Больше всего Серега опасался, что его будут колоть на почтальонку, которую они со Славяном по осени нахлобучили в серебряковском районе. Однако за эту делюгу менты не завели и речи. По ходу, ничего конкретного предъявить ему вообще не могли, и к светлому празднику Рождества Христова Рубайло воспрял духом. В последние два дня, в пятницу и субботу, когда дежурный, реагируя на его жалобы, звонил по «03», опера в спецприемник уже не спускались. Но заинструктированные ими постовые не забывали предупреждать приезжавших медиков, что арестант здоров как слон, и внаглую косит. Девятого января с утра на смену заступил молодой прыщавый сержантишко, которого Рубайло раньше здесь не видел. «Или новенький, или из другой службы прислали на подмену, — решил Серега. — Порядков здешних не знает, салабон». По календарю было воскресенье, мусарня пустовала. Дежурная смена в отсутствие начальства задницу рвать на фашистский крест не собиралась. После завтрака подкрепившийся Рубайло приступил к исполнению обязательной программы, детали которой он совершенствовал с каждым днем. Теперь он не ломился из камеры сам. Чтобы грохотать кулаками в обитую листовым железом дверь камеры, нужны силы немалые, а откуда они возьмутся у больного человека… В кормушку высунулся сокамерник Андрюха, измождённый палёным бухлом работяга, получивший пять суток за то, что поджог соседский почтовый ящик. — Командир! Эй! Где ты, нах?! — хрипло заорал Андрюха. — Тут человеку плохо! Сержант притопал сразу, открыл дверь, вошел и обнаружил одного из подопечных ему суточников свернувшимся в клубок на краю нар. Дежурный потряс его за плечо, Рубайло медленно, с понтом через силу, повернул бледное окаменевшее лицо. — С-сердце! — вытолкал он из себя еле слышно. — «Скорую»… П-пжалуйста… Бригада подъехала достаточно быстро, через полчаса. — Чего опять стряслось? — громко спросил, заходя в предбанник спецприемника, пройдошистого вида фельдшер. Серега, навалившийся грудью на торец стола дежурного, ответил с одышкой: — В грудине жжет, доктор… И в башке всё плывет… Как в тумане все… ни… ни…хера… Рыжий фельдшер с помощью тонометра измерил Рубайло давление, заставил его открыть рот и высунуть язык, задал несколько вопросов, правильные ответы на которые Серега знал. — В левую лопатку отдает… Рука… рука, сука, немеет… — Чего делать? — угреватый сержант выглядел растерянным. Зорко следивший за ним из-под смеженных век Серега понял, что инструкций насчет него дежурный не имеет. Развивая успех, Рубайло задышал прерывисто и начал заваливаться на бок. Сержант едва успел подхватить его. Фельдшер станции скорой медицинской помощи Мухин, в течение последней недели дважды приезжавший в УВД по вызовам этого откровенно бандитского вида мужика, конечно, помнил, какие наставления давали присутствовавшие при прошлых осмотрах сотрудники уголовного розыска. Но сейчас оперативников в спецприёмнике не было, тогда как внешние симптомы говорили чуть ли не о предынфарктном состоянии больного. И артериальное давление объективно было выше нормы, пусть ненамного, но выше. Мухин вполне резонно подумал: «А если он не симулирует, вдруг в самом деле у него сердечко прихватило? Если с ним чего случится, меня сделают крайним. А оно мне надо? Пусть ему в отделении кардиограмму снимут». В милицейском журнале вызовов «скорой» помощи фельдшер сделал запись: «Нуждается в осмотре специалиста-кардиолога». — Спасибо, брат, — поблагодарил Серега медика, едва ворочая языком. — Не булькает, — собиравший чемодан фельдшер на секунду встретился глазами с арестантом и поспешил