– Да, извините… – Он сразу решил, что она какая-то сумасшедшая сектантка. – Я просто не удержался. В ней было что-то вроде… хаотичной уверенности. Ехидный взгляд, осознание собственного безумия с мыслью «а что такого?». – Он столько раз просил переделать ему лицо, что забыл о ногах, – она кивком указала на статую. Сева понял, что сейчас только утро, а он все продолжает вести странные разговоры с не менее странными женщинами. – Видишь, красные губы у него? Это чару. – Что такое чару? – Кровавое подношение. Вы, наверное, видели только цветочки да рис, но есть еще чару – кровь и сырое мясо. Сева даже сделал пару шагов назад, когда понял, что кто-то действительно использовал кровь вместо краски. – Они делают подношения не только богам, но и демонам. У балийцев странное понимание добра и зла. Демонов можно не только задобрить, их можно приручить. И они не чураются крови. В эти маленькие корзинки положат растерзанного цыпленка или оторванный от свиной туши кусок и украсят цветами. Сева оглянулся на виллу, прикидывая, как ему лучше отступить. – В этот раз великий Светозар, – она печально хмыкнула, – мое близнецовое пламя, вдохновился бхутой и калой. Два демона. Бхута с санскрита переводится как «нечистый элемент, из которого состоит тело», а кала – «время», «судьба» и «смерть». Для них это одно и то же. В его статуе собраны прообразы бхуты и калы. И, по легенде, если они вдруг рассорятся, хаос поглотит мир. Правители подземного царства всегда должны быть дружны. Кстати, еще они едят грешников, – говорила девчонка излишне весело. – И почему он решил выбрать такие… прообразы? – Все очень просто. – Она улыбнулась с явным наслаждением, глядя ему прямо в глаза. – Светозар хочет в себе это уничтожить. Нечистый элемент тела, а еще время, судьбу и смерть. Сева сглотнул, пугливо огляделся. Статуя теперь казалась еще более жуткой. – Такие статуи называются ого-ого, – она провела рукой по пузу, нежно, тыльной стороной ладони по второму расплывшемуся лицу. – Ты давно на Бали, да? – Уже пять жизней подряд. Сева улыбнулся натянуто, пытаясь показать свое дружелюбие. – На ретрите, да? Она медленно покачала головой. – Нет. Это ретрит на мне, – рассмеялась девушка. – И чего он боялся? – Что-что? – Ничего. Ты же из Москвы, да? – с какой-то жадностью спросила она. – Ага. И ты, наверное, тоже. – О-о-о, я из очень какой Москвы. Ты сейчас скучный, мне неинтересно. – С этими словами она резко повернулась, так что всколыхнулось белое платье, и быстро ушла. Ноги Сева так Светозару и не сделал. Зато Сева сам сделал ноги. * * * Светозар головой окунул Глеба в фонтан. – В храм я тебя так не поведу. – Да прекратите! Светозар хохотал, держа его за шиворот, как маленького ребенка. Люди шли дальше, били в гонг и не обращали на них внимания. – Не заслужил, не заслужил ты Меласти. Тебя в этой мажорной рубашечке не пустят, так что проведем по-своему. – Да отпустите! Глеб едва вырвался, а Светозар продолжал хохохать. Он просто схватил его и окунул в фонтан. Без прелюдий. Без… злости! Глеб опешил, не зная, как реагировать. Мутная зеленая вода стекала по подбородку. – Вы больной? Что вы делаете? – Следовать за божеством, чтобы смыть с себя несовершенства и несчастья, дурную энергию и принять в море святую воду амерту, – нараспев ответил Светозар и снова расхохотался. – Тебе, Глебушка, поголодать, очиститься и только потом в храм, с собой я тебя взять не смогу. Меласти проводят у океана и у святых источников, ты достоин этого – грязного фонтана при отеле. Часть Глеба была возмущена, а часть – задета, будто все это имело какой-то смысл. – Твоя амерта у тебя в бутылке. – Да отъебитесь вы. – Он мог этого и не говорить. Его давно уже не держали. Глеб мог спокойно идти дальше к вилле, забыв об этом инциденте. – Я – не один из ваших сектантов. – Ты хуже, Глеб, намного хуже, ты – моя проекция. Больше всего его