– Жена Миндовга – дочь новогородского[2]князя Изяслава, от которой он имеет двух сыновей – Войшелка и Доманта. После смерти в том году Изяслава Новогородок выбрал своим князем Миндовга с условием присоединения к Новогородской земле его литовского владения и защиты от набегов других литовских князьков. Но Миндовг на этом не остановился, помимо литовских князей он с прошлого года подчинил себе ещё и гродненских, волковысских, слонимских русских князей. – То есть вся Чёрная Русь оказалась под литвой? – уточнил воевода. – И Чёрная Русь, и соседствующие с ней аукштайские и жмудские литовские племена – все оказались под властью кунигаса Миндовга. Он, чтобы захватить единоличную власть, уничтожил даже своих близкородственных князей – Живин-бунда, Довьята и Вилигайло. Разобравшись со «старшими» князьями, имеющими глубокие корни, он приблизил к себе «младших» князей: Бикшиса, Буниса, Лигейкиса, Лянгвениса, Парбуса, Гярдяниса – тех, кто в силу своего худого происхождения не может оспорить великокняжескую власть Миндовга. – Своими руками тамошние русские бояре вырастили волка и теперь сами его боятся! – подметил присутствующий на совете полоцкий боярин-купец, во время прошедшего похода выполнявший функции проводника. – Да! – подтвердил рассказчик. – В войске Миндовга не только язычники-литовцы, но и отряды русских бояр, вынужденных воевать за литовского язычника. – Собрал литовец вокруг себя каждой твари по паре… – Владимир Изяславич, но это ещё не все родственные Миндовгу Рюриковичи. Старший его брат Довспрунг имеет сыновей Товтивила и Эдивида. У Товтивила есть дочь, которую он хочет выдать замуж за Даниила Романовича. Так… похоже, Романовичи собирают коалицию. Брат Даниила Василько намерен породниться с суздальскими князьями, а Даниил – с литовцами. – Ну, допустим, сейчас Даниила из Галича выгнал черниговский князь Михаил Всеволодич, и братьям Романовичам явно будет не до нас, но всё же… – я неопределённо поиграл пальцами, – скользкая ситуация складывается… Но в любом случае, для себя я твёрдо решил, что набирающих обороты и пошедших на взлёт литовцев надо останавливать, подрубая крылья, иначе в будущем они могут превратиться для Руси в вечную головную боль. – Дальше на запад, на Миндовга, мы не пойдём! – решительно постановил я, предварительно выставив всех посторонних минских и полоцких бояр. По горнице разнеслись разочарованные и удивлённые моим решением возгласы воевод. – Почему, государь? – Неужто язычникам отдадим русские земли? – Миндовг ещё не видел наши панцирные полки – его от них как ветром сдует! А про пушки я вообще молчу! – буркнул крайне раздосадованный моим решением Бронислав. – И я тоже про пушки молчу, полковник! – зло бросил ему я. – Потому как их у нас не будет! – А куда же они денутся? – воевода непонимающе уставился на меня. – Стрелять не смогут, пороха не осталось! Ввязываться в заварушку с литовцами без своего одного из главных козырей я не буду! К следующему лету мы многократно увеличим за счёт присоединённых княжеств и уделов численность пехотных полков – тогда и разобьём Миндовга в пух и прах! Воеводы мигом приободрились, соглашаясь с моими доводами. Да и природные условия совсем не способствовали продолжению кампании – начавшиеся осенние дожди заливали всё вокруг. – В Минске я оставлю тебя, Рядка, вместе с твоим седьмым батальоном. Будешь здесь моим наместником, а также обучать ратному делу призывников. – Слушаюсь, государь! – Поэтому я здесь ещё пару недель пробуду, а ты давай, пройдись по окрестным весям и отбери рекрутов. К весне будущего года ты должен будешь сформировать и подготовить два минских пехотных полка. А к зиме того же года – ещё четыре полка на основе городов Минской области – друцкий, борисовский, логожский и изяславльский. С тобой останется помощник Малка Вертак, он примет под командование формирующийся тринадцатый минский полк. Ты как, Вертак, не