Часть 5 из 59 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Простите, что мы прибыли так поздно. Я Тодд Констейбл, а это Киф О’Дрисколл.
Рыжеволосый парень застенчиво улыбнулся.
Они стояли и смотрели друг на друга.
– Мы можем войти? – спросил Констейбл, когда молчание стало неловким.
– О да, конечно. – Фрэнсин посторонилась, пропуская мужчин в дом.
– Красивый у вас дом, – заметил Констейбл, оглядывая вестибюль. – Когда он был построен?
Фрэнсин привыкла к тому, что постояльцы хвалят ее дом. Пол в вестибюле был деревянный, стены обшиты панелями, а высокий потолок поддерживали косые черные балки, делая его похожим на скособоченную шашечную доску. Вдалеке справа и слева вверх уходили лестницы, ведя в крылья дома. У одной из стен стоял длинный, потемневший от немалого возраста стол, на нем находились два горшка с чесноком. На стенах висели картины на религиозные сюжеты, темные, потрескавшиеся от времени; скорее всего, они могли бы стоить немалых денег, если их отреставрировать, но Фрэнсин не хотела с этим возиться, ее и так все устраивало. Пусть все остается таким, каким было всегда.
– В тысяча пятьсот сорок первом году. Я имею в виду самую старую его часть, – ответила она, закрыв дверь. Хорошо, что у них мало багажа – каждый из ее новых постояльцев нес только небольшой чемодан.
– Просто чума, – сказал Киф, и Фрэнсин решила, что это похвала, хотя полной уверенности в этом у нее не было, поскольку с таким молодняком она общалась нечасто.
– А когда было построено остальное? – спросил Констейбл, разглядывая мешочки с травами, повешенные над дверями, выходящими в вестибюль, рядом с пучками иссопа и тысячелистника. Он медленно поворачивался, оглядывая все, и остановил взгляд на двух кадках с кустами карликового можжевельника, стоящих справа и слева от парадной двери. Можжевельник был усыпан голубыми ягодами, и его перистые ветки свисали так низко, что мели пол. Губы Констейбла дрогнули в чуть заметной улыбке, когда его внимательный взгляд переместился на Фрэнсин.
Она пожала плечами.
– В течение последующих веков. Сюда, – добавила она, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы, и повела их по расположенной справа лестнице в восточное крыло, включая по дороге свет. Открыв первые две двери, отступила в сторону, чтобы мужчины могли войти в свои комнаты.
Фрэнсин в нерешительности остановилась на пороге комнаты Констейбла, застенчиво и неловко, как подросток, которым она никогда не была.
– Так… Завтрак подается ровно в семь утра, и будьте добры, когда вы закончите его, поставьте грязную посуду в мойку. Он будет состоять из яичницы с беконом. Яичница готовится из органических яиц, – произнося слово «органических», она сжала губы, будто пососав лимон, – ей были чужды эти новомодные понятия, ведь она всегда выращивала все именно естественным путем.
Бочком зайдя в комнату, Фрэнсин обвела взглядом огромную дубовую кровать с балдахином, плотные шторы и старинный гардероб, дверца которого никогда не закрывалась как следует. На столе стояли старинные кувшин и таз – и то и другое семейные реликвии. Она убедилась, что мешочки с шандрой, репешком и буквицей по-прежнему находятся там, куда она их поместила, в четырех углах комнаты, защищая ее гостей, хотя самим им будет невдомек, что им вообще требуется защита. Лучше лишний раз проверить, действительно ли они на месте, ведь проказница Бри любит перемещать предметы то туда, то сюда.
– Если вам ничего не нужно… – сказала она, пока Констейбл оглядывал комнату.
Он улыбнулся ей.
– Спасибо, что вы устроили нас у себя в такие короткие сроки, дорогая.
Фрэнсин кивнула, хотя ей совсем не понравилось, что незнакомый мужчина называет ее «дорогой».
Она тихо фыркнула.
– Тогда я оставлю вас, чтобы вы могли заняться вашими делами. – И с этими словами удалилась.
На лестничной площадке Фрэнсин в нерешительности остановилась. Может, ей следовало бы предложить им подкрепиться? Ведь сейчас уже поздно, и в Хоксхеде все закрыто. Но она пожала плечами – не стоит выказывать им доброту, ведь она не намерена проявлять ее и впредь. И торопливо спустилась на первый этаж.
Затем, в вестибюле, остановилась еще раз и склонила голову набок. С появлением в нем постояльцев дом изменился: теперь в воздухе витало напряжение, как будто он отвлекся от своей усталости, чтобы сосредоточиться на гостях.
Слегка вздрогнув, Фрэнсин тихо позвала:
– Бри.
Ее обдул пыльный воздух, легкость пронизала ее лицо, волосы, шею.
– Пора, – прошептала она и, взяв с длинного стола в вестибюле довольно большой мешочек, вышла за дверь.
