О чем же этот фильм «Эксгибиционист»? О девушке из Обсерватории? Об ускользающей любви? Об оптических инструментах и камерах слежения? Об экране и его роли домашнего алтаря? Или о том янтарном или же слюдяном экранчике, что прячется у нас в мозгу? На этот экранчик проецируются несуществующие фильмы – такие, как этот. Или же это история о зеркальных играх, затеянных между зрителем и объектом созерцания? На самом деле это фильм о космосе и о космических исследованиях. Недаром визуальный ряд здесь выстроен в форме диалога между недовольными лицами девушек-незнакомок и роскошными космическими безднами, зафиксированными нашей высокой оптикой. Мы смотрим туда, но не только смотрим: хотим мы того или нет, мы распахиваем плащ и демонстрируем безднам наши нагие и возбужденные телескопы. И кто-то награждает нас в ответ хмурым, скользящим взглядом. Но, может быть, никто не награждает нас взглядом – мы просто отражаемся в глубинах космоса, и оттуда смотрят на нас наши собственные хмурые скользящие глаза. Через пару дней Космист зашел к соседу и попросил у него переписать тот маленький фрагмент записи, где мелькнула девушка в летнем пальто. Он долго пытался придумать оправдание для этой просьбы, но ничего не приходило ему в голову, и в результате он сказал, что хочет использовать данный фрагмент в качестве заставки для небольшого научного фильма об эллиптической галактике. Эксгибиционист с легкостью согласился – кажется, ему даже польстила идея с заставкой. И вот уже Космист сидел один в своей комнате и снова и снова просматривал этот фрагмент: овальное лицо, хмурый взгляд, серьезные детские губы… Качество изображения угрожающе хорошее. У Эксгибициониста были отличные дорогие камеры, а свет в тот день, когда ему встретилась эта девушка, выдался особенно пронзительным. Чистый свет первых дней осени, пробирающий предметы до основания и порождающий четкие воздушные тени. Затем, как в фильме «Фотоувеличение», Космист стал исследовать детали. Он погрузился в мир кулона на ее бледной и нежной шее – аккуратная капля из розового стекла на тонкой серебряной цепочке, внутри капли повисла горизонтальная восьмерка, знак математической бесконечности, сотканная из навеки оцепеневших пузырьков-каверн. Его заинтересовали пуговицы на ее пальто. Необычные пуговицы – темные и блестящие, как ее глаза. Они отчетливо выделялись на светлой ткани. Пуговицы круглые, из стекловидного полупрозрачного материала, напоминающего смуглый топаз или янтарь, внутри псевдоянтаря – переплетение светлых абстрактных линий. Космист увеличил пуговицы – переплетение бледных линий в каждой из пуговиц оказалось различным, каждая пуговица отличалась от другой узором этих переплетающихся линий. С помощью графического фильтра Космист выделил эти плетения и распечатал их на отдельном листе, после чего долго созерцал с мучительным чувством, что сходит с ума. Что-то тревожно-знакомое чудилось ему в этих линиях. – Я сошел с ума, – решил Космист. – Это всего лишь неплохое пальто с неплохими пуговицами. Она, оказывается, модница. На первый взгляд так и не скажешь. На первый взгляд… Любовь с первого взгляда… Любовь? Это смешно. И все же нечто в этих линиях дразнило мозг. Некое сходство. Некое узнавание. Узор на пуговицах так взволновал и встревожил его, что он решил отвлечься и заняться браслетом. Там был момент, когда она быстро поправила волосы, и на солнце блеснул браслет. Космист остановил кадр с браслетом, увеличил его. Узкий браслет из непонятного металла, к нему на маленьком кольце подвешена белая ракушка – спиральное завихрение морской извести. Справа от ракушки на металле браслета знак – окружность, перечеркнутая горизонтальной линией. Об этом знаке стоило подумать, но линии на пуговицах не давали ему покоя. Он снова начал анализировать их, особенно переплетение линий на верхней пуговице – ему казалось, он уже видел похожий узор, видел только что, хотя способна ли вообще память человека фиксировать столь хаотические орнаменты? И вдруг его пронзило осознание – мелкое, острое, брызжущее каким-то непонятным хохочущим ужасом. Уже слегка воспаленными глазами он снова просмотрел запись. Так и есть! Прямо за ее спиной громоздилось старое дерево: кусок коры отсутствовал, и на обнажившейся подкожной древесине в ясном солнечном свете отчетливо виднелся замысловатый узор линий, оставленный жуком-короедом. Он сравнил этот узор с узором на верхней пуговице ее пальто. Они почти совпадали. Почти. Почту свою он уже давно не проверял. Проигнорировав удивленный и даже встревоженный взгляд своего соседа, он узнал у него, где находится то место, где была произведена эта съемка. Он отправился в этот парк, нашел это место. Зачем-то по пути туда он зашел в магазин мужской одежды и приобрел длинный плащ-дождевик. Накрапывал мелкий полудождь, осень сгущалась, и вроде бы в этом поступке не было ничего странного, но теперь каждое его действие казалось ему доказательством собственного безумия. И вот он стоял в этом месте в длинном сером плаще. Вот аллея, по которой шла она. Вот кусты, откуда выдвинулся ей навстречу Эксгибиционист. А вот дерево… Узор линий на влажной после дождя древесине. Зачем-то он сфотографировал этот фрагмент ствола, и при этом его пробивала мелкая дрожь. Светлый девичий силуэт мелькнул среди деревьев на параллельной аллее. Быстрым шагом он догнал девушку, окликнул. Она обернулась. Совсем другое лицо. Совсем не то, что нужно. – Скажите, где выход из этого парка? – спросил он, тускло взирая в ненужное ему лицо. С улыбкой она показала ему направление концом короткого белого зонта. Узор линий почти совпадает с узором на верхней пуговице. Почти. Что такое «почти»? Почту он уже давно не проверял. Состояние неожиданного безумия – не слишком приятная штучка. По-своему это окрыляет, вот только куда могут занести эти крылья? Серые, слабые, влажные, шелестящие крылья, похожие на распахнутый плащ-дождевик. Или это одиночество сводит его с ума? Где же выход из этого парка? Он понял, что ему надо срочно разделить с кем-то этот внезапно вспыхнувший бред. Он знал с кем. Существовал человек, словно бы специально созданный для этого бреда. Даже у очень одиноких людей есть друзья. У Космиста тоже имелся друг, с которым они вместе учились в колледже. Очень живой и мечтательный парень, к которому с детства приклеилось прозвище Бо-Бо. Так в нашей истории появляется третий персонаж: возрастом, ростом и худощавой комплекцией схожий с Эксгибиционистом и Космистом, схожий с ними даже чертами лица, вот только Бо-Бо был рыжим, не скованным в движениях, импульсивным, и в его светлых еврейских глазах вечно горел пацанячий восторг. Наукой он не занимался, член из кустов не показывал, а вместо этого радел о делах чрезвычайной важности, то есть стоял на страже интересов того государства, в котором все они проживали. С детства два мальчика бредили космосом, но Космист был усидчив, прилежен и успешен в науках, а Бо-Бо Гуттенталь учился скверно, отличался непоседливостью и после колледжа пошел в спецслужбы, где трудился в отделе, занимающемся неопознанными явлениями. Научная увлеченность его друга отразилась в нем в виде дилетантской, но исступленной веры в неземные цивилизации. Мы оставляем в стороне вопрос о вменяемости наших героев: Эксгибиционист, хотя и являлся извращенцем, в остальном был образцом адекватности. Космист до недавнего времени не замечал в себе никаких странностей, а вот Бо-Бо Гуттенталь, пожалуй, был совершенно сумасшедший: его бурный темперамент в сочетании с идеей фикс породил безумца настолько восхищенного и энтузиастичного, что даже коллеги по работе считали его крайне утомительным типом. Тем не менее он был добр душой, отзывчив, кристально честен, отличался бескорыстием и преданностью. Ему предлагали хорошую работу в Израиле, в земле его далеких предков, но он сохранил яростную верность стране, где родился, и в ее службах являл необузданное рвение. Будучи образцом жизнерадостности, он плотно сидел на антидепрессантах и алкоголе и жил с царственно красивой женщиной, которая