против? – Никак нет, государь! – Бывший мой дворянин, вскакивая с лавки, едва не вылетел от радости из штанов. – Но смотри у меня, – я ему погрозил пальцем, остужая пыл, – не справишься с командованием – сниму с должности! – Справлюсь, государь! – без тени сомнения в голосе ответил бывший меченоша. Вместе с полковником Малком за этот год он прошёл хорошую практическую школу, единственное, возраст его меня слегка смущал. Ну да ладно, раз обещал сделать их полковниками, значит, придётся слово держать. Люта и Вторижа, ещё двух своих бывших дворян, служивших при первом Смоленском полку у Бронислава, я уже успел сплавить. Лют должен будет возглавить восьмой Полоцкий полк, а Вториж – десятый полоцкий. Усташ, бывший адъютантом при Клоче, – двенадцатый витебский. – В общем, действуй, комбат, справишься с поручением – повышу в звании! – Так точно, государь! Бог даст, справлюсь! – глаза комбата азартно блеснули. И действительно, разбив свой батальон повзводно, Рядка уже через пару дней начал на ладьях свозить молодое пополнение. Набрать в самом Минске призывников всегда успеется, а если не успеть до ледостава, придётся пешкодралом гонять войска по окрестным весям в поисках призывников – та ещё морока. Прибывающие ежедневно новички-лесовички растерянно озирались по сторонам, осторожно ступая по скрипучим сходням причалов, крепко сжимая в руках узелки со своими пожитками. Они, следуя командам смоленских ратников, безропотно направлялись в конфискованные дворовые усадьбы некоторых минских бояр. По опыту смолян я знал, что к лету будущего года те из призывников, кто достойно пройдёт курс молодого бойца, разительно изменятся, превратясь из недотёп в стойких оловянных, вернее, стальных, солдатиков. – Рядка, – время от времени давал я наставления оставляемому на хозяйстве в Минске наместнику, – ты здесь будешь не только новичков обучать, но и самое важное – отвечаешь за защиту всей Минской области. Сам знаешь – рядом Литва, поэтому смотри в оба, не проморгай. Друцк, Борисов, Логожск, Изяславль будут обороняться местными городскими ополчениями, но если к одному из этих городов враг подойдёт, то тут уж действуй по своему усмотрению, не подведи меня. Если нападавших будет до тысячи, сам с ними справишься, ну а если больше – жди от меня подмоги. Но в любом случае держи меня в курсе происходящего, случись что – шли немедля голубиную почту, гонцов. – Не подведу, государь! – отвечал комбат, полностью уверенный в своих словах и в своей силе. – После твоей ратной науки надо быть совсем дурнем, чтобы я с моим батальоном кому-либо дал бы себя разбить! – Учти! Враг тоже учится, глядя на нас. – Для этого, Владимир Изяславич, врагу надо было от тебя живым уйти и где-либо затаиться, а таких ворогов прошедшим славным летом на моей памяти не было! – хитро улыбнулся комбат. – Всё равно, не переоценивай свои силы! Перед отплытием оставляемому в Минске батальону было выдано жалованье и положенная им часть трофеев, с остальными расчёт будет произведён по прибытии в Смоленск. Полоцк встретил меня и возвращающиеся с похода войска как родных. Не знаю, но, наверное, помимо прочего, свою роль сыграли развернувшиеся в городе подготовительные мероприятия по случаю предстоящего бракосочетания смоленского государя и местной княжны Параскевы Брячиславны. В той истории она вышла замуж за Александра Невского и народила ему целую кучу детей: одну дочь и четверых сыновей – будущих правителей Московского царства-государства. Сейчас на Руси брачным возрастом для мужчин считалось пятнадцать лет, для женщин – тринадцать-четырнадцать, поэтому по всем параметрам мы с невестой друг другу подходили. На венчание из Смоленска в Полоцк приплыла представительная делегация во главе с епископом Алексием. По негласному ранжиру, он теперь считался старшим над своим полоцким коллегой Симеоном. Полоцкий епископ «добровольно» отменил взимание