Ельцин снова поворачивается в нашу сторону: подписывать? Пояснения Геннадия не кажутся убедительными, есть в них какая-то хитринка, но, вполне возможно, это какая-то американская бизнес-хрень, которую мы не знаем и не понимаем. – Подписывайте, Борис Николаевич! Я и сейчас, верни меня то время, сказал бы: подписывайте! Почему нет? Все равно вы никогда и ни от кого не узнаете, где и сколько денег получили за свои лекции про нерешительность Горбачева, про необходимость сузить фронт экономических реформ и про то, как вам в голову вбивали коммунистические догмы «Кратким курсом истории ВКП(б)». Да и к чему задумываться о суммах, если не прояснен главный вопрос – откуда взялись все эти деньги, из какого кошелька? То, что с нашей стороны в качестве партнера выступил столь экстравагантный персонаж, как Геннадий Алференко со своим «Фондом социальных изобретений», – это еще как-то можно понять и объяснить. Но почему в Америке деньги на визит и доходы от него шли через Институт Эсален? Какая связь между идеей политической модернизации СССР и основной целью деятельности этой американской организации, которая формулируется весьма оригинально: «Движение за развитие человеческого потенциала»? Понятное дело, я – журналист, и у меня в ту пору не было других возможностей посетить Америку. А хотелось. Отсюда и всеядность. Но Ельцин?! Советский политик первой величины! Как он мог не обратить внимание на то, что путешествует на средства и при организационной поддержке коммуны-поселения (а Институт Эсален, согласно его уставу, есть не что иное как коммуна-поселение), которую многие в США считают прибежищем наркоманов и бездельников? Более того, которая, по сведениям из разных американских источников, отчасти финансируется Госдепартаментом США и ЦРУ, и, по целому ряду направлений, сотрудничает с этими правительственными учреждениями. Кстати сказать, сей печальный факт несколькими годами позже подтвердил мне один из тогдашний руководителей Службы внешней разведки России. …Так что подписывайте, подписывайте, Борис Николаевич, и ни о чем таком не думайте. Станете президентом, ничего не вспомнится. Ужин у Андреаса похож на все предыдущие ужины, хотя и чуть менее чопорный. Вопросы за столом тоже не умнее и не глупее тех, что задавались за другими столами. Разве что здесь, на курорте, это делается с менее постными лицами. Зато отвечает на них Борис Николаевич так, словно в голове у него магнитофон. Он, как выяснилось в ходе этой поездки, вообще не любитель политических импровизаций. Если что-то раз посчитал удачным, повторяет это всюду, невзирая на характер и настрой аудитории. Так что мы уже выучили его «американские тезисы» назубок, и любой из них можем повторить без запинки и в нужной последовательности. Вечер окончен. Гости откланялись, не забыв выразить Ельцину свое восхищение и благодарность за антикоммунистическую позицию. Прощаемся с хозяевами и тоже расходимся по своим квартирам. Шеф выполнил-таки обещанное – он лишь слегка навеселе. – Пойду сниму костюм, – к Борису Николаевичу вернулось благодушие, утраченное из-за дебатов по «Меморандуму», – и через полчаса встречаемся на берегу. Чтобы портье в холе не заметил похищенную мною бутылку виски, заворачиваю ее в полотенце (вроде как иду окунуться в ночной океан). Ярошенко складывает в полиэтиленовый пакет стаканы, фрукты из вазы и кое-какую закуску, обнаруженную нами в холодильнике. Перед самым выходом вспоминаю об Алференко: его-то зовем? Виктор пожимает плечами: мол, пусть Суханов сам решит или у шефа спросит. Какая темная ночь! И какие невероятно яркие, крупные звезды! Здесь они совсем не такие, как в России. А такого песчаного пляжа никто из нас вообще отродясь не видывал. Фантастика! Кажется, все это происходит не наяву и не с нами! Впереди что-то нашептывает укрытый ночной мглой океан. Позади легкомысленно сверкает огнями незасыпающий Майами-Бич. Наверное, впервые за эти семь дней мы общаемся без напряга. Всем легко и беззаботно, даже Геннадий Алференко, смертельно уставший (это надо признать) от оправданий перед прессой за необдуманные слова и поступки нашего шефа. – Ну, давайте вот за что выпьем… Мне кажется, Борис Николаевич вознамерился прямо здесь, на пляже, подвести итоги нашего турне. Но ошибаюсь. Он о другом. – Все эти дни я наблюдал за вами. Я же вас плохо знал. Мы, понимаешь, первый раз вместе в таком серьезном деле. Так вот, – Ельцин делает многозначительную паузу и окидывает взглядом внимающую его речам компанию, – давайте пообещаем… поклянемся!… что никогда не предадим друг друга. Никогда! – Обещаю! Клянусь! – И я клянусь! – Конечно. Я тоже! То ли мы устали за эту шальную поездку, то ли виски в сочетании с океанским воздухом пьянит сильнее, но в отель возвращаемся в легком подпитии и даже слегка покачиваясь. Ельцин обнимает меня за плечо, и не от избытка отеческих чувств, а потому что ему так устойчивее. Уже у лифта он вдруг притягивает меня к себе и шепчет в самое ухо: – Вы с Виктором будете работать со мной! В ближнем круге! Как все-таки странно устроена человеческая память! В жизни почти каждого человека есть такие сюжеты из прожитого, которые ему не хотелось бы вспоминать, но именно они отчего-то и вспоминаются чаще прочих. Для меня это поездка с Ельциным в Америку. И даже не сама поездка, а то, как я – именно я, а не он! – повел себя после нее. Мы с Ярошенко вылетаем домой тремя днями позже Ельцина c Сухановым, и не из Майями, а из Нью-Йорка. Наплели им, будто хотим удостовериться, что обещанный миллион одноразовых шприцов закуплен и отправлен в Союз. На самом деле, нас пригласил погостить у себя в Вашингтоне Харрис Култер, оказавшийся не только отличным переводчиком, но и удивительным собеседником. И к тому же на редкость скромным человеком. Мы лишь в последние дни, когда наша поездка по Америке подошла к концу, узнали, причем случайно, что, оказывается, он известный в США специалист по истории медицины, доктор философии и профессор Колумбийского университета. Потрясающе! Но все хорошее и приятное по обыкновению скоротечно. Если с Ельциным у нас каждый день тянулся словно три, то эти три дня пролетели будто один. Но все равно, хоть в Америке и комфортно (тем более, когда тебе не надо думать ни о крыше над головой, ни о хлебе насущном), а домой все же тянет. Так что настроение у нас с Виктором, можно сказать, приподