Битый лисовин Николаев сразу поскучнел, опустил усы. — Мороки много! Чего, фотографий теперь не достаточно? — Могут не получиться. — Нам дежурный велел в полчаса управиться, мне еще на Восход переться! — Эксперт был не из тех, кто сдается без труда. — Сутки длинные, все равно дежурим! — Но и Маштаков легко находил ответные доводы. — Дознаватель осмотр проводит, а не вы. Дознаватель не давала мне указаний гипсом заливать. Миха обернулся к приплясывавшей на морозе Семёркиной. — Олеся… — Отчества ее он не знал из-за малого срока службы. — Будем делать слепок из гипса? Вам пригодится, когда криминалистику будете сдавать. Семёркина, памятуя о недавних словах своей начальницы, кротко кивнула. — Будем. — Вот вам волеизъявление процессуального лица. — Да не получится ничего, буду заливать, порушу оттиск. — Сугубо профессиональный довод эксперт приберег напоследок. — А мы давайте комбинированным способом, сначала порошка гипсового насыплем аккуратненько на дно. Сито у вас в чемодане имеется, чтобы гипс просеять? Или марля? Николаев тяжким вздохом осудил чужую глупость, выбрал на тропе место поровнее и почище, положил чемодан, открыл крышку и начал копаться в содержимом. Извлёк целлофановый пакетик с серым порошком, с завязанной на узел горловиной и обрезанную половинку от пластиковой полторашки. — Где воду брать? — Давайте я до гастронома дойду, — Маштаков, удивляясь своей сегодняшней покладистости, взял у эксперта прозрачную посудинку. Проходя мимо Семёркиной, пристраивавшей на папке серый бланк протокола осмотра, угол которого трепал ветер, он поинтересовался, что дознаватель думает насчет понятых. — Своих запишу, — ответ последовал моментальный. — Чего тут осматривать? Маштаков пренебрег воспитательной работой, знал — бесполезно. Решил, что в гастрономе заодно уговорит парочку продавщиц или грузчиков, кто посвободнее будет, на пять минут забежать во двор. Пусть глянут на манипуляции эксперта со следом, на девочку в короткой модной курточке, после каждого нацарапанного слова отогревающую дыханьем замерзший кончик шариковой ручки. Эти картинки им запомнятся. Потом Семёркина заскочит к ним в магазин, они распишутся. В то, что дознавательница с её мозгами сумеет как следует заинструктировать своих подружек, которых она с первого дня работы записывает во все протоколы левыми понятыми, он не верил. А то и сама она распишется за понятых, материал-то дежурный уже завтра утром при сдаче дежурства потребует. Потом в прокуратуре или в суде, если раскроем и до суда дело дойдет, ее художества всплывут. Чуть нажмут на нее, статьей за служебной подлог пригрозят, и она расколется. И будет прилюдно реветь горючими слезами, и тушь по щекам размазывать, и накажут ее, но не до смерти, конечно, кому-то надо выполнять эту муторную работу за копейки. Но доказательства пропадут. И пойдет насмарку вся канитель с заливкой гипсового следа при температуре минус двадцать по Цельсию. Миха знал, какое волшебное слово скажет он продавщицам, чтобы те проявили сознательность и оказали содействие правоохранительным органам. «Девушки, у вас тут в округе маньяк завелся. Во сколько вы закрываетесь? В десять? Темно на улице? Страшно? До остановки троллейбусной далеко? Помогите, пожалуйста, милиции найти злодея». Еще он знал, что в его отсутствие бывалый эксперт Николаев просветит молодую сотрудницу Семёркину насчёт темного прокурорского и алкогольного прошлого опера, и каких при этом лестных эпитетов он удостоится. 10 31 декабря 1999 года. Пятница. 