церковной десятины и также «добровольно», в неофициальном порядке, признал приоритет над собой светской власти в лице смоленского государя. Впрочем, эти нововведения Симеону, совсем не склонному к стяжательству, дались куда легче, нежели смоленскому владыке. Сильно на него давить в этих вопросах или угрожать убийством не пришлось. Епископ Симеон происходил из рода Изяславичей, князей полоцких, а потому относился ко мне настороженно. Сам по себе Симеон был человеком неплохим, даже добродетельным, особенно на фоне некоторых его коллег по цеху. Помогал нищим, сиротам и вдовицам, богатеев осаживал, на людских горестях не наживался. Но полностью и бесповоротно, а самое главное, вполне искренне, он перешёл на мою сторону, что называется, и душой и телом, когда я в приватной беседе с ним рассказал о своих планах относительно планируемого мной наложения запрета на рабство и рабовладение православным людом. Хоть я сразу и предупредил его, что это дело отнюдь не завтрашнего дня, но Симеон мне почему-то безоговорочно поверил. Ещё одним немаловажным моментом было то, что эти два епископства дружно положили болт на киевского митрополита и константинопольского патриарха, не признавая ни словом, ни делом отлучение от церкви смоленского правителя. А так случавшиеся периодически внутренние мелкие дрязги Симеона и Алексия меня занимали мало. Большего от них мне пока и не требовалось! Казалось, весь город готовился к предстоящему торжеству. Но, естественно, особенно заметны эти приготовления были в тереме. Слуги стелили дорогие персидские ковровые дорожки, готовилась пища не только в тереме, но и из многих боярских усадеб свозился во дворец различный провиант. А я, наплевав на все запреты, любовался Параскевой, вокруг которой хороводом кружили портнихи, подгоняя по фигуре наряд невесты – платья с серебро- и золототканой окантовкой. Церемония бракосочетания происходила в центральном храме города – Святой Софии. Храм изнутри освещался сотнями огоньков восковых свечей, вставленных в позолоченные подсвечники и паникадила. Во время службы дьяконы усердно размахивали тяжёлыми кадилами, хористы своими лужеными глотками громогласно выводили какой-то малопонятный молитвенный речитатив. Все присутствующие на венчании гости старательно крестились, отвешивали земные поклоны. Нас с Параскевой сам епископ провёл вокруг аналоя. В завершение к нам поднесли для целования крест, Параскева, согласно чину, опустилась на колени. Епископ Алексий выступил с благословляющей речью: – Днесь таинством церкви соединены вы навеки, да вместе поклоняетесь Всевышнему и живете в добродетели. Добродетель ваша есть правда и милость. Государь! Люби и чти супругу, а ты, христолюбивая государыня, повинуйся мужу. Как Христос – глава церкви, так муж – глава жены! Выйдя из собора, я украдкой разминал затёкшие ноги, оцепеневшие от бесконечного стояния в церкви. Параскева, теперь уже официально государыня, принялась собственноручно раздавать милостыню, вбрасывая в шумные, ликующие народные толпы горсти латунных монет смоленской чеканки. Хорошо, что было выставлено усиленное оцепление, выдержавшее ломящиеся толпы к месту раздачи наличности. Затем, уже в тереме, начался честной пир. В трапезной столы на три сотни самых почётных гостей ломились от яств и пития. Гости принялись насыщаться, зазвучали здравицы. Параскеве я собственноручно подарил диадему, инкрустированную драгоценными камнями. Отяжелевшие от обильного застолья, оглушенные поздравлениями бояр, мы наконец-то оказались в спальне. Нам подготовили брачное ложе на традиционных снопах пшеницы. Затушив свечи перед образами, мы, со счастливыми улыбками на лицах, бессильно повалились на кровать. Не знаю, почему так блаженно улыбалась Параскева, я-то был счастлив от того, что это суматошный, невероятно длинный и нервный день наконец-таки закончился! Перед исполнением супружеского долга нам обоим