ему, по слухам, постоянно изменяла. Такому вот человеку наш Космист решил доверить свою тайну, точнее, свое ощущение тайны, потому что пока оставалось неясным, в чем, собственно, заключается таинственность происходящего. Так на наших глазах Космист второй раз совершает неосторожный поступок. Первый раз он поступил необдуманно, поселившись под одной крышей с незнакомцем. Второй раз он поступил еще более рискованно, поделившись своим только что зародившимся безумием с человеком, который жил в бреду уже много лет, да еще и гордился этим, словно бы это была некая форма героизма. Бо-Бо отнесся к делу ответственно. Он немедленно переписал себе тот фрагмент видеозаписи Эксгибициониста, что так тревожил Космиста. Сказал, что они встретятся через три дня. Через три дня они встретились в кафе на одной из главных улиц города. Бо-Бо сиял, как электрическая лампочка. А вот Космист чувствовал себя неважно. Он плохо спал в минувшие ночи. Гуттенталь, как ему было свойственно, начал с замечаний, не относящихся к делу. – Знаешь, мне рассказали, что в русском языке мое детское прозвище Бо-Бо означает младенческую боль. А вот во Франции словом «бо-бо» именуют новый социальный слой – так называемую богемную буржуазию. Людей, которые торгуют собой на интеллектуальном рынке. На невольничьем рынке нового типа, где раб и работорговец всегда являют собой одного и того же субъекта. Мы с тобой не торгуем своей интеллектуальной плотью, однако будем полными идиотами, если не выпьем по рюмке вишневой водки. Мы пробили ее по всем файлам. Ее нигде нет. У меня уже пять человек занято анализом материала, который ты нам подкинул. По одежде и украшениям тоже непонятно. Никаких опознаваемых брендов, да и материалы не вполне идентифицируемые. Полагаю, твоя интуиция тебя не подвела. Эта девушка на записи – неопознанное явление. Инопланетяночка, надеюсь. Ты выглядишь, как будто тебя корова жевала, а ведь я знаю тебя, дружище, ты просто не мог влюбиться в нее ни с того ни с сего. Ты холоден, как палтус, какие тут могут быть разговоры о внезапной любви? Просто твои мысли настроены на космос, вот мозг тебе и просигналил, когда скользнуло нужное мгновение. Честно тебе скажу, я никогда не сомневался в твоей гениальности, а любая гениальность – это всего лишь паранормальный поток интуиции, текущий в заданном направлении. Мы продолжим работу по твоему материалу. – Ты всегда был неизлечимым фантазером, Бо-Бо, – сказал Космист. – Это я, что ли, влюбился в незнакомую девушку, которой другой человек показал член в парке? Кстати, мне нужно будет побеседовать с этим твоим Эксгибиционистом. Но не волнуйся, мы относимся к этому парню с огромным уважением. Человечество охотно простит ему незначительное извращение, если эта легкая странность нрава поможет установить контакт с неизвестными мирами. Твой сосед – единственная ниточка, эфемерно связующая нас с нашей Мисс Икс. Мы хотим, чтобы он продолжил свою практику в парках, особенно в том самом парке. Вот только уровень его технической оснащенности нас не вполне устраивает. Цифровое изображение, даже очень качественное, не позволяет проникнуть в микроструктуру тканей. Рано или поздно наталкиваешься на проклятый пиксель. Мы оснастим его по полной программе! У нас есть такие штучки… Он будет счастлив. – Надеюсь. – Слышу скепсис в твоем измученном голосе. Ты переутомлен. Принеси-ка нам две рюмки вишневой водки, конфеточка! Последняя фраза относилась к официантке. Бо-Бо уже не мог скрывать переполнявшее его возбуждение. Он перегнулся через столик и своими длинными горячими пальцами довольно больно сжал утлое запястье своего приятеля. – Слушай, старина, мне очень жаль, что последние годы мы так мало общались. Мы с тобой занятые люди, но без друзей жизнь превращается в одинокий бред. Теперь я возьму тебя в оборот. Ты же даже не знаком с моей Ирмой. О, это великолепная женщина! Ослепительная красавица и выдающийся микробиолог. Вы понравитесь друг другу – вы же с ней оба научные головушки! Днем она пропадает в