— Это причем тут? Что, это дело частного обвинения? — сморщился прокурор. В ходе обсуждения вальяжности в его поведении и манерах заметно поубавилось. — Я знаю. Но отсутствие заявления свидетельствует об отсутствии у потерпевшего активной позиции. Его нельзя привлечь к уголовной ответственности за заведомо ложный донос. Заявления он не писал, по статье триста шестой[64] не предупреждался. — Есть еще ответственность за дачу ложных показаний. — Простите, Олег Андреевич, если потерпевший добровольно изменит показания на правдивые до удаления суда в совещательную комнату, он освобождается от ответственности за ложные показания, данные первоначально. Примечание к статье триста седьмой УК РФ. Таких тонкостей уголовного судопроизводства Трель не знал. Поэтому от последнего довода Веткина счел нужным отмахнуться, как от полностью надуманного. В этот момент требовательно зазвонил телефон, прокурор взял трубку, сказал: «Слушаю вас», короткое время работал на приём, после чего предложил перезвонить ему через десять минут. «Десять минут он нам оставляет на обсуждение, — подумал Кораблёв. — До меня очередь, похоже, не дойдет». — Плохо будет смотреться в суде, что сначала следователь отказал в возбуждении уголовного дела, подробно расписал на шести страницах, почему в действиях милиционеров не имеется состава преступления, а потом тот же следователь вопреки своим прежним утверждениям, предъявил Рязанцеву обвинение на прежнем объеме доказательств, — Веткин привел очередной аргумент. — Первого постановления не существует, оно мною отменено. Дальше, — Трель торопил. — Юридически его действительно нет, но фактически документ в материалах дела. Защита будет использовать содержащиеся в нём доводы, — старпом упорно продолжал гнуть свою линию. — Вывод?! — Действия Рязанцева уголовно ненаказуемы. Можно обосновать, что он действовал в состоянии необходимой обороны, защищая Маштакова от угрозы применения физического насилия со стороны Костина. Можно выстроить защиту на том, что он причинил вред, задерживая лицо, совершившее преступление: ношение холодного оружия. Статья тринадцатая закона «О милиции» давала ему право применить силу в подобном случае. — Это всё теория! — раздражение прокурора нарастало. — Умные разговоры. Что ж нам смотреть, как милиция калечит на улицах людей и аплодировать?! Веткин счёл необходимым промолчать, хотя мог сказать в ответ много и по делу. Трель стукнул ладонью по столу: — Александр Михайлович, ваша позиция?! Вы надзирали за ходом следствия, вы несёте ответственность наравне со следователем. Кораблёв закашлялся, услышав неожиданный тезис. Веткин поднял руку, чтобы постучать Сашу по спине, но тот жестом остановил его. — И-извините, — прокашлявшись, со слезами на глазах, сказал Кораблёв. — Извините. Может, в суде посоветоваться, Олег Андреевич? Или в областную съездить, дело показать? «Да я двадцать дней всего, как “и.о.”, — мысленно возмущался Саша, — Боря в середине декабря уже ознакомление начал. Меня перед фактом поставили. Не надо было возбуждать такую хрень». — В суде делать нечего, — в этом прокурор оказался категоричным. — Судей много, с каждым не насоветуешься. А в область, что же? Если уверенности у вас, Александр Михайлович, не достаёт, поезжайте. Созвонитесь с начальником отдела по надзору за следствием и поезжайте. Поездка незапланированная, на мой взгляд, излишняя, поэтому — своим ходом. Служебную машину я вам, увы, предоставить не могу. «Ты мне ее и на отчёты не предоставил», — подумал в ответ Кораблёв. В кабинет заглянула секретарша Эльвира, не в меру накрашенная, сильно близорукая: — Извините, Олег Андреевич, к вам с механического завода пришли. Говорят, что на половину десятого договаривались. — Пусть заходят, — распорядился Трель, давая подчиненным понять, что время, отпущенное на их аудиенцию, истекло. Кораблёв, Веткин и Винниченко поднялись и двинулись к выходу. При этом Боря оставил свой стул далеко отодвинутым от стола, на полированную крышку которого во время совещания он накрошил кучку крохотных обрывков бумаги. Около двери прокурорской пехоте пришлось потесниться, уступая место заплывавшим в кабинет двум солидным пузанам в расстёгнутых дорогих дубленках. Первый, луноликий, кудрявый, лучезарно улыбающийся, нёс объемный пакет. — С прошедшим, Олег Андреевич! — громогласно объявил луноликий. — Извини, дорогой, что с опозданием! Кораблёв, вышедший последним, прикрыл за собой дверь. Эльвира проворно выставляла на тумбочку возле клетки с двумя волнистыми попугайчиками чайные приборы, вазочку с крекерами, конфеты. 