10.45 час. — 11.30 час. Одним движением сильных пальцев Рубайло скрутил винтовую пробку с горла «Князя серебряного», налил всем крупно, по полстакана. Смоленцев покривился — еще и одиннадцати утра нет, дел запланировано немерено, а этот чертила ринулся глаза заливать. — Помянем пацанов! Земля им пухом! Выпили, как полагается, стоя и не чокаясь. Рубайло вылил в себя водку, как в мерную воронку, не глотая. Коренастый флегматичный Пандус опрокинул свои сто будто между прочим, после чего отправил в рот целиковый бутерброд с сервелатом и заработал жерновами мощных челюстей. Смоленцеву, отвыкшему от подобных лошадиных доз, пришлось сделать несколько судорожных движений глоткой и кадыком, чтобы протолкнуть едкую жидкость в пищевод. В глазах от крепости аж слёзы выступили. Пришлось выпить до дна, за пацанов — нельзя половинить. Смоленцев торопливо залил горечь густым томатным соком. Исполнив ритуал, уселись вокруг стола. Рубайло коснулся ладонью, — осторожно, как промокнул, — щедро намазанных гелем волос, проверил, на месте ли пробор. Ковбойским жестом выбил из только что распечатанной пачки «Мальборо» сигарету, закурил. После усвоенных ста граммов у него поплыли глаза, ему похорошело. «И бухает, и колется, и дурь дует, и ни хера не боится», — неодобрительно подумал Смоленцев. Серёга Рубайло в последние месяцы пошел в разнос. То и дело срывался в запои на три-четыре дня, а когда не пил, задвигался по вене. По первости говорил, что хочет на водяре от герыча переломаться, поэтому и жрёт ее. Потом все у него в одну кучу малу перемешалось. Сколько раз никакой приезжал на такси сюда на станцию. «Димон, дружбан, займи хоть сотен пять! Подыхаю!» И Смоленцев, подавляя вздох сожаления, вытаскивал из кармана бумажник, отсчитывал бабосы. «Брат, мне не Ходорковский фамилия, я “ЮКОСом” не рулю». Слава Пандус поглощал бутерброды. Доев последний, с красной рыбой горбушей, он тылом кисти, хотя на столе водились салфетки, вытер замаслившиеся губы. Громко отрыгнул и сказал: — Еще бы пожрать, Димыч! Классный хавчик! До посадки пацаны так не раздражали Смоленцева. Вернее совсем не раздражали, тогда существовал дух подлинного братства. Постоянный риск приносил дозу адреналина и деньги. Жили на кураже. Молодые, азартные, каждому по двадцатнику с небольшим. То, чем они занимались в конце восьмидесятых, Смоленцеву казалось в ту пору игрой, продолжением тренировок, соревнований. Вместе проворачивали делищи, вместе отдыхали с девчонками на природе, зажигали в кабаках. Потом на Текстильщике не поделили с синими[46] одного барыгу. Дело вошло в характер, никто не хотел врубать заднюю. Разборка закончилась двумя жмурами с той стороны. Смоленцев в мокрухе не участвовал, но трупы в Ащеринский карьер из города вывозил вместе с братьями Жидких. Прикопали дохлых на свалке, надеялись, что бульдозер утрамбует их навовсе, что не найдут. Нашли, суки… Менты взялись за них рьяно, повязали всех, кроме Мишки Калинина, который по сю пору в бегах, если живой, конечно. Подняли мусора на них всю дрянь. Барыги, которые сами в принципе братве лаве[47] кидали, запели, как в опере. Каждый по неслабому букету огрёб. У Смоленцева поменее, чем у других, статей собралось: вымогательство, хранение огнестрельного оружия и укрывательство убийства. Поэтому и получил он по суду меньше остальных — семерик. Дальше — зона, страшный сон, растянувшийся на долгие годы. Амнистия от его срока отщипнула всего три месяца, а пацаны один чёрт нет-нет да и упрекнут: мы-то до самого звонка тянули, честные… Смоленцев из команды освободился первым, в девяносто шестом. Пристал к школьному дружку Вовке, который в гараже на Эстакаде кузовными работами промышлял. У Смоленцева с детства способности к технике имелись: мопедный, потом мотоциклетный движок с закрытыми глазами мог перебрать. Впахивали они с Вовкой, как негры, от заката до рассвета и наоборот, по кругу. Появилась своя клиентура, они расширились, еще один гараж подкупили. Когда на новый уровень задумали выходить, здорово подсобил Раймонд Рипке, деньгами вложился и идей путёвых подкинул. Учредили они на двоих с Раймондом фирмочку, стали создавать свое дело, вот этот самый автосервис, с большим гаражом, с мойкой. Правда, вскоре головастого Рипке перетащил к себе сам Катаев Сергей Альбертович, хозяин «Наяды». Понятное дело, в «Наяде» перспективы и бабки совсем другие, Раймонд там неслабыми схемами ворочает. Так что скоро уже полтора года как всем автосервисом Смоленцев в одиночку заворачивает, Раймонд остался в учредителях. Когда Ромка Зябликов, откинувшись, попросил включить его в состав учредителей третьим, Раймонд, согласие