отвернуться, наколовшись на волчий взгляд. Дальше всё пошло поехало как по подтаявшему сливочному маслу. Сержант по телефону доложил о поступившей вводной начальнику дежурной смены, тот, чертыхнувшись, что придётся по ерунде гнать машину на комплекс, выделил транспорт и сопровождающего. В приемной медсанчасти оказалась длинная очередь из страждущих. Назначенный сопровождающим увалень-капитан из ОБППР[115], сказал Рубайло «посиди тут», а сам пошёл договариваться с врачом, чтобы их приняли без очереди. Когда наивный «обэпээровец» вернулся в коридор, там и дух Серегин простыл. Покинув быстрым шагом территорию больничного комплекса, Рубайло пересёк проезжую часть и углубился в жилой массив. В лабиринтах «спального» района, застроенного серыми панельными пятиэтажками-близнецами, он почувствовал себя в безопасности. Головного убора у Сереги в наличии не имелось. Подняв воротник куртки, он двигался дворами, резал микрорайон по диагонали по направлению к частному сектору, к «Салтанихе». От студёного воздуха свободы голова шла кругом, но сейчас Рубайло в ней и не нуждался. Он перемещался в пространстве на автопилоте. Конечной целью его маршрута, выверенного за долгие семь суток, проведенных в спецприемнике, была Варька Овечкина, проживавшая на Эстакаде. Из всех своих тёлок Серега выбрал Варьку по нескольким причинам. Она обитала на собственной жилплощади, отличалась покладистым характером, и около неё Рубайло не засветился. Шукать его у Варьки сто процентов не будут. Серёга надеялся, что искать его менты особо рьяно не станут вовсе, он же не побег из-под стражи заделал, а всего лишь с суток сдернул. Конечно, для порядку мусора сегодня прокатятся по нескольким известным им адресам, напишут бумажки, что не нашли сбежавшего и махнут рукой. Мало, что ли, у них других забот, поважнее? Пока Рубайло добрался до Варькиной «хрущёвки», продрог он, как бобик бродячий. Не май месяц стоял на дворе, градусов пятнадцать верных, да еще ветерок посвистывал. Без шапки, шарфа и перчаток прогулка через полгорода — не в жилу. «Только бы эта дура деревенская дома оказалась», — заклинал Серега, яростно оттирая на ходу замерзшие уши. Варька оказалась дома. Его неожиданному приходу она обрадовалась. — Здравствуй, любимая, — целуя в дверях женщину, сказал Рубайло. — Со всеми прошедшими тебя! Они не виделись с первой декады декабря. Тогда Серёга закружил с козырной парикмахершей Оксаной, с ней старый год провожал и новый встречал. Рубайло вел себя так, как будто всего на полчаса отлучался. Стащил куртку, повесил на вешалку, сбросил тяжёлые ботинки, с наслаждением пошевелил окоченевшими пальцами. По крохотной прихожке в момент расползлась удушливая вонь от сопревших носков и немытой плоти. — Варюш, я прямиком с кичи, прикинь… Ничего, если я у тебя на пару дней кости брошу? Сделай тогда ванну погорячее, приготовь пожрать чего-нибудь горяченького, жиденького… Из-за спины хозяйки опасливо высунулась белобрысая мордочка с двумя хвостиками, Варькина соплячка. — Привет, мелкая, — подмигнул девочке Рубайло. — Чего тебе Дед Мороз подарил? Не дожидаясь ответа, Серега продолжил инструктаж: — Мелкую сплавь пока к матери. И ещё это, водки купи нормальной литр, две пачки «Мальборо» красного, пару носок на сорок пятый размер и бритвенных станков одноразовых. Предполагалось, что денег у Варьки, работавшей приёмщицей в химчистке, в избытке. Хозяйка засуетилась, словно казака с германского фронта дождалась. Зажгла на кухне газовую колонку, намыла ванную, пустила воду, стала собирать дочку, которая, узнав, что мама собирается