2 02 января — 05 января 2000 года. Воскресенье — среда. За четыре дня, прошедших после убийства Зябликова и Калинина, в Остроге случилось немало событий разного масштаба. Из нескольких несвязанных между собой источников в оперативные службы стеклись ручейки информации, неодинаковой по степени достоверности, однако тождественной по сути: заказ сделал Клыч, обозлённый тем, что парни подписались работать на москвичей, повернувших в свою сторону денежный поток с «Первомайского» рынка. Но информация без материального подкрепления не более чем пустое сотрясение воздуха, на хлеб её не намажешь и к уголовному делу не подошьешь. Третьего января Давыдов выдернул к себе председателя правления «Первомайского» рынка Шушарина. В беседе, как договаривались, принял участие Птицын. Два часа рабочего времени оказались затраченными напрасно. Шушарин нагло вращал рачьими глазами и на все убеждения, сделанные и по-хорошему и не очень, отвечал, что никому, кроме государства он не платит и платить не собирается. В распоряжении РУБОПа имелась аудиозапись разговора между положенцем Арчилом, Клычом и Шушариным. В начале встречи Арчил доходчиво объяснил Шушарину, что те сто штук, которые он, начиная с июля, ежемесячно платил Клычу, отныне следует передавать Зябликову, также присутствовавшему при этом разговоре. Произнеся эти слова, Арчил обратился к Клычу, чтобы Володя сразу высказал свои претензии, если с чем-то не согласен. Володя ответил, что все ровно, его всё устраивает. Кроме перечисленных лиц, свидетелями переговоров было ещё двое граждан с криминальным прошлым и настоящим, один из которых писал разговор, и потом передал микрокассету Давыдову. Запись нельзя было предъявлять Шушарину по понятным причинам, подставлялся под удар источник. К уголовному делу кассетку приобщить также не имелось возможности, потому как добыли ее непроцессуальным путем. Ставить в известность прокуратуру о существовании записи сочли преждевременным. В итоге, пообещав Шушарину крупные неприятности в самом ближайшем будущем, оперативники отпустили его ни с чем. Хозяин рынка, в свою очередь, объявил им, что без адвоката он больше в милицию и прокуратуру — ни ногой. Пообещать неприятности легко, куда сложнее реализовать обещанное. Птицын обратился за содействием в налоговую инспекцию. Он искренне надеялся, что объект, на котором укрываются от налогообложения огромные деньжищи, заинтересует мытарей. Всяко, сто тысяч рублей, ежемесячно засылаемые с рынка бандитам, были черным налом. Подполковник пообещал выделить для содействия сотрудников БЭП[65]. Но он получил ответ, что выездные налоговые проверки планируются заранее, на ближайшее полугодие график уже составлен и утвержден. Проверка «Первомайского» колхозного рынка инспекцией запланирована на четвертый квартал начавшегося года. Птицын сказал, что его не устраивает даже второй квартал, что ему надо сейчас. Ему ответили: «Ничем помочь не можем». Проще оказалось найти общий язык с СЭС и госпожнадзором, но на этих направлениях и.о. начальника криминальной милиции серьезных результатов не ожидал. Санитарной инспекции и пожарным милицейские проблемы по барабану, они по быстрому нарубят своих палок по незначительным нарушениям. Виновными окажутся стрелочники, которых привлекут к административной ответственности. Чтобы крученый тамбовский мужик Шушарин пошел на сотрудничество с милицией, нужно было создать реальную угрозу приостановления деятельности рынка. Понудить заговорить Шушарина могла только перспектива убытков, на порядок превышающих сумму, которую он отстегивал бандюкам. Попутно Птицын через начальника УВД решил вопрос о проведении на рынке в ближайшие выходные рейда силами службы участковых. Это конечно тоже будет не больнее блошиных укусов, но пускай Шушарин от них почешется. Оформление документов по постановке телефонов директора рынка на прослушивание поручили убойщикам. Скорых результатов здесь ожидать не приходилось, процедура это долгая, занимающая в лучшем случае неделю. Только в кино опер набирает заветный номер и проникновенно говорит в трубку: «Зина (Оля, Галя), поставь мне, солнышко, срочно такой-то номерок на прослушку. Документы я тебе потом закину. С меня шоколадка». Похороны Зябликова и Калинина прошли спокойно. Вопреки