— За вами следили двадцать четыре часа в сутки, ты не была ни у какого адвоката. И у тебя вообще нет на него денег. Одна рождественская открытка адвокату стоит пять тысяч крон. — Я заплатила онлайн. Он кладет руку на мой компьютер, который стоит на столе. — Мы тут уже все изучаем с тех пор, как привезли вас из Индии. — И что дальше? Он молча отворачивается. В мою комнату меня провожают две женщины, они наблюдают за тем, как я складываю вещи, мобильный телефон и второй компьютер у меня забирают. Они хотят забрать у меня и ломик. — Он приносит мне удачу, — объясняю я. Они оставляют его мне. Только одна из двух женщин из полиции. Из чего мне нетрудно сделать вывод, что мы по-прежнему имеем дело с двумя группами людей. И между этими группами есть какие-то противоречия. Нас ведут к машине. Дверь открывается. И в эту минуту я слышу голос. — Ну как же так, Сюзан? Это Дортея. Сопровождающие меня женщины замирают. — Вы опять уезжаете, и сразу после Рождества, спасибо за подарки, а куда вы собрались? Она наклоняет голову и моргает. Никаких подарков на Рождество мы им не дарили. Она пытается что-то до меня донести. Женщина, которая держит меня под руку, сжимает ее сильнее. — Небольшой рождественский отпуск, — говорю я. — Ой, как замечательно! И с вами еще так много симпатичных друзей! Желаю вам прекрасного путешествия! Она раскидывает руки и прижимает меня к себе. Ее пальцы залезают под мою рубашку на спине. Какой-то плоский, холодный предмет скользит вдоль крестца, ягодиц и попадает мне в трусы. Вслед за ним и провод. Мне не требуется проверять, что это такое — я сразу понимаю, что это мобильный телефон и зарядка. — Пришли нам открытку! Она посылает воздушный поцелуй Тит и Харальду. И идет дальше по Ивихисвай. ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 Мы едем по шоссе часа полтора, потом сворачиваем с него, едем еще полчаса, уходим на грунтовую дорогу, подъезжаем к какому-то въезду, останавливаемся, я слышу короткий обмен репликами, потом едем дальше по грунтовке — минут пятнадцать. В какой-то момент я чувствую, что под колесами появляется колея, и вскоре машина останавливается. Открывается задняя дверь. Перед нами в лунном свете небольшой черный деревянный дом, рядом с ним полуразрушенный сарай. Оба здания стоят на самом берегу бухты, в воду уходят узкие мостки. Вдали, за водной гладью, виднеются очертания руин замка. За ними открывается море. Мужчина, сидевший рядом с водителем, отпирает дверь дома. Внутри пронизывающий холод. Здесь четыре комнатки, гостиная, кухня и ванная, я поворачиваю кран, вода не течет, пластиковые трубы замерзли. Водитель приносит тепловентилятор, отогревает трубы, я разжигаю печку. — Где мы? Он не отвечает. Лабан и близнецы находят одеяла и постельное белье, водитель подводит нас к окну и показывает тропинку. — В километре отсюда дом. Там вы будете забирать продукты и там же можете оставлять свои заказы. Потом они садятся в машину, машина отъезжает, и мы остаемся одни. Мы разбредаемся по комнатам и засыпаем мертвым сном. Проснувшись, видим, что выпал снег. В этом доме мы проводим четыре месяца. В первое утро мы все вместе отправляемся по тропинке за продуктами. Когда проходим километр, то оказываемся у хутора с четырьмя флигелями, окружающими внутренний двор. Рядом с хутором обнаруживается целый тепличный комплекс. В некоторых теплицах — тонированные стекла, в некоторых светятся оранжерейные лампы. В ближайшей к нам — субтропические заросли, цитрусовые деревья и цветы, которые кажутся нелепыми на фоне снега. На одном из деревьев висят спелые апельсины. В другой теплице под лампами — приземистые бананы с бочкообразными гроздьями зеленых плодов. Навстречу нам выходит мужчина, это Оскар. На нем зеленый халат, вроде хирургического, волосы убраны под зеленую шапочку, чтобы на растения не попали микробы, которые живут в волосах, на подбородке болтается нечто похожее на медицинскую маску. Он проводит нас в подсобное помещение, где стоит холодильник и ящики с пакетами молока, на столике для нас приготовлены бланки заказов. По пути к выходу я заглядываю в соседнее помещение: там что-то вроде лаборатории физиологии растений. Повсюду белый кафель, микроскопы, чашки Петри, шкафы для рассады, миллион пробирок, реактивы. Выйдя на улицу, мы через окно заглядываем в другое помещение, где на низких столах со стальными раковинами стоят сотни растений, очевидно, тропических или субтропических. На кафельных плитках поблескивают капельки влаги. На следующий день боль в теле утихает, я надеваю пальто, шапку и перчатки и иду на запад. Иду часа полтора, вокруг только лес и перелески. Я уже собираюсь поворачивать обратно, но тут вижу вдалеке забор из колючей проволоки. За сто метров до него появляется человек, одетый как охотник, он говорит со мной вежливо, но категорично, спрашивает, не может ли мне чем-то помочь, и рекомендует придерживаться обозначенных троп, поскольку тут водятся дикие животные. На другой день я отправляюсь в южном направлении, иду около часа, вижу впереди забор, и вскоре из ниоткуда появляется брат-близнец вчерашнего охотника. Два дня спустя я иду на север, обхожу