отвести её к бабушке, заревела басом. Рубайло сморщился: и тут, бл*дь, покоя нет, прошел в ванную, совмещённую с туалетом и, присев на унитаз, начал раздеваться. Продырявившиеся, колом стоявшие носки брезгливо бросил в угол, это — на выброс. По уму туда же следовало отправить и трусы с майкой, однако запаса у него не было. Трусы, рубашку и майку Серега покидал в эмалированный таз под ванную. Варьке сегодня предстоит постирушка. Джинсы, которыми он неделю полировал шконку спецприемника, тоже нуждались в стирке, но если их простирнуть, они не высохнут до вечера, поэтому придется довольствоваться тем, что Варька почистит их сырой щеткой. Оставшись без одежды Рубайло, осмотрел себя, досадливо кривясь. Запаршивел он, благо, весь в расчесах и прыщах. Под левой ключицей след от укусов клопа, ровно, как на швейной машинке простроченный, проходил поверх вытатуированной в центре круга из колючей проволоки свастики, знака центрового отрицалы. Под второй ключицей напорюха синела также авторитетная: в перекрещенном прямоугольнике — заглавная буква «З», свитая из колючки. Эта наколка свидетельствовала, что её обладатель осуждён за вооруженные нападения. Напорюхи — заслуженные, не как у многих фуфлыжников, на любом сходняке Серега ответит за свои партаки. Грудь, спина, руки и ноги у Рубайло поросли черной курчавой шерстью. После зоны он так и не отъелся, мослы торчали наружу. Ну это ладно, салом обрастать ни к чему, а вот подкачаться, в спортзал походить, грушу постучать следует. Надо себя в форме держать, работы впереди — море. И с хмурым[116] пока подвязать нужно. Проверив рукой воду, Серега залез в успевшую на четверть наполниться ванну. Вытянулся, ноги на стенку задрал, туловище погрузил в горячую воду. — Кайф! Деликатно постучав, заглянула уже одетая в пальто Варька. — Сережа, можно зайти? — Чего тебе? Прикрой за собой, дует. — Я чего подумала, Сережа, — Варька, цокнув каблуком по кафелю пола, сделала короткий шажок к умывальнику и из пластмассового стаканчика достала изогнутый бритвенный станок голубого цвета. — Станок-то может не покупать? У меня есть, новый… почти… — Чего?! — Рубайло сел рывком, колыхнув своими девяносто килограммами воду, она плеснулась через край ванной. — Ты чё, дура?! Опарафинить меня хочешь? Ты станком этим манду себе броешь, а я им рожу скоблить должен?! Ты чё, курица? В натуре?! Варька оторопело ресницами коровьими захлопала. Серёга, увидев, что глаза у бабы на мокром месте, заставил себя попридержать характер, бикса эта ему нужна сегодня, хотя за такую заявку стоило разок ей в хавальник сунуть. — Ладно, проехали, — смилостивился Рубайло. Накосячившая Варька покидала помещение на цыпочках. Серега, покопавшись на полочке, висевшей в углу, вытащил зеленую пластиковую бутылочку с шампунем. Отвернув крышку, понюхал, пахло свежим яблоком. Ему понравилось, и он вылил под струю, бьющую из крана, половину бутылька. В ванной немедленно начала расти белоснежная пахучая шапка. Отмокая в душистой пенной воде, Рубайло стал проворачивать планы на вечер и дальше. Если с ближними вопросами всё было внятно, с дальними, куда более серьезными, не вытанцовывалось. Его мобильник, в который он вбил номер телефона московского положенца Арчила, остался на вещах в спецприемнике. И это было хуже херового. Диктуя при встрече свой номер, положенец велел его запомнить, но Серёга был тогда крепко на кочерге, и побоялся забыть спьяну. Подумал ещё: «Не к спеху». Ограничился тем, что в записной книжке зашифровал Арчила как Аню. В трубке у него десятка три всяких-разных телефонов