– Любовь моя, нам придется продать пианино, – сообщил Донии отец, когда мы сидели за ужином. – Должны? Продать? – У мачехи задрожал подбородок. Я стиснула зубы, запрещая себе напоминать о том, что она неделями не прикасалась к инструменту. – Да, должны, – отец потянулся через стол и взял Донию за руку. – А еще какое-то время нам придется пожить намного скромнее, чем мы привыкли. Прости меня, моя дорогая, я не должен был покупать больше, чем мог бы заплатить. – Конечно, ты не должен был, – шумно захлюпала носом мачеха. – Но это же не он… – начала было я, но отец поднял руку, чтобы остановить меня, и, вероятно, очень мудро поступил, а то бы я такого сейчас наговорила! – Это целиком и полностью моя вина, – перебил он меня. – Постарайтесь как-нибудь потерпеть, это продлится не слишком долго, всего лишь год или два. – Год? Или два? – взвизгнула Дония. – Но разве это срок для такой большой любви, как наша с тобой? – спросил отец. В эту минуту я готова была возненавидеть его за то, что он так сильно любит Донию. Ведь она сама думает только о себе – о том, чтобы ей комфортно жилось. Мы продали пианино и один из диванов. Понемногу, по кусочкам отец расплатился со своими кредиторами, заложив наш книжный магазин. К концу лета наш магазин уже полностью принадлежал банку, которому отец должен был выплачивать арендную плату из наших заработков. Честно говоря, наш магазин никогда не был слишком прибыльным, а тут еще неурожай случился, и люди совершенно перестали тратить деньги на книги – их едва-едва хватало на еду. Арендную плату мы выплачивать больше не могли. В первый день осени отец навсегда закрыл наш магазин, а за ужином рассказал мне, Роде и нашей мачехе о своих дальнейших планах. Мы уже съели чечевичную похлебку, в которой плавало совсем немного ветчины, и теперь прихлебывали чай, сидя возле камина. Рядом со мной устроился Родя. Таким обеспокоенным, как сегодня, я его не видела еще никогда. Обучение у часовщика он должен был завершить к концу года, и мог бы попробовать открыть собственную мастерскую в каком-нибудь другом городке – если, конечно, местный часовщик не захочет оставить его у себя помощником. Но все шло к тому, что брат вскоре покинет нас и наш городок. – Я решил отвезти в город свою коллекцию редких рукописей и древних карт, – сказал отец. – Если мне удастся найти на них подходящего покупателя, можно будет на долгое время забыть все наши тревоги. – Почему же ты раньше об этом не подумал, Питер, дорогой? – поджала губы Дония. Мой отец окинул ее долгим внимательным взглядом, прежде чем ответить. – Потому что это наша самая последняя надежда. Кроме рукописей и карт у нас вообще ничего не осталось, моя дорогая. Мы с Родей попытались уговорить отца, чтобы он разрешил вместо себя поехать в город одному из нас, но сделать этого не смогли. Отец остался непреклонен и сказал, что поедет сам. Он обещал написать Донии письмо, если дела задержат его в городе дольше, чем на три недели. В тот вечер мы засиделись допоздна – разговаривали, пили чай перед камином. Пожалуй, впервые за все время я почувствовала, что мы четверо – настоящая семья. Мне очень не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался, но наконец встал и ушел Родя. Следом за ним отправились спать отец с Донией, а я осталась и задремала прямо на ковре перед камином. Утром в гостиную спустился отец. Он накрыл меня одеялом, поцеловал в лоб и сказал: – Ничего, мой ягненочек, увидимся недели через три. Я снова провалилась в сон и увидела в нем волка. Через три недели отец не вернулся. И письмо не прислал. Закончился месяц, как он уехал, и к этому времени Дония уже была сама не своя, места себе не находила. Меня все сильнее начинал охватывать страх. Прошло еще две недели, и я отправилась в мастерскую часовщика, где нашла сидящего на табурете за рабочим столом Родю. Какое-то время я наблюдала за тем, как брат чинит чей-то будильник – припаивает на шестеренку новый латунный зубчик вместо сломавшегося, затем снимает тонкую стружку, подгоняя колесико к механизму. Наконец, Родя установил зубчатку на место, и часы пошли. – В последнее время дороги очень плохими стали, размытыми, – сказал он, поглядывая то на меня, то на тикающие у него в руках часы. – Сама понимаешь, Эхо, дожди. Вероятно, письмо где-нибудь застряло или вообще могло потеряться. Брат старался успокоить меня, но я хорошо уловила скрытую тревогу в его голосе. Родя поставил оживший будильник на стол, вынул лупу из своего глаза и добавил. – Если не будет никаких вестей до конца недели, я напишу письмо в город – расспрошу об отце тамошних книготорговцев. Но я уверен, что с ним все в порядке, правда. До конца недели никакой весточки от отца не пришло, и Родя отправил свои запросы. Но и тут ожидания оказались напрасными – оказалось, что никто из городских книготорговцев с нашим отцом не разговаривал и даже не видел его. Заканчивалась осень. Наступал темный, сумрачный период предзимья с его непролазной грязью на дорогах. Ничего не поделаешь, теперь оставалось только запастись терпением и ждать весны. В это время слегла в постель Дония, постоянно жалуясь на сердцебиение и невыносимые головные