бесило, что через бред Светозара невозможно было пробиться. Непреодолимая стена чуши. Ему не скажешь «прекрати» или «что ты о себе возомнил?». Нет. Он упрям и заразительно самоуверен. Глеб смотрел на него с какой-то долей обиды, чувствуя, как вода стекает все ниже и ниже по телу, под темную рубашку. Искал в себе слова и реакции, пока Светозар оставался таким же веселым и беспечным. – Я не веду того, кто готов идти. Кто не готов – вот с тем случится путь. – С чего вы взяли, что меня надо вести? – Ты сам сейчас это сказал. Я знаю, что каждому такому мальчишке, как ты, нужно. – И что же? – Отец. У Глеба дернулся глаз. Он нервно отхаркнул воду и пару раз шмыгнул носом, прискорбно отмечая: Светозар уже увидел его реакцию. Можно не притворяться, что эти слова его не задели. – Не несите чушь. – Что тебя больше оскорбило, Глеб? Что тебе нужно то же, что и всем, или что тебе нужен отец? – Что вы чуть, на хер, не утопили меня в фонтане. – Ты ко мне придешь. – Приплыву. Светозар рассмеялся. – Быстро учишься, головастик. – Вы в курсе, что вы больной? – Я и есть здравый смысл, Глеб. Глеб махнул на него рукой и решил идти уже наугад. Пойдет с остальным парадом, по фиг, лишь бы подальше от него. Но все-таки Глеб ожидал, что Светозар окликнет его, пойдет следом или ответит какой-нибудь колкостью, но ничего не происходило. Глеб одиноко продолжал идти, замечая, как поток людей сворачивает и поднимается выше. Липкий пот, такой же стойкий запах. Черный цвет – это не для тропиков, из какого бы материала рубашка ни была сшита. Черный цвет – это вообще не сюда. В эти яркие джунгли, в чудаковатые храмы не менее чудаковатых монстров. Не в плетеные корзиночки с яркими желтыми цветами, даже не в эти рестораны с подушками на полу. Он всему этому не подходит, просто-напросто не подходит. Ни яркому небу, ни океану, ни песку. Ни улыбкам местным, ни яркой папайе. Глеб шел по улице сгорбленным темным туристическим пятном, озлобленный и ядовитый. Бездомная собака увязалась за ним и молча семенила рядом. Бездомных собак здесь было полно. И даже они здесь отличались. На родине они косматые, крупные и однотипные, тут – какие-то чудаковатые. Видно, разные породы постоянно смешивались, так что получились странные гибриды. Пес, который его преследовал, худощавый, узкомордый, казался помесью длинноногой гончей и лабрадора. Добраться до дома, стянуть рубашку, которая прилипла к телу, под ледяной душ и закрыться, закрыться, закрыться, навсегда и всюду. От всего сущего, от этого места, в котором Глеб чувствовал себя особенно… выделенным. Нет. Не так. Он не нашел еще нужного слова. Что ему здесь определенно нравилось, так это каменные демоны. Все пучеглазые, клыкастые. Маленькие, большие, с вывернутыми челюстями. Аляповатые, смешные и пугающие. Они вызывали отвращение, но продолжали его почему-то очаровывать. Может, потому что, пока на Глеба не свалилась его внезапная постпубертатная красота, он чувствовал себя таким же чудищем. Глазастик. Так его называли и мама, и одноклассники, и даже девушки. И какие бы дорогие кожанки ни носил, какую бы рубашку ни подобрал, внутри он продолжал чувствовать себя таким же комичным каменным пучеглазым демоном. Глеб заходит в случайный храм, здесь они на каждом углу. Хаотичный, геометричный, весь из ступенек и мха, нелепые божества выглядят здесь органично. Храмы растут здесь как кусты, а сегодня воздух особенно плотный из-за благовоний. – Я так хочу, чтобы в меня поверили, – говорит Глеб невыносимо устало, совсем не отчаянно, не чувственно. – Я так заебался. Привыкший быть кутежником, вечным тамадой, питаться всеобщим вниманием и обожанием, он быстро научился все честное и искреннее оставлять на такие моменты безлюдья и одиночества. Но даже сейчас он все равно оставался в какой-то навязанной кем-то роли, будто за ним наблюдает кто-то невидимый и оценивает каждый шаг.