вбито, по большей части — бабских. «Менты, к гадалке не ходи, первым делом в мобильник сунулись, уроды. А ну как они по своим каналам установят Арчилов номерок и на прослушку его поставят? Или с моего сотика позвонят ему. “Здравствуй, Аня, — скажут, — Привет тебе от Сережи”. Положенца, ясный красный, так дешево на кукан не насадишь. Но он увидит, с какого номера ему звонят. И что он про меня подумает? Что я — лошара? Или хуже того — сявка подментованная? Арчил этот — чел серьёзный, по повадкам видно. А за ним — вор пиковый, Дато. Москва, она, сука, шутить не будет. Бля, хотя с другой стороны, за Ромку с Петрухой, которые подписались на них работать, москвичи ответку Клычу так и не кинули, хотя по понятиям полагается. Решили рамсы с кудрявым разводить, базар вести. Это за двойную-то мокруху? За кровь братскую? Или насрать на нас москвичам с высокой колокольни? Кто мы им? Селяне? Перхоть подзалупная? Ладно, объяснюсь Арчилу по-честному, сменит симку и все дела, не бедный, поди. Хуже, что сам позвонить ему теперь не смогу. Арчил после десятого числа наказал прозвониться, после того как мы на рынок к Шушаре заплыв сделаем, прощупаем, чем он, барсук, дышит, не воткнул ли заднюю? Через кого ж номерок-то пробить? Ромка знал, да у него уже не спросишь… Мобилу мою менты никому не отдадут, скажут: ”Пусть хозяин сам приходит”. Нашли дебила! Матери бы отдали, да она снова в Вологду свою умотала, старая перечница. Сестра ей сына родного дороже. А если адвокат в мусарню заявится? “Так, мол, и так, — скажет, — вот ордер на защиту, отдайте-ка, господа легавые менты, частную собственность гражданина РФ Рубайло Сергея Михайловича, пока я на вас жалобу главному прокурору не накатал!” А чего? Адвокат — это мысль путная…» Порадовавшись, как у него ловко башка варит, Серега начал башку эту намывать яблочным шампунем. Три раза намыливал и столько же под душем смывал. Сначала вода с головы стекала чёрная, как нефть, потом — пегая, мутная, и только на третий раз пошла прозрачная. Так бы и прописался тут в ванной, да дела ждать не будут. И так, наверное, кое-кто в городишке позабыл про него, треба напомнить. Рубайло намылил жёсткую пластмассовую мочалку и принялся тереть истосковавшееся по гигиене тело. Как следует вымывшись и вычистив зубы, он вылез из ванной и сдернул с крючка большое банное полотенце, которое ему приготовила Варька. Проверил, свежее ли, и энергично, с удовольствием растерся. Мокрое полотенце бросил на залитый водой пол, оглянулся — по бокам и на дне ванной, из которой через сливное отверстие ушла вода, остались грязно-серая слизь, спутанные волосья, жирные мыльные ошметки. Споласкивать за собой ванную Серега и не подумал. А баба тогда на кой, спрашивается? В комнату прошлёпал голяком, распаренный, уморившийся от чистоты, рухнул на диван. Голову на покатую спинку откинул, разбросал в стороны руки, приступил к разглядыванию потолка, испятнанного причудливыми лишаями от облупившейся водоэмульсионки. Варька, успевшая и соплячку свою к матери забросить, благо та через дом жила, и в магазин сгонять, уже вовсю кашеварила на кухоньке. Заглянула через хайло — проём, отделявший комнату от кухни и прихожей, — хихикнула блудливо: — Ой, мужчина, а вы почему такой голый? — Нудист я, — не поднимая головы, ответил Рубайло. Варька с пониманием хохотнула, хотя наверняка и слова такого не слыхала, деревня. — Спортивный костюм дай, — распорядился Серега. На этой хате хранил он свой фирменный «Адидас» чёткого темно-синего цвета с белыми полосками. Классика! А в щель за плинтусом в своё время