требовалось время, чтобы просто хоть немного отдохнуть. И, обнявшись, мы безмолвно лежали, наслаждаясь тишиной, темнотой и приятным тактильным ощущением друг друга. Праздничная гульба по случаю венчания государя длилась всю ночь не только в теремной трапезной, но и развернулась во всю ширь славянской души в целом городе. На главные площади Полоцка были выставлены бочки с пивом, вином, медовухой и водкой. Проснувшись довольно поздним утром, ближе к обеду, я застал в трапезной следы бурной попойки. Причём самые крепкие, а возможно, уже успевшие проспаться, продолжали возлияния, как ни в чём не бывало восседая за столом среди своих упившихся товарищей, валяющихся на лавках или елозящих под ними. При моём появлении шум и разговоры стихли, чтобы через мгновение взорваться громкими радостными возгласами. Я лишь досадливо махнул рукой, наказав всем присутствующим закончить гульбу до вечера и разойтись по домам или отведённому им служебному жилью. Перекусив на сухую, дабы не подавать дурной пример, который, как известно, является заразительным, отправился назад к супруге. Параскева уже проснулась и даже успела нарядиться. Дождавшись, пока она позавтракает, я, взяв ее под ручку, отправился гулять по дворцу. Вышли на гульбище. За стеной детинца весело, с песнями и плясками, гулял простой народ. Хотя казённые бочки со спиртным давно успели опустеть, но полочане продолжали потреблять горячительные напитки местного разлива. Творящийся вокруг разгул мне совсем не нравился, но воспринимался как неизбежное зло. Долго общались с Параскевой о всяких житейских пустяках, потом пошли в опочивальню, где до ночи, от нечего делать, я учил её играть в шашки и шахматы. Ночью предавались уже совсем другим играм. Я расслышал, как сначала во дворе раздался частый перестук копыт, а вскоре и за дверьми послышались громкие голоса. Это явился десятник воротной стражи с неожиданной для меня новостью. В Полоцк прибыли послы от Михаила Черниговского! Хотя уже и смеркалось, но томить их ожиданием я не стал, велел немедля звать послов к себе. Встретил я рыльского князя Мстислава Святославича и черниговского боярина сидя в высоком кресле. Приподнялся им навстречу, облобызался с бородатым князем, поздоровались с боярином. Рыльскому князю было около пятидесяти лет, но, тем не менее, он всё ещё оставался поджарым и весьма крепким мужчиной. Вместе со старшим братом Олегом и другими чернигово-северскими князьями он принимал участие в битве на Калке в 1223 году. В той битве выжил, но от судьбы, видать, не уйдёшь, в сорок первом году монголы его прикончат. Слуги в это время дополнительно внесли новые подсвечники с горящими большими свечами и аккуратно расставили их на столе. Стол не пустовал, был заставлен хоть скромными, но сытными яствами и питием. Журавлей с лебёдушками я, что называется, сам не ел и другим не давал. Птичек было жалко! Келейный ужин при свечах продолжался более часа. Пили квас, стоялый мёд, пиво, жевали рыбные и мясные закуски, репу и квашеную капусту. Деловой разговор послы пока не затевали, я тоже помалкивал. Наконец, этот театр мне надоел, демонстративно позёвывая, я спросил у рыльского князя: – Брате, поздновато уже, может, вас завтра поутру принять? Мстислав Святославич, разгадав мою хитрость, незаметно улыбнулся уголками губ, начав, наконец, официальную часть визита: – Поклон тебе, княже, от Михаила Всеволодича. Денно и нощно мы скакали передать тебе слова великого князя, вручить от него грамоту, – Мстислав Святославич достал запечатанный кожаный свиток. – Будь любезен, Владимир Изяславич, прочти её. Я пробежался по тексту. Вся эта пространная писанина сводилась к простой вещи: черниговский князь предлагал мне заключить с ним союз, что, в принципе, и следовало ожидать. – На словах вам есть что мне сказать? – спросил я нейтральным тоном, никак не проявляя своих эмоций по поводу написанного в грамоте.