Марс Геннадьевич достал сигаретку, подкурился. Огонек рдяно тлел в сгущающейся тьме. – Многие думают, что Кавказ делит людей на правоверных и неверных, но это не так. Ислам для Кавказа – не более чем повод. Один из. Поверь мне как человеку, которого в девяностые украли и сорок один день в зиндане продержали. – Так даже? – Так, так. Поехал, дурак, договариваться о поставках нефтяной арматуры на Грозненский нефтеперерабатывающий. Договорился… дурак. – Как же вас отпустили? – Как-как. Просто. Не знали, что татары – это не русские. Поймали наши пятерых студентов чеченских в Москве и сказали: не выпустите – пришлем домой в посылке, по кускам, собирать сами будете. Выпустили. Еще извинялись. – Так вот, я им тоже, когда там сидел, пытался говорить, что и они, и я – мы мусульмане. Плевать они на это хотели. Они делят людей по одной простой категории: свой – чужой. Все остальное – пыль. Пустота. – Свой – это тот, с кем ты родился в одном ауле. С кем вместе пас овец. Играл в одни и те же игры. Ходил в одну и ту же школу и делал гадости одной и той же училке. Переживал одни и те же неприятности и радовался одним и тем же радостям. У кого одни с тобой родственники, хоть и в пятом колене. Вот это – свои, этих – нельзя. Всех остальных – можно, хоть ты десять раз «Ла илаха илла Ллах» скажи. Можно – и все. – Я понимаю. Спасибо. – Не жди с ними торга, ничего хорошего не будет. Они купят у тебя только то, что не смогут отнять. А купив, станут думать, как отнять в следующий раз. – Спасибо за науку, Марс Геннадьевич. – Бывай. Аллах да хранит тебя в дороге. – И всех путников, что в пути. Марс Геннадьевич в ответ на это ничего не сказал, а затушил в кулаке сигарету и стал пробираться к штормтрапу. Утром, еще потемну – мы снялись с якоря и пошли в направлении Волги. Вахта в движении осуществляется следующим образом: один за пулеметом, в носу, один наблюдатель, в рубке, у него же – снайперская винтовка. Столько же – бодрствующая смена, а остальные просыпаются, только если реальная заруба пошла. Я нес вахты, как и все, – но вахту свою передвинул, чтобы поговорить с ВВ. Потому что была тема для разговора. И «Субурбан» Забродина мне не понравился. Перед вахтой позавтракал. Лось – у него с армии такая кликуха – кошмарил камбарского экспедитора, его прозвали Пабло, потому что у каждого должна быть кличка. По именам – нельзя. Подмигнув ему, я забрал винтовку и прошел на нос баржи. ВВ был там, он поставил свой пулемет в самодельный вертлюг со щитом и отдыхал. – Солдат спит – служба идет? – Да не, не сплю я. Я уселся рядом. – Насчет того, московского. Расскажи, что за москаль крутился? – Воронец его фамилия. Дмитрий Денисович Воронец. – Уверен, что это был он? – Я его конкретно просек, с…а. Связываться не стал, но… – А чего запомнил так? Саня сплюнул, что вообще-то было хамство – на палубу плевать. – Меня когда из ВВ поперли… ну, знаете… – Дальше? – Я в наемники подался. Перед Сирией год в Москве околачивался, подрабатывал, где мог. В том числе и у этой твари. Гад редкий был, обнальные центры держал, подвязки у него были конкретные, что в ментовке, что в Центробанке. – Ну, этим ты меня не удивил. Кто не грешен? – Да, только мне по секрету шепнули – валить от него надо. У него больше двух лет никто не работал, и тех, кто работал, никто больше не видел. Из помоек его тоже добром не уходили. Он там искал директоров левых, в основном лохов всяких из провинции, украинцев, кто только паспорт получил, потом – в расход. И еще… – С головой у него неладно. Баб цеплял на трассе, бил – в мясо. Слухи ходили, что и убивал, – хотя сам не видел. Снимал стресс так. Я кивнул головой – понял, мол. Конечно… сейчас это мало имеет значения – что было до Катастрофы. Но если у тебя до Катастрофы с головой неладно было – то сейчас лучше не станет. А это уже опасно. Да и… нечего ему у нас делать, если уж на то пошло. Пусть в Москву валит, там какие-то дела крутятся… гнилые совсем. Как была Москва гнилой – так и осталась. – А он тебя заметил? – Не. – Точно? – Я сразу в машине загасился, мне проблемы не нужны. – И правильно. А он куда делся? – Я заметил, он в машину садился. В «Крузер». Черт… Вот как же не вовремя, а. Мало проблем с походом этим, на который я сам же подписался, так теперь еще и это… – Молчи пока про это. – Добро. От ВВ я прошел на корму. Там Лось экзаменовал молодого, как он умеет чистить автомат. Некоторые, кстати говоря, не умеют – как призыв годичный сделали, так никто ничего теперь не умеет. – Хорош, Лось. Паш, на минуточку. Мы отошли к борту. – Паш, вопрос хочу задать. Тачка приметная у Забродина, да? – Еще бы. На всю округу одна такая. – Не скажешь, откуда такие берутся? Понравилась она мне. Интересно – просечет, нет? Не просек. – Это с нижегородскими договариваться надо, они там с московскими контачат, которые дорогие тачки из города вытаскивают. Эту из американского посольства вытащили, говорят. Бронированная! Я присвистнул. – Сколько же она жрет? – Ну, Забродину все равно, да и Нефтекамск рядом. Я покивал. – Оно так. Оно так. А сколько платил за нее, не знаешь? И с кем там конкретно договариваться надо? – Это – нет, это у него спросите. Понятно… На своем законном вахтенном месте я хлебнул из термоса кофе и мрачно задумался. Все интересатее и интересатее становилось. Это чо за подход был – там, в городе? Я имею в виду Забродина и то, как он резко подорвался навстречу колонне, и о чем он заговорил. Пытался пробить, кто чем дышит на заводе? В городе? Вербануть хочет? В интересах кого? Если бы не этот подход, то тот факт, что в порту Камбарки крутился московский деляга, имел бы простое обоснование – Забродин крысит. По договоренности, все, что производится в республике, на сторону продается только централизованно и по установленным сверху ценам. Внутри – пожалуйста, торгуй, как хочешь, если твое предприятие не отнесено к стратегическим, а на экспорт – ни-ни. Это было сделано и для того, чтобы не сбивали цены конкуренцией, чтобы республика богатела. Но Камбарка – угол глухой, порт, опять же, под рукой, а народ не переделать. Тупо начать налево часть продукции пихать и не платить с нее в бюджет.