предусмотрительно заныкал две пятисотенных с серебряковской делюги. Теперь пригодятся эти последки! Варька принесла аккуратно сложенный спортивный костюм, держа его в вытянутых руках, как хлеб-соль, передала с поклоном. Потом запустила твердые ноготки в шерсть на широкой Серегиной груди, пощекотала. — Волосики! Рубайло не понаслышке знал, что биксы тащатся от волосатых мужиков. От него не укрылось также, какими глазами Варька косилась на его балдометр[117], лежавший на ляжке. «Сучка в охоте», — удовлетворенно думал Серега, надевая на голое тело спортивные брюки. — Подотри там, в ванной, бриться пойду, — отстранил он ластившуюся Варьку. Через пару минут, распечатав хрусткую упаковку с одноразовыми станками Gillette, Рубайло в маленькое настенное зеркальце разглядывал свою угрюмую физию, почти до глаз заросшую дикой черной щетиной. Критически огладил неряшливо отросшие на висках волосы. Прикинул, что завтра надо выкроить время и к Оксане в парикмахерскую заскочить, пусть сделает все по масти: причесочку, укладочку. Помазка и крема для бритья не имелось, по жидкой мыльной пене, нанесенной рукой на лицо, бриться было несподручно, несмотря на то, что станок был нулёвым. Разрекламированная смазывающая полоска над лезвием оказалась полной туфтой. С грехом пополам, изматерившись и порезавшись в двух местах, Серега все же побрился. Из-за отсутствия бальзама или лосьона после бритья и даже банального одеколона, выскобленную морду пришлось попросту обмыть тёплой водой из-под крана. Кожу остро пощипывало. Рубайло, поглядывая в зеркало на себя помолодевшего и вроде даже похудевшего, обеспокоился, как бы не пошло по роже раздражение. В комнату вернулся к накрытому столу. После концлагерных харчей спецприемника щи, пельмени да капустка солёная показались барскими разносолами. Серега немедля ухватисто взялся за бутылку «Графини Уваровой», обнаружил, что за полчаса водка не успела в холодильнике остудиться до нужной кондиции. Критически посмотрев на пузатые хрустальные стопочки, повелел Варьке принести ему стакан. И только махнув водяры, хрусткой свойской капустой зажевав, он, наконец, ощутил, что после недельного мурыжева его децл отпустило. По груди разлилось вольготное, мягкое тепло, мозги приятно размякли. Жидковатые Варькины щи Рубайло хлебал и нахваливал, магазинных пельменей с майонезом умял глубокую тарелку. Перед каждым блюдом, само собой, причащался, но уже по полтинничку. — Добавки, Серёжа? — Варька ежеминутно заглядывала в глаза. Сережа утробно отрыгнул, взял женщину за мягкий подбородок, слегка сдавил, отчего губы у нее смешно, в форме цифры «восемь» расквасились. — Снимай трусы, вставай раком! — скомандовал Рубайло. У Варьки вид стал виноватым. Был бы сзади хвостик, она бы завиляла им. — Сережа, у меня это… ну как его… это самое… критические дни пришли… Серега уставился на женщину со злой укоризною, словно та умышленно нарушила свою физиологию под нежданный его приход. Всю неделю, полируя бока о деревянный настил нар, он как живую представлял широкую Варькину задницу, приподнятую кверху, сочные ломти половых губ, изготовившихся для жаркого харева. С сильной похмелюги желание обостряется до звона, о чем ни думай — перед глазами неотвязно стоит одна картинка: рабочий станок Варькин. Узнав о подвохе, Рубайло озадачился. Наблюдать, как болт хлюпает в менструальной крови, желания он не имел, несмотря на то, что брезгливостью никогда не отличался. В рот Варька брала, но чавкала при этом, как колхозница, и давилась, а ещё отказывалась глотать сперму. Поэтому минет также не годился.