Только в такие ясные ночи, как эта, туго натянутые под горбатой луной в ущербе, когда в воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения, Фрэнсин видела Бри – маленькую девочку семи или восьми лет с длинными рыжими волосами, заплетенными в две косы, хлопающими по спине. Она была одета в длинное платье, заправленное в трусики, как будто ей докучала его длина. Бри обернулась, и, хотя ее лицо представляло собой лишь бледное отражение того, как оно выглядело при жизни, оно было лукавым, энергичным и полным смеха.
В такие ночи рядом с Фрэнсин находился еще один призрак, ибо именно в саду она ощущала особую близость к матери. Воспоминания наполняли каждый цветок, который они посадили вместе, каждую клумбу, которую они заложили. Здесь, где луна отбрасывала ажурные тени на каждый лист и лепесток, язык цветов приобретал более тайное и более древнее значение, отражающее некое изначальное знание, которое помнили лишь немногие и которое пришло из тех времен, когда страх был чистым, беспримесным и люди верили в волшебство.
Фрэнсин опустила руку в мешочек и пошла вдоль границы сада, разбрасывая истолченные в порошок корень дягиля, окопник и листья ромашки, пока Бри стояла сзади и смотрела на нее.
Фрэнсин любила свой сад. Здесь были собраны растения со всего света, которые она вырастила из семян. Летом большинству людей он показался бы многоцветными дебрями, но на самом деле здесь действовала четкая система, и некоторые растения были продуманно размещены на определенных участках, поскольку на это имелись особые причины. Ибо Фрэнсин хорошо понимала таинственный и древний язык цветов.
Она всегда старалась содержать цветочные клумбы и грядки, расположенные на границе сада, в порядке. Арка, ведущая в лабиринт из рододендронов, была увита побегами ежевики; с боярышником и можжевельником соседствовал норичник. На грядке со зверобоем росла также мандрагора, а рядом, в середине грядки с крапивой, возвышалась, казалось, неуместная на ней бузина. Здесь было мало настоящих цветов, обычных цветов, тех, что встречаются в большинстве английских садов, но каждое здешнее растение, каждый куст и дерево были посажены здесь по одной-единственной причине – чтобы отпугнуть зло.
– Это еще одну ночь не пустит сюда вредных существ и защитит полезных, – сказала Фрэнсин, когда ее мешочек с порошком из трав опустел. И улыбнулась кустам боярышника, с которых одна за другой слетали красные ягоды, как будто Бри играла в шарики сама с собой.
Фрэнсин следовала за быстро скользящей Бри, которая сначала зашелестела сухими стручками рожкового дерева, похожими на высохшие почерневшие бананы, но немного пахнущими шоколадом, затем запутала голые ветки ивы. Затем она сотрясла ряд деревьев бобовника альпийского, растущих на краю двора и ожидающих, когда весна оденет их ослепительно-желтыми цветами. Еще несколько секунд, и ветки старого дуба, стоящего во дворе, чуть заметно колыхнулись, хотя сейчас здесь не было ни малейшего ветерка.
Держась у стены, чтобы ей не пришлось приближаться к старому колодцу, Фрэнсин быстро прошла мимо грядок с травами, которые посадила мать, затем, словно испуганный ребенок, взбежала по лестнице в свои личные апартаменты, находящиеся в западном крыле.
После долгой горячей ванны она надела длинную ночную рубашку и легла в кровать. И, выключив свет, стала слушать ночь.
Дом наполнили тихие шаркающие звуки и скрипы; он оседал на фундаменте и словно тоже готовился ко сну; Фрэнсин окутало его благотворное тепло, в котором витали успокаивающие запахи пыли и затхлости старых книг.
Фрэнсин ждала, как делала это каждую ночь. Она с детства научилась не отходить ко сну до того, как явятся остальные. Они всегда появлялись только тогда, когда она стояла на границе бодрствования и сна, в той смутной зоне, где соседствовали сновидения и реальность, не будучи целиком ни тем, ни другим.
Первым приходила Тибблз – полосатая кошка; она наполняла комнату своим мурлыканьем, затем ее шелковистая шерсть касалась руки Фрэнсин. За ней являлся старик, наиболее явственный из всех призраков, привязанных к Туэйт-мэнор. Ничего такого он не делал, только проходил сквозь стену спальни, снимал перед Фрэнсин свой цилиндр, после чего удалялся сквозь противоположную стену. За стариком следовал призрак беременной женщины. Она садилась у окна, выходящего во двор, с грустным выражением лица, после чего приходил маленький мальчик, дергал ее за юбку, и они вдвоем уходили так же тихо, как и вошли. В спальне оставались только Бри, сидящая в изножье кровати Фрэнсин, и Тибблз, которая сворачивалась рядом с Фрэнсин в клубок и спала до рассвета.
Призраки, обитающие в Туэйт-мэнор, не вызывали у Фрэнсин недовольства или досады. Все они были безобидны. Она предпочитала их общество обществу живых людей, ведь они ничего не ожидали от нее, кроме одной-единственной вещи – чтобы она вспоминала о них каждую ночь.