которого в обязательном порядке требовалось, немного покочевряжился. «Зачем тебе этот геморрой, Дмитрий?» — спросил он. Ещё он сказал: «Это сулит проблемы бизнесу». А потом предложил: «Хочешь, Сергей Альбертович поговорит с этим, как его, с Зябликовым твоим. Чтоб он от тебя отстал раз и навсегда». Классный парень Раймонд, масла в башке у него — на пятерых, не его вина, что вырос он маменькиным сынком. Как же может Димка Ромке Зябликову, братану, с которым столько всего пережито, с которым пайку хавал, отказать в таком пустячном вопросе? Тем более к Катку за помощью адресоваться. «Твоё решение, Дмитрий, — выслушав, сказал Раймонд, — Я теперь соучредитель номинальный. Смотри, не пожалей потом». А Ромка в первый месяц фонтанировал идеями как они закупят новое оборудование, как наладят прямые связи с Тольятти, там у него на «АвтоВАЗе» кореш зоновский крутится, комплектующие и запчасти будут они прямо с завода брать по себестоимости. Дальше разговоров дело не зашло, хотя два раза Ромка гонял в Тольятти, перетирал там со своим корешем. Говорил так: «Потерпи, Димон, вот-вот закрутится темочка». Деньги он, ясный перец, из кассы на расходы брал, но не наглел при этом, меру знал. По осени они с Петрухой Калининым замутили своё, в Москву стали через день кататься. Наблюдая за ними, Смоленцев успокоился, может, действительно у пацанов что-то путное срастётся, перестанут они его теребить. И вот теперь, нет ни Ромки, ни Петьки… Пандус взялся за бутылку, но Рубайло отстранил его: — Руку менять нельзя. Стал разливать сам. Смоленцев успел накрыть ладонью свой стакан, лишь только дно покрылось. — Серега, мне хватит пока. Я на двенадцать забился Светку в морг свозить. Узнать надо чё да как, когда забирать можно. — Святое дело! — Рубайло оставшееся поделил на двоих с Пандусом, получилось снова почти по половине стакана. Похоже, что в похоронных хлопотах участия принимать они не собирались. — За нас, парни! — В этот раз чокнулись. На закуску только сок оставался, с тарелок Пандус всё подмел. Правда, когда он снова завел базар про хавчик, Рубайло кентуху одернул. — Не время брюхо набивать. Димке — в морг ехать, нам с тобой — забыл, куда? Пандус медленно повел по горизонтали стриженой головой, нет, не забыл. Потележили за ментов, сейчас они начнут шерстить, к себе тягать, мозги парить, обыска проводить. Начальству-то им надо пыль в глаза пустить, что, дескать, работают не покладая рук. Смоленцев не подумал утаивать, что ночью были у него незваные гости. Такое от своих не скрывают. — А кто приезжал? — закуривая новую сигарету, как бы между прочим поинтересовался Рубайло. Смоленцев спокойно и развёрнуто ответил, что двое, один начальник уголовного розыска Борзов, второго — тощего, носатого, черного — раньше видел в ментовской, но фамилии его не знает. — Чё хотели? — Рубайло делал отрывистые затяжки. И снова Смоленцев не возмутился: чего ты, Серега, мне допрос устраиваешь, а рассказал, что, сообщив об убийстве Ромки с Петрухой, менты расспрашивали, с кем покойные общались в последнее время, по каким темам работали, с кем конфликтовали. — Про нас со Славяном накидывали? — Справлялись, где вы обретаетесь. Я сказал, что адресов не знаю, у подруг каких-то дохнете. Мобильников, сказал, у вас нет. — Молодчик. Чё не «шестой» отдел нагрянул, а уголовка? Здесь Смоленцев промолчал, чего ему за ментов отчитываться. Наконец перешли к главному, отложенному на десерт. — Откуда прилетело, парни? — Смоленцев решил, что хватит ему на вопросы отвечать. Рубайло жадно затянулся, багровый огонек быстро поехал к фильтру. — Одна у нас, бл*дь, в городе крыса. Старая. Жадная. Пидар кудрявый! — Ты думаешь — Клыч? — Смоленцев и сам так считал, искал подтверждения извне. — Кто же? Ему пацаны поперек горла стали! Он, сука, всё в одно рыло сожрать хотел! Ничё, мы ему нынче новогодний фейерверк забацаем. Правда, Славян? — А то, — отозвался заметно окосевший Пандус. — Может, стоит сначала спросить с него? — Смоленцев говорил по инерции, зная, что Серёгу ему не переубедить, он как бык упёртый, когда закусится.