© Бергман Р., 2023 © Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023 Глава 1 Профессор психологии Карл Уотсон обреченно склонил голову над столом, погрузившись в размышления. До него долетали фрагменты фраз коллег, собравшихся здесь, в его кабинете, по совершенно исключительному случаю. Карл лениво отнял руки от одутловатых щек, которые придерживал, и огляделся по сторонам. Тяжелая голова, потеряв поддержку, стала клониться к столу, выставляя своего хозяина в дурном свете перед собранием образованнейших людей, но Карл сделал над собой усилие и ничем не выдал слабости. Он мельком оглядел предметы на круглом столе: ничего примечательного – папки, бутылки с водой, кофе. Потом попытался вникнуть в суть поставленного вопроса. Альфред Фестингер, молодой ученый, так упорно пытался отстоять позицию профессора, что Уотсон сразу же перестал слушать и снова ушел в себя. Карл задумался над гуманностью эксперимента, который сам же предложил несколько месяцев назад. Он представил на суд идею, абсолютно уверенный, что к ней не отнесутся серьезно. Тогда Карл превзошел себя. С виду робкий, неказистый и осмотрительный профессор нетерпеливо барабанил пальцами, когда лаконично и убедительно излагал свою идею. Глаза Карла поблескивали, а язык транслировал в мир все мысли, которые профессор до этого момента сознательно скрывал. Когда Карл закончил говорить, Эрик Берн и Джордж Бергсон, его молчаливые слушатели, лишь недоуменно переглянулись. Идея профессора показалась им невыполнимой, в некотором смысле глупой и даже преступной. Но потом какая-то неведомая сила вынесла фантастический эксперимент профессора в свет, и теперь Карл вынужденно принимал на себя роль руководителя научной работы. Он с обреченным видом сидел за столом среди враждебно настроенных коллег и не знал, куда деваться от суеты и осуждающих взглядов. – Вы не понимаете! Этот эксперимент положит конец всем теоретическим вопросам, на которые у науки до сих пор не было ответа и, возможно, в ближайшем будущем и не будет! – страстно произнес профессор Фестингер, завершая монолог. – Уважаемый Альфред, вы хоть понимаете, что этот эксперимент ставит под угрозу психику испытуемых? – дрожащим, взволнованным голосом ответил доктор Берн, поправляя очки-половинки на длинном горбатом носу. Эрик явно осознавал, что наступил переломный момент в споре, от которого будет зависеть жизнь по крайней мере ста испытуемых. Он чувствовал, насколько важны сейчас его убедительность и уверенность, но, как и каждый слишком заинтересованный в каком-нибудь вопросе человек, Эрик Берн не мог сдержать эмоций, они захлестывали ученого с головой. – Люди и так сидят на антидепрессантах. Каждый пятый в мире страдает расстройством психики, и каждый десятый хоть раз обращался за помощью к специалистам, – парировал Джордж, заведомо приняв сторону растерянного профессора Уотсона. Джордж ради науки был готов пожертвовать не только испытуемыми, но даже собой. И не только собой, но и своей семьей: женой и двумя прекрасными детьми, росшими по большей части без внимания отца. – Подумаешь, сто испытуемых, – продолжил профессор Бергсон. – Что это в сравнении с тем, что мы получим в итоге? Пыль. В конце концов, как сказал Пальмиро Тольятти: «Всякий, кто гибнет за идею, гибнет не напрасно». Наш эксперимент не предполагает серьезных последствий. По крайней мере, для общества в целом. Карл сосредоточился и серьезно оглядел всех присутствующих. Два лагеря ученых – те, кто был на его стороне, и его противники – не понимали одной простой вещи: идея может быть благовидной в теории и разрушительной на практике и, напротив, – в теории рискованной, а на практике превосходной. – Например, чтобы сохранить вид животных, люди готовы пожертвовать одной особью или даже сотней. Нам всем известны случаи, когда ради великой цели умирали люди: строительство Великой Китайской стены, Панамский канал, Бруклинский мост, Дамба Уэллса. Что люди представляют из себя в масштабе эволюции? – повысив голос, спросил Джордж. – Ничего. Мы все являемся расходным материалом на пути к прогрессу человечества. Тысячи