лаборатории, прикипает к микроскопу, как ты к своим телескопам Хаббла и Гершеля! Только ты смотришь вовне, а она внутрь. Пронзает взглядом микромиры. А уж взгляд у нее – господи, сам увидишь! Твоя инопланетянка мигом вылетит у тебя из головы. Еще две рюмочки нам не повредят. Все твои проблемы, Палтус, в том, что ты не веришь в Бога. Вы, ученые, наивны, как упрямые дети. Ирма тоже не верит в Бога. Но это пройдет. Я занимаюсь этим. Без Бога жить так же скучно, как без друзей. Пока что мне удалось приучить ее к соблюдению Шаббата, хотя в ней нет ни капли иудейской крови. О! Кстати! – Бо-Бо поднял вверх острый белоснежный палец. – Сегодня пятница! Будет шаббатняя вечеринка у Моше Цоллера – ты знаком с ним? Его знает весь город, это глубочайший и остросюжетный раввин-реформист. Неужели ты о нем не слышал? Есть в нашем мире по-настоящему мудрые люди – не чета нам с тобой. Короче, я никуда тебя не отпускаю, тем более и водочка хорошо пошла. Сейчас перекусим, выпьем еще по рюмке, а потом едем к Цоллеру. Тебе это пойдет на пользу. Тебя отпустит, – вот увидишь. Там я тебя и с Ирмой познакомлю. Принеси мне палтуса, дорогая. – Я же не еврей, ты знаешь, – вяло возразил Космист. Он давно не пил водки, и его слегка развезло. Одновременно его как-то отпустило то странное напряжение, в котором он пребывал все последние дни. Безумие Бо-Бо Гуттенталя, словно едкая кислота, растворяло в себе его собственный бред. – Все люди – евреи! – провозгласил Бо-Бо, торжественно поднимая сверкающую рюмку. – А впрочем, не только люди. И животные – евреи. И растения. И камни. И далекие звезды. И все инопланетяне – евреи. Уф, как сладко прожигает, тварь прозрачная! Космист действительно не был человеком религиозным. В детстве он иногда посещал вместе с родителями скромные лютеранские богослужения, но они не пробуждали в его душе никаких чувств. Украдкой он уходил из церкви, пока длилась проповедь, и слонялся по маленькому кладбищу, где ему нравилось надгробие офицера, погибшего на полях Первой мировой войны: черный крест из гладкого камня, а на него облокотилась печальная девочка-ангел в бронзовой военной каске, отороченной снизу зеленоватой патиной. В черном кресте отражался замкнутый мальчик, грезящий о космических путешествиях. О еврейской религии он не знал почти ничего, если не считать смутного воспоминания о стихотворении Генриха Гейне «Принцесса Суббота», которое в колледже читал вслух преподаватель немецкой литературы. И вот он встретился с этой магической принцессой. Он представлял себе Моше Цоллера, этого «глубочайшего остросюжетного раввина-реформиста» (как его охарактеризовал Бо-Бо Гуттенталь), в виде рембрандтовского старца, утопающего в белой волнистой бороде, серебряные нити которой унизаны каплями пота, как зимние травы унизаны льдинками, с улыбкой всезнания на сморщенных устах, с бледными, нежными веснушчатыми руками, осторожно прикасающимися к пергаментным страницам древнего фолианта. Но Моше Цоллер оказался огромным юнцом лет девятнадцати, грузным малолетним атлетом удивительного роста, немного заторможенным, с шоколадными, слегка коровьими глазами. Борода, которая с годами вполне обещала превратиться в седые волны, пока что еле пробилась, опушив молодое, слегка окаменевшее и в то же время изнеженное лицо. В квартире Цоллера всё было готово к празднику: на стеклянном столе стояли шаббатние свечи, лежал витой хлеб, накрытый чистой белой салфеткой, стояло синее фарфоровое блюдо, наполненное темной морской солью, а вокруг этой соляной пустыни возвышались семь непочатых бутылок красного сухого вина. Никакого другого угощения не было. Присутствовало человек двадцать гостей. Космист предполагал, что окажется в кругу евреев, но праздник явно собирался быть довольно интернациональным: заметен был худой и улыбчивый индус с кастовой точкой на лбу, красотка вьетнамка с мрачным лицом, табунок девушек совершенно славянского вида, щебетавших по-русски, а также абсолютно загадочный старик горно-австрийского типа, словно бы случайно упавший