боли. Я поила ее чаем и взяла на себя готовку, что в нынешних условиях означало: в нашем и без того жидком супе теперь станет больше воды, а в чае – меньше сахара. Я тщательно прибралась во всем доме, навела порядок на книжных полках в отцовском кабинете. Затем, в один из вечеров, когда за окном кружили первые снежинки, мне вдруг пришло в голову сделать доброе дело и навести порядок еще и на письменном столе Донии. К нему я раньше не приближалась. Стол был беспорядочно завален бумагами и конвертами, здесь же валялись давно высохшие пузырьки от чернил. Я принялась методично опустошать ящики, перебирая бумаги. Нужно было решить, что следует оставить, а что – выбросить. Совать нос в личную переписку Донии я вовсе не собиралась, но одно из лежавших в столе писем упало на ковер. Поднимая его, я случайно наткнулась взглядом на первую строчку, и уже не смогла оторваться. Дочитала все до конца, сотрясаясь от гнева. «Уважаемая госпожа Дония Алкаева! Суздальский банк внес запрошенный депозит от Вашего имени в сумме 30 000 рублей с ежеквартальным зачислением процентов на Ваш счет. Для запросов на вывод средств или любых других операций, связанных с продажей имущества Вашего покойного мужа просим обращаться по указанному ниже адресу. Благодарим Вас за выбор Суздальского банка. Искренне Ваш, Федор Новак». К письму прилагалось несколько листочков с колонками цифр и краткими пометками рядом с ними. Судя по дате, письмо пришло примерно через месяц после свадьбы. Насколько я могла судить, от продажи пекарни Дония получила гораздо больше денег, чем требовалось на погашение долгов ее покойного мужа (если они вообще после него остались, эти долги). Во всяком случае, Дония располагала кругленькой суммой, размер которой буквально потряс меня. Почему же она скрыла эти деньги от нашего отца? Почему отпустила его в город вместе с драгоценными рукописными книгами, которые, как он считал, являлись нашей последней и единственной надеждой? – Что ты здесь делаешь? – раздался вдруг голос у меня за спиной. Я повернулась и увидела Донию, она белой медведицей угрожающе надвигалась на меня, глядя сверху вниз. На мачехе был парчовый домашний халат, нечесаные пряди волос спадали ей на плечи, а глаза покраснели, словно она плакала много часов. Эта деталь почему-то разозлила меня сильнее всего. – Гадюка! – выкрикнула я, почти бросив письмо ей в лицо. – Вы втянули нас в долги, хотя могли спокойно заплатить за все сами! Почему вы скрывали это от нас? Почему от нашего папы это скрывали? Она спокойно взглянула на письмо и бесстрастным тоном ответила. – То, что я делаю со своими деньгами, вас не касается. – Если вы убили его… – срывающимся голосом начала я. – Дония, если вы убили его, я никогда вам этого не прощу, ясно? – Меня совершенно не волнует твое прощение, успокойся. Если что, его смерть не на моей совести. – Зачем вы вообще вышли за него замуж? – Я скомкала письмо и швырнула его на пол. – Просто мне захотелось пожить в свое удовольствие, и я знала, что твой отец такую жизнь мне устроит, – честно призналась Дония. – И на небесах, я думаю, меня ожидает награда за то, что я согласилась стать мачехой для ребенка, отмеченного самим дьяволом, – тут она окинула меня тяжелым взглядом, в котором таилась опасность, и добавила: – Кстати, о письмах. Я тут кое-что вспомнила. Она полезла в карман своего халата, лениво вытащила из него конверт и показала мне его. Письмо было отправлено из города и на нем значилось мое имя. Печать на конверте уже была сломана. Во мне вспыхнула надежда, смешанная с ужасом. Я потянулась за конвертом, но Дония проворно отскочила и вытянула свою руку так, что письмо зависло над пламенем камина. – Отдайте мне письмо, Дония, – хрипло сказала я. Она ухмыльнулась в ответ. – Согласись, это справедливо, что я прочитала твое письмо точно так же, как ты посмела прочитать мое. Хочешь узнать, что там написано? Конечно же, хочешь, я знаю, – она вытащила из конверта лист бумаги, развернула его и прочитала вслух. – «Дорогая мисс Алкаева, мы будем рады принять Вас весной в наш университет при условии, что вы представите нам по прибытии три письменных рекомендации от лиц, известных своей деятельностью в избранной вами области наук и заплатите – частично или полностью – за первый семестр обучения…» Я вскрикнула и бросилась за письмом, которое Дония неожиданно уронила в огонь. Затем она схватила меня за руки и держала так, что я была вынуждена наблюдать за тем, как потрескивает бумага, чернея, скручиваясь и превращаясь в пепел. – Ты же не думала, что я позволю тебе поступить в университет? – спокойно сказала Дония. – Ведь даже если бы тебе удалось наскрести где-нибудь денег, чтобы оплатить учебу, им достаточно будет одного взгляда на твое чудовищное лицо. Они сразу отправят тебя обратно в канаву, где тебе и место. Какое-то время я в оцепенении молчала, устремив на нее пустой взгляд, прежде чем выдохнуть в ответ. – Единственное настоящее чудовище здесь – это вы. Не сказав больше ни слова, я схватила со стола зажженную керосиновую лампу, свой заплечный мешок, сдернула с настенного крюка меховую накидку и выбежала в непроглядную студеную ночь. Глава 5