примеров жестокости на этой планете, но вы зацепились за гуманность именно этого эксперимента? Почему? – допытывался Джордж. В кабинете повисла удушающая тишина. Такая, при которой хочется открыть окно и проветрить помещение. От комментария коллеги многим ученым стало не по себе. Некоторые испытывали стыд за то, что по большому счету могли бы согласиться с Джорджем – согласиться не на сомнительные эксперименты, а с тем, что люди в основной массе жестокие существа – страшнее любого катаклизма, страшнее дикого зверя, страшнее болезни. Люди, прикрываясь высокой целью, могут совершать ужасающие вещи – они стремятся к наживе не из желания выжить как вид, а из жажды поглотить как можно больше. Оголить плодородную землю, отравить воды, умертвить все живое вокруг ради личного блага. – Вот вы говорите об эволюции, – сказал профессор Берн, обращая снисходительный взгляд на предыдущего оратора. – Тогда почему эволюция не равно жизнь? Почему мы вспоминаем об эволюции, когда нам это удобно, а не когда один человек, управляющий корпорацией, убивает все живое вокруг? Почему такие люди не вспоминают, что они также являются лишь инструментом в борьбе за жизнь на Земле? Для вас, уважаемый Джордж, эволюцию составляют камни и скелеты, замурованные в цементе? Что в масштабах эволюции значат ваши постройки? А жизнь вымерших видов? Балийских тигров, например? Это, по-вашему, менее значительная вещь, чем стена? Джордж фыркнул и раздраженно покачал головой. У него сложилось впечатление, что никто из присутствующих не понял направления его мысли. – Я не об этом хотел сказать, – нервно заметил Джордж. – Вы зацепились за стену, как за спасательный круг. На мой взгляд, эволюцию составляет все, что естественным образом происходит на Земле. И вымирание видов, и загрязнение вод, и даже наш эксперимент. Это может происходить и потому происходит. Наша задача – наблюдать. Быть участниками высшего глобального замысла и в конечном счете свидетелями разрушения. Карла Уотсона поразило, насколько правдоподобно и убедительно может звучать оправдание, подкрепленное долей здорового скептицизма и уверенности. Но придумывать оправдание лично для себя профессор не стал. К сожалению, его эксперимент мог нести разрушительные последствия, и он, профессор Уотсон, осознавал, что является единственным виновником роковой затеи. В то же время, пока ученые вершили судьбы героев, с которыми вы сейчас познакомитесь, дорогой читатель, на улице Рита-стрит, в небольшом жилом комплексе, в квартире сто двадцать восемь снова разгорался скандал. – В конце концов, ты начнешь собираться или нет? – спросила Эстер, подойдя к их с Джеком кровати вплотную. В ее голосе слышались раздражение и нетерпение. Джек нехотя поднял глаза от монитора ноутбука и устало спросил: – К чему такая спешка? Мы уезжаем через неделю. – Когда ты хочешь все успеть? Завтра мы должны ехать к твоей сестре, послезавтра ты работаешь. У нас не будет времени на сборы. Джек хотел притянуть Эстер за руку, но она, предвидя его желание, быстро отпрянула. – Полежи со мной немного, – попросил Джек, но Эстер смерила его строгим взглядом и вышла из комнаты, хлопнув дверью чуть громче обычного. Эстер до сих пор была раздражена тем, что Джек бросил ее в одиночестве и уехал с друзьями на горнолыжный курорт. Тогда он просто собрал вещи, поставив Эстер перед фактом о невозможности перенести поездку. С друзьями он договорился намного раньше, чем женился, и поэтому будет не по-мужски отказываться от путешествия сейчас. А бросить жену, месяц пролежавшую в депрессии, показалось Джеку вполне приемлемым. Тем обиднее для Эстер прозвучало его нелепое оправдание. На ее взгляд, конечно, нелепое, ведь это Джек являлся виновником ее глубокого уныния, из-за которого у Эстер иногда не хватало сил подняться с кровати, приготовить ужин или бросить грязное белье в стиральную машину. Эстер принадлежала к тому типу людей, которым требовалось постоянное движение. Когда Джек привез ее в свой маленький курортный город на берегу океана с населением в пять тысяч человек, в первое время девушку