сюда с крутых альпийских склонов, чтобы поразить всех своим опаленным красным лицом, белоснежными усами, кожаными шортами и тирольской шляпой, украшенной маленьким, как бы окровавленным пером зимородка. Моше Цоллер жил в этой квартире со своим любовником – белокурый мальчик, похожий на белого лисенка, постоянно рисовал комикс, капризно разбрасывая вокруг себя листы бумаги с незаконченными набросками. Один из листов подлетел к ногам Космиста: подняв рисунок, он увидел на нем себя, понуро сидящего между Вьетнамкой и Австрийцем, вся троица была бегло и виртуозно набросана черной тушью в гротескной манере, а над головой Космиста висел бабл с вопросительным знаком и многоточием. В последний момент, когда уже готовились зажигать свечи, вошла Ирма Гуттенталь, неся в руках еще одну бутылку красного вина. Тут же свечи зажгли, а свет погасили, квартира погрузилась в зеленоватый полумрак, в котором мерцали только два свечных огонька и экранчик компьютера, куда смотрел Моше Цоллер, читая молитвы. Даже в полумраке было ясно, что Ирма Гуттенталь очень хороша собой – это была высокая дама с идеально прямой спиной и матовой кожей, с движениями одновременно сонными и собранными. «И вот, говорю: если в этот день, посвященный Мне, ты откажешься от всякой работы, если не будешь искать себе дела и никакого занятия, то изведаешь радость пребывания с Господом, и Я возвеличу тебя чрезвычайно…» «И наполнится земля богопознанием, как волнами до краев наполнено море…» Цоллер читал молитвы и выдержки из священных текстов по-древнееврейски, а затем на том языке, что был Космисту родным. «Ибо Я умащен отборным елеем и, подобно дикому быку, Я сокрушаю недругов, все козни замышляющих против Меня слышу…» При пении некоторых молитвенных текстов, согласно ритуалу, всеми овладевала буйная радость: все подпевали, хлопали ладонями по коленям, срывались со своих прозрачных пластиковых стульев и обрушивались в объятия друг друга. Мужчины подхватывали девушек и кружили ими в воздухе комнаты, словно горящими пиками. Затем все снова успокаивались и застывали, прикрыв глаза правой рукой. Иногда ритуал требовал поклонов в сторону открытой двери. Все, кроме Космиста, кажется, совершали этот положенный и священный набор действий уже множество раз, за их плечами стояли анфилады таких вечеров, хотя сами плечи по большей части были очень молоды, а в случае девушек еще и красивы и обнажены, а также покрыты легким блестящим загаром, потому что лето не успело уйти далеко. «И вот говорю вам: если забудете Мои слова, если не будете соблюдать Закон, установленный Мной, если сотворите себе кумиров и увлечетесь поклонением другим богам, тогда погибнете, тогда не удержаться вам в стране сей, куда вступаете, пересекая Иордан…» Как-то незаметно все вокруг Космиста оказались одеты в длинные и широкие накидки наподобие длинных пончо, какие носят перуанские индейцы, но только здесь накидки были белого цвета, легкие, с большими темно-красными буквами древнееврейского алфавита, вышитыми на ткани, – по букве на одно одеяние. Космисту тоже протянули такую накидку, и он надел ее. Должно быть, все вместе они составляли некое слово или фразу – он об этом ничего не знал. Бо-Бо и Ирма сели рядом во главе стола, сплетя воедино пальцы своих рук. Моше Цоллер положил перед ними раскрытую книгу. Они стали читать по очереди из «Песни песней», обмениваясь блестящими значительными взглядами. – Кто там поднимается к городским стенам со стороны пустыни? Кто она, несущая в подоле отборные фимиамы и благовония? – В сад я спустилась к зарослям орешника, посмотреть, не пустила ли лоза побеги, не раскрылась ли завязь граната. Вот он, возлюбленный мой, пасущий стада свои среди лилий. Ему, возлюбленному моему, я отдана. Приди, северный ветер, приди и ты, ветер южный, – повей в саду моем, пусть наполнится ароматами. После этого все сели в круг и, взявшись за руки, с закрытыми глазами стали повторять нараспев одну из древнейших мантр, созданных западнее Евфрата: Ози ве зимрат йа Вайа хэй ли шуа!