ожиданиям, народу собралось не так уж и много. Сыграли роль праздники, приезжих оказалось чуть больше десятка. На кладбище по традиции присутствовали оперативники, две группы. Борзов из «Нивы» снимал на видеокамеру. Отсутствие на похоронах Клыча и его братвы лишний раз укрепляло слухи о том, что прилетело именно с их стороны. Катковскую группировку представляли Рожнов и Рипке, силовик и мозговик. Начальник розыска еще у подъезда на выносе положил глаз на Рубайло с Пандусом, после освобождения упорно избегавших контактов с милицией. Поминки проходили в «Ладе» и в «Восточной» столовой. Замыслу собраться вместе воспротивилась родня Калинина, считавшая Зябликова повинным в том, что он сбил их Петю с праведного пути. В «Ладе» Рубайло, приняв на грудь, раздухарился и стал прилюдно давать страшные клятвы, что люто отомстит за смерть пацанов. Для начала он разбил стекло в фойе и оторвал рукав пиджака деду-гардеробщику. На происшествие оперативно отреагировал экипаж ПМГ[66], выставленный в квартале от кафе. Все получилось естественно, к комбинированию прибегать не пришлось. Администратор «Лады» написала заявление о порче имущества, патрульные предложили правонарушителю проследовать с ними в УВД для составления протокола. Рубайло заартачился, за верного дружка вступился пьяный Пандус. В результате в милицию они уехали на пару в заднем отсеке «УАЗика». Жидких пристегнуть не удалось, он вел себя демонстративно корректно, спиртного на поминках не употреблял совсем. Рубайло и Пандуса оформили по мелкому хулиганству. Утром третьего января в суд их повезли не милиционеры спецприемника, а оперативники. Умеющий быть убедительным Борзов объяснил дежурной судье Базаровой, какую ценность для Отечества представляют эти двое обаятельных молодых людей. Представленные материалы были качественными, судья — правильной, поэтому Рубайло получил десять суток ареста, а Пандус — семь. Теперь они находились под рукой, с ними можно было работать спокойно. На следующий день после похорон Маштаков встретился со Смоленцевым. Птицын, зная об одной проблеме, возникшей в прошлом году у Смоленцева, которую Маштаков помог разрулить, одобрил кандидатуру старшего опера, хотя тот был завален работой по своей линии. Вообще, Вадим Львович проповедовал забываемый ныне в милиции принцип, что по резонансным убийствам должны работать все сотрудники уголовного розыска. Разговор между Смоленцевым и Маштаковым состоялся долгий и достаточно результативный. Димка подтвердил оперативнику, что есть маза за то, что убийство организовано Клычом. Предположения укреплялись длительным отсутствием Клыча в городе. Умотав с семьей на следующее утро после обнаружения трупов, он не объявился до настоящего времени. О конкретных намерениях Рубайло, Пандуса и Жидких Смоленцев говорить отказался, оно и понятно: близкие. Но все-таки упомянул, что парни, в особенности Серега Рубайло, настроены по отношению к Клычу агрессивно. Еще он осветил, что Рубайло плотно сидит на системе[67]. Эта информация оказалась новой. — Девять суток у нас еще осталось. Надо с ним активно заниматься. Тяжело ему будет переломаться всухую, — напутствовал Птицын сыщиков. В областном управлении заказали полиграф. В последнее время это достижение науки стало применяться все чаще, несмотря на то, что каждую свою справку полиграфолог предварял жирной надписью: «К уголовному делу не приобщать!». Вооружившись положительным результатом исследования, оперативники убеждали фигуранта: «Вот же, смотри, умная машина, говорит, что ты при делах, а машину не обманешь». Иногда этот довод в совокупности с другими срабатывал. Кроме того, для думающих сотрудников при работе с упертым жуликом, результат проверки на детекторе лжи был дополнительным фактором, влияющим на собственное внутреннее убеждение о виновности злодея. С Рубайло полиграфолог, соблюдая утвержденные методики тестирования, работать отказался. Вернувшись из суда в спецприемник, Рубайло сразу начал жаловаться на здоровье, изображал, что теряет сознание. Несколько раз к нему вызывали «скорую помощь». При осмотре фельдшером присутствовали оперативники МРО, потому как Рубайло запросто мог застращать медика или посулить денег за заключение о необходимости его госпитализации. И тогда ищи ветра в поле. Фельдшер измерял давление, давал таблетки от головной боли, в один из приездов сделал инъекцию анальгина внутримышечно. Пока удавалось