забавляла незатейливая жизнь, ограниченная житейскими сплетнями, – в городке почти ничего не происходило. Но спустя три летних месяца, когда место было досконально изучено, а половина приличных ресторанов закрылась на зиму за неимением туристов, Эстер поняла, во что ей выльется замужество. Больше Эстер не радовали ни великолепные рассветы над океаном, ни уютные антикварные магазинчики со старой мебелью, которые прежде навевали ей романтические мысли, ни даже фруктовые сады рядом с домом. Тогда ее и поглотила депрессия, которая усугублялась тем, что их квартира, маленькая и темная, угнетала Эстер днем и ночью. Когда Эстер спала, косой потолок норовил сдавить ей грудь, мебель, казалось, вытесняла ее из спальни, а маленькое окно, расположенное на крыше, почти всегда было закрыто и пропускало лишь небольшую полоску неба. Это стало причиной ее постоянных бессонниц. В крошечном зале, в котором, помимо телевизора и дивана, плотно прижавшись к ним обоим, стоял обеденный стол, Эстер могла сделать только семь шагов вдоль комнаты и пять поперек. Она узнала об этом факте не случайно – когда она нервничала, то принималась расхаживать из угла в угол, чтобы абстрагироваться от проблем и привести мысли в порядок. Но в порядок в тесноте не могли прийти не только мысли, но и вещи, постоянно разбросанные тут и там, как олицетворение беспокойства, царящего в ее душе. Ее муж, Джек, мало понимал и тревожился о страхах, волнующих жену. Он искренне полагал, что твердый характер – неотъемлемая часть целостной личности, и трудности, особенно такие мелкие и незначительные, как у Эстер, не могут, а главное, не должны вызывать не то что депрессии, но даже малейшего беспокойства. Джек был человеком терпеливым, целеустремленным, а главное – обладающим завидной выдержкой. Он судил об Эстер не то чтобы строго, но так, как мог бы оценивать самого себя. «Чего ей не хватает? – размышлял Джек про себя, сидя на веранде. – Деньги есть, родители, муж – все рядом. Может быть, Эстер слишком мнительная и ищет проблемы на ровном месте?» О чем Эстер тревожилась, Джек в точности не догадывался, но иногда делал попытки это выяснить. Например, Джек время от времени спрашивал у Эстер, чего ей по-настоящему не хватает для радости, но, получив ответ, раздражался и отмахивался от нее: «Ничто извне не сделает тебя счастливой. Ты должна найти причины для счастья в себе». Так они прожили целый год. Эстер в душевных мучениях, а Джек в смутных сомнениях, которые на работе теряли всякий смысл. Эстер стояла у раковины и вручную мыла посуду. Посудомоечная машина сломалась на прошлой неделе, а у Джека до сих пор не нашлось времени ее осмотреть. Джек остался лежать в кровати, так и не извинившись, и Эстер хранила молчание, чтобы отстоять свою позицию. Она терла тарелку, полностью погруженная в свои раздумья. Неужели ее муж – бесчувственный человек? Где-то в глубине души Эстер давно подозревала это, но старательно избегала внутреннего диалога с собой и даже преуспевала в этом, правда, до первого скандала. В ссорах она воскрешала в памяти запечатлевшиеся воспоминания: то, как Джек не позволил ей подобрать с бензоколонки больную кошку, то, как не поехал утешать родную сестру, когда ее в очередной раз бросил парень, и его нежелание везти Эстер в больницу, когда ей показалось, что она заболела. Эстер осеклась. Достаточно ли веские причины она перечислила, чтобы объявить Джека бесчувственным? Тарелка выскользнула из рук Эстер и со звоном стукнулась о дно раковины. Она вздрогнула от неожиданности и бегло ее осмотрела. Сколов нет. На смену раздумьям о бесчувственности мужа в голову Эстер закралась не менее неприятная мысль – предстоящая поездка к Розе, единственной сестре Джека. Ее Эстер могла переносить только в непоколебимом состоянии. Чтобы не реагировать на непрекращающиеся выпады и грубость Розы, требовалось терпение, которого Эстер за собой, по правде говоря, не наблюдала никогда. Даже будучи в силах выдержать ехидство Розы, совершая при этом невероятное усилие над собой, – Эстер с трудом воздерживалась от ответных комментариев. Она