома, поняла, что в идиллическом Рамздэле ей придется подзадержаться. В ее пользу говорило то, что она знала, куда отправится мистер Г.Г., приняв извинения мистера Мак-Ку и выпив с ним кофе, – и где ей следовало его поджидать. Прихватив с собой небольшую, также купленную на распродаже сумку, в которой покоился пакет с кокаином, Нина быстрым шагом направилась на Лоун-стрит: благо, городок был крошечный. Вот и он – дом Шарлотты и Лолиты Гейз, совершенно такой, как описал его автор: дощатый, беленый, потускневший от старости, скорее серый, чем белый, выглядящий далеко не самым презентабельным образом. Сбоку виднелся заброшенный, заросший, зачарованный сад – тот самый, Эдемский, в котором сейчас возлежала Лолита. Вообще-то, опять же по роману, фамилия Шарлотты и соответственно Лолиты была вовсе не Гейз, а всего лишь созвучная ей: Гейз была выбрана душеприказчиком Г.Г., занимавшимся опубликованием записок педофила после его кончины от закупорки сердечной аорты в тюрьме накануне открытия процесса – и после смерти самой Лолиты.