Глава 4
Фрэнсин вздохнула, вглядываясь в чайные листья на дне чашки. Она выпила уже три чашки чая, и всякий раз чайные листья говорили одно и то же.
– Ко мне явится женщина, гостья, видишь? – Она наклонила чашку в сторону Бри, которая в ответ нетерпеливо постучала по столу. – Должно быть, это Мэдлин. – Опять стук. – Нет, речь не может идти о моих постояльцах, ведь они уже здесь, и они мужчины… А вот нечто, похожее на тучи, что означает неприятности. Рядом с фигурой женщины… Гостья, от которой исходят неприятности?
С крючка на стене упал половник.
Фрэнсин улыбнулась.
– Да, речь определенно идет о Мэдлин. – Нахмурилась, вглядываясь в чашку. – Гребень, – пробормотала она и, встав со стула, подошла к полке, на которой стояли тетради с записями матери. И, достав замусоленную тетрадь с указаниями по гаданию на чайных листьях, опять села за стол.
Хотя ей нечасто приходилось сверяться с этими записями, гребень был для нее чем-то новым. Она нашла этот символ. Он выглядел почти что в точности таким, как в ее чашке. Ее охватил тревожный трепет.
– Гребень означает врага.
– Нашел!
При звуке мужского голоса Фрэнсин вздрогнула, и все мысли о врагах вылетели из ее головы. Она резко повернулась на стуле, округлив глаза, затем расслабилась, увидев в дверях огромную нескладную фигуру Кифа О’Дрисколла. Он тихо присвистнул и обвел кухню взглядом.
Кухня была впечатляюще просторной, почти во весь первый этаж западного крыла, с медными кастрюлями на стенах. Посередине стоял громадный стол, вдоль стен были расставлены духовые шкафы, а на дальней стороне располагался исполинский очаг, почерневший от огня, который разжигали здесь уже несколько веков. С балочного потолка свисали сушеные травы и овощи, а в окна со свинцовыми переплетами лился рассеянный свет, так что днем кухня всегда была полна золотистого сияния. Задняя дверь была открыта и выходила во двор, так что отсюда было легко попасть в сад трав.
Для одного человека эта кухня была слишком велика, но так было не всегда. На протяжении веков она кормила многие и многие огромные семьи, и она всегда нравилась Фрэнсин. Несмотря на свои размеры, кухня была уютной, и Фрэнсин не решалась что-то в ней изменить. Эта кухня хранила слишком много дорогих ее сердцу воспоминаний о матери.
– Фу! Что это за мерзкая вонь? – Киф поднял руку и помахал ею перед лицом, словно отгоняя неприятный запах. Сейчас он впервые произнес достаточно слов, чтобы Фрэнсин смогла уловить в его речи ирландский акцент.
– Веди себя прилично, парень, – сказал Констейбл, войдя в кухню, и бросил на Фрэнсин извиняющийся взгляд.
– Это гвоздика. – Она многозначительно посмотрела на самодельную палочку гвоздичного благовония, горящую на буфете. – Она хороша для…
– Она хороша для защиты от злых сил, – тихо докончил Констейбл, задумчиво посмотрев на Фрэнсин.
Она ошарашенно уставилась на него. Он улыбнулся, вскинув одну бровь. Чувствуя себя так, будто постоялец застукал ее за чем-то предосудительным, Фрэнсин прочистила горло.
– Да, так говорят, – пробормотала она и смущенно потупилась. Она еще никогда не встречала человека, который, подобно ее матери, разбирался бы в защитных свойствах растений. Или же этому малому, Тодду Констейблу, известно только о свойствах гвоздики? Гвоздика – довольно распространенная пряность, но знает ли он, что она также хороша для приворота?
Откуда у нее взялась эта мысль? Фрэнсин украдкой взглянула на него из-под ресниц, проверяя, продолжает ли он наблюдать за ней. Затем резко встала из-за стола и поставила свои чашку и блюдце в мойку, надеясь, что он не видел, как она гадала по чайным листьям. Одно дело, когда на тебя за этим занятием смотрит Бри, и совсем другое, когда об этом узнаю́т чужие.
– Как бы то ни было, мне нравится этот запах, – добавила она, сама не понимая, зачем ей понадобилось это оправдание.
Констейбл поднял брови, поскольку это была явная ложь. Фрэнсин его не винила, ведь надо вообще не иметь обоняния, чтобы выносить одуряющий запах горящей гвоздики, не говоря уже о том, чтобы утверждать, что он тебе по душе. Разве что ты жжешь ее отнюдь не потому, что тебе нравится ее запах, а по совершенно другим причинам.
– А это что? – спросил Киф, показав на варево, кипящее на конфорке.
– Варенье из инжира.
– Я терпеть не могу варенье из инжира, – дружелюбно сказал Киф.
– Я тоже, – ответила она, удивившись тому, что вообще разговаривает с этим парнем.
– Тогда зачем вы варите его?