знала наверняка, что это неминуемо приведет к скандалу, вопрос лишь – насколько скоро. Дверь позади Эстер распахнулась – Джек решил нарушить молчаливое противостояние и поднять белый флаг. Он подошел к жене и нежно приобнял за талию. Хвост на голове Эстер рассыпался, и теперь мелкие кудряшки щекотали его нос, касались щек и лезли в рот. Джек улыбнулся и игриво нахмурился. – Ты все еще злишься? – настороженно спросил он. Эстер, не выпуская из рук последнюю вымытую чашку, повернулась к Джеку и изучающе на него посмотрела. – Я не обижена на тебя, – холодно сказала она, не найдя ничего лучшего для ответа. Эстер следовало заранее обдумать вариант подобного исхода, но она непредусмотрительно решила, что сердце подскажет ей верные слова, когда наступит время расставить точки над «I». Ее ответ был настолько банальным, что Эстер стало неловко и смешно. Она подавила смешок и постаралась снова стать серьезной и неприступной. – Я хотела сказать не это. Да, я очень расстроена. Тебе совершенно наплевать на мои чувства. Джек сделал глубокий вдох и приготовился к неизбежному. Все, что сейчас скажет Эстер, Джек знал от начала и до конца. И про то, что он не заботится о ее душевном спокойствии, и о том, что ему дороги все, кроме жены, и про семью, которую Джек для чего-то завел, но все еще продолжает жить как одинокий холостяк, не считаясь с близкими, – он слышал это раз пятнадцать, может, двадцать. Благо все ответы Джека были тривиальны и заучены наизусть. Они звучали беспроигрышно и всегда били в цель, поэтому Джек был непоколебим, как человек, превосходящий в твердости убеждений своего оппонента. Но на этот раз Эстер все же смогла его удивить. – Может, нам нужно разойтись? – совершенно спокойным голосом спросила она. В воздухе повисло молчание, сравнимое с затишьем перед летним штормом. Джек не поверил своим ушам. Он готов был услышать оскорбления, нравоучения, слезливые монологи, но не это. – Что ты сказала? – Может, нам стоит разойтись? – четче повторила Эстер. – Что ты смотришь на меня? Ты делаешь, что хочешь, а я хочу заниматься другим. Может быть, смысл в том, чтобы следовать за своими желаниями или, например, интуицией? Может быть, хватит этих тарелок и бесполезных занятий? Я устала, – с придыханием заключила Эстер и повернулась к мужу, чтобы увидеть его реакцию. Женщины. Даже когда кажется, что все их приемы изучены, они переписывают правила на ходу. По правде говоря, Эстер застала Джека врасплох и нимало не волновалась по этому поводу. Теперь Джеку было впору задуматься о способности жены к глубокой чувствительности, но он сконцентрировался на своих мыслях: «Она говорит серьезно или нет? Что ее заставило сказать это именно сейчас? Может быть, Эстер завела любовника? Нет, абсурд». Джек рассеянно помотал головой из стороны в сторону, пытаясь разобраться с положением дел, принявшим неожиданный оборот. И все же Джек решил спросить напрямую, без обиняков: – Ты серьезно? Хочешь от меня уйти? – Вполне, – спокойно ответила Эстер, зародив в Джеке сомнение. Все поистине болезненные вещи Эстер озвучивала громко и эмоционально. За год совместной жизни Джек хорошо изучил методы боя жены, чтобы слепо не доверять словам, которыми Эстер мастерски оперировала, чтобы сознательно задеть мужа в семейных ссорах. Джека окутало теплое спокойствие. На смену тревоге и испугу пришло понимание – жена выражает протест против его невнимательности. Стоит ему обнять Эстер – и все пройдет, обиды забудутся, она успокоится. Эстер позволила молчанию затянуться. Она ждала комментариев от мужа, но Джек не спешил с пояснениями. От этого Эстер пришла в бешенство. – Почему ты молчишь? – искренне возмутилась она, не стараясь побороть волну накатывающего гнева. Эстер округлила большие черные глаза, которые уже метали молнии, и если бы она могла вырабатывать темпераментом электричество, то ее энергии сейчас хватило бы на обеспечение электроэнергии во всем доме. – Что ты хочешь от меня услышать? – тихо спросил Джек. Он не старался раздражить жену еще больше и даже не догадывался, что своим спокойствием усугубляет ситуацию.