лабораторию и теплицы, бреду по снегу, пересекаю две асфальтированные дороги, на которых не видно машин, через три четверти часа натыкаюсь на забор и охранника. На следующий неделе, когда я забираю продукты, в дверях подсобного помещения возникает Оскар. Я и не заметила, как он подошел. — Сюзан, я слышал, ты исследуешь границы. Я ничего не отвечаю. Молча складываю продукты в рюкзак. — В настоящее время вы тут гости, вам гарантирована безопасность. Это в ваших же интересах. Пока идет расследование. Когда оно закончится, вы сможете вернуться домой. Он подходит ближе, встает у меня за спиной. — Но вот один неверный шаг — и мы подыщем для вас контейнер с двухъярусными кроватями, биотуалетом и двориком для прогулок. Восемьдесят квадратных метров, окруженных забором с ключей проволокой под напряжением. Чтобы как-то убить время, я начинаю печь хлеб. Я заказываю дрожжи, делаю закваску и обращаюсь к одной из нерешенных научных загадок двадцать первого века: вопросу о том, как достичь баланса между эластичными белковыми цепочками влажного теста и уровнем pH молочной кислоты, растворяющей белок. Харальд пытается заказать книги, но ему отказывают. На чердаке он находит полуметровую стопку журналов «Det Bedste»[20] пятидесятилетней давности. Тит обнаруживает, что рядом с лабораторией держат лошадей, очевидно, в хозяйстве нужен навоз. Ей разрешают на них кататься — на сером в яблоках мерине и гнедой альфа-кобыле, — дают седло, и с этого времени она каждый день надолго уезжает. Лабан в заброшенном сарае собирает музыкальный инструмент — из деревянных ящиков и проволоки. Я с удивлением наблюдаю, как они понемногу обживаются, словно смирившись со сложившимся положением. Холодает, мороз и лед сковывают землю, бухта замерзает, а потом и море. Однажды ночью я дожидаюсь, пока остальные уснут, потом делаю бутерброды, пишу прощальную записку, набираю воду в пластиковую бутылку и выхожу на лед. Через час дохожу до замерзшего моря. Пройдя еще метров триста, оказываюсь у открытой воды. Иду вдоль кромки льда на север, прохожу мимо большого хутора, и еще через полтора часа передо мной на льду возникают двое мужчин. Я не вступаю с ними в беседу. Просто разворачиваюсь и иду назад, а спустя пару часов засыпаю в своей кровати. Когда я на следующий день рассказываю Лабану и близнецам о своей ночной прогулке, они смотрят на меня с недоумением. Становится все холоднее и холоднее, однажды утром земля покрывается десятисантиметровым слоем порошкообразного снега, невесомого и непостоянного, как туман, и, когда я отправляюсь за продуктами, мне кажется, я иду по белому облаку. Я дохожу до хутора, Оскара нигде не видно. Я заглядываю через окно в лабораторию, там никого нет. Обхожу флигель, прохожу вдоль одной из теплиц и вдруг оказываюсь менее чем в полуметре от него. Он сидит за окном на стуле, смотрит куда-то в сторону, меня не видит. Прямо перед ним и над его головой — персиковое дерево с зелеными плодами. С одной из ветвей свисает какая-то непонятная черно-красная масса, размером и формой напоминающая мяч для регби. Под этой массой, между его коленями, стоит белый улей с открытой крышкой. Мяч для регби — это пчелиный рой, тысячи и тысячи пчел, медленно наползающих друг на друга. Пчелы маленькие, с черными и красными полосками. Я таких прежде никогда не видела, наверное, это какой-то тропический вид. Теплица освещена оранжерейными лампами, стекла слегка запотели. Пчелы живут в искусственном лете. Сегодня, когда я уходила, термометр на стене нашего дома показывал минус четырнадцать градусов. В левой руке Оскар держит маленькую сетчатую коробочку, объемом не более нескольких кубических сантиметров. Он медленно погружает правую руку в рой, и вот она уже там по локоть. Потом он вытаскивает руку, между большим и указательным пальцами у него пчела, которая в два раза больше остальных. Это пчелиная матка. Он кладет ее в коробочку, медленно подносит коробочку ко рту и наклоняется к рою. Кажется, что единый пчелиный организм протягивает к нему свои тонкие ложноножки, затем вся живая масса перетекает на его лицо, покрывая его целиком — лоб, глаза, нос, рот, и свисая с подбородка, как черно-красная окладистая борода. Он сидит неподвижно. Даже здесь, где я стою, по другую сторону двойной рамы, я слышу гул, исходящий от бесчисленных насекомых, низкий, как звук турбины. И чувствую мощную энергию роя. Минуты на три он замирает, устанавливая контакт с душой роя, облепившего его лицо. На границе между полной жизнью и мучительной смертью. Потом он медленно поднимает правую руку, осторожно открывает рот, вынимает коробочку, достает пчелиную матку и кладет ее обратно в улей. Под действием биологического магнетизма рой устремляется за ней, сначала несколько пчел, затем к ним присоединяются другие, а потом и вся живая масса сползается в деревянный ящик. Несколько пчел на мгновение задерживаются над отверстием. Оскар ждет, не двигаясь, но вот и они заползают в улей, а он медленно закрывает крышку. Он выпрямляется довольный собой, возвращаясь из другого мира в наш будничный. И тут он замечает меня. Нас разделяет полметра, между нами стеклопакет. 2