удерживать Рубайло в спецприемнике, но он от своей задумки сдернуть, похоже, отказываться не собирался. У него и в самом деле начался отходняк, употребление наркотиков он отрицал, говорил, что просто бухал две недели, не просыхая. Поэтому, взглянув на него, обильно потеющего, трясущегося, закатывающего глаза под лоб, полиграфолог сразу отрицательно помотал головой. Чудес не произошло и при тестировании Пандуса. Его физиологические реакции на все заготовленные хитрые вопросы оказались нулевыми. — Впервые вижу такое, — удивлялся специалист, активно практиковавший по области четвёртый год. — Такое впечатление, что он совсем не думает. Смотрите, как все ровно… Скорее всего, перед нами социальный психопат, не имеющий адекватного восприятия социальных норм и общественной морали. Обе камеры, в которых без вывода сидели бандиты, были заряженными[68]. Под Рубайло подвели привезенную «эмрэошниками» из областного центра спарку[69]. Под Пандусом корпел местный спец. Маштаков хотел напрячь своего Витька Сидельникова, в работе по камере с ним мало кто мог соперничать, однако дома его не оказалось. Со слов Валюхи, Витькиной сожительницы, за неделю до Нового года он уехал в Москву на заработки. Конечно, Рубайло с Пандусом не относились к категории лохов, развязывающих языки с незнакомыми. Но не использовать «внутрикамерную разработку» по такому громкому делу при наличии возможности было просто неприемлемым. Червяка насадили, крючок закинули, а вдруг, какой карась и клюнет? Жидких из города по-тихому свалил, допросить его не получилось даже формально. Предположительно он направился в Ярославль, где мутил какую-то коммерцию. В Ярославское УВД, на всякий случай, отбили телетайп: установить местонахождение такого-то, обязать явкой в орган внутренних дел города Острога для дачи показаний. Тотальная отработка дома номер десять по улице Васнецова и прилегающего к нему частного сектора результата не дала. ВАЗ-21099 цвета «металлик» с тонированными стеклами никто из жителей в своем районе раньше не видел. Время появления автомобиля удалось сузить до полутора часов. От семнадцати тридцати до девятнадцати ноль-ноль. Приезд «девяносто девятой» не привлек внимания, на улице было темно. Удивительно, что ни один из опрошенных жителей не слышал автоматных очередей. Неужели в закрытом салоне так глушится стрельба из АК-74? На территорию, прилегавшую к месту происшествия, невод забрасывали трижды. По домам и квартирам ходили не только участковые, но и оперативники. Не удалось попасть только в третью квартиру, в которой после смерти Кузнецовой И. С., 1928 г.р. около года никто не проживал. Остальные адреса отработали от и до, что при современных нагрузках и отношении к работе случалось нечасто. Кстати, участковый инспектор Кладов, уличенный Кораблёвым в самогоноварении, подал рапорт по собственному желанию. Начальство рассталось с ним без сожаления, он слыл лентяем и обманщиком. Слухи о том, что он гонит самогон и барыжит им, проскальзывали и раньше. Милицейское руководство было недовольно вялыми действиями прокуратуры. Принявший уголовное дело к производству Боря Винниченко не успевал даже допрашивать свидетелей, которых к нему подтаскивали пачками. Третий день оперативники не могли вытрясти из него постановления на обыски в адресах наиболее интересных фигурантов. Боря молчал-молчал, когда его тюкали, а потом разразился гневной тирадой на Сутулова и Петрушина, заявившихся к нему с вопросом, где обещанные документы. — У меня десять дел! Вы понимаете?! Я до сих пор ни одной экспертизы не назначил! Вы за меня будете их назначать? Вам хорошо! Притащили человека под дверь и в сторону. А я ведь каждого минимум по часу допрашиваю! Без обеда снова работаю! Задолбали! Оперативники, привыкшие к безответности Винниченко, опешили. — Л-ладно, Б-борис, т-ты ч-чего? — принялся увещевать следователя Сутулов. — Н-нас н-началь-с-ство п-послало. Т-ты чего? Вернувшись с пустыми руками в УВД, эмрэошники доложили Птицыну, а тот соответственно — Сомову. Полковник сразу схватился за трубку. — Оперов моих в камеру забивать, у них, задротов, хватает времени, — приговаривал он, набирая номер прокурора. С первого захода разговора не получилось, Трель, сказавшись занятым, попросил перезвонить через десять минут. Указанное время Сомов непрестанно материл прокуратуру, застрявшую у него в печёнках и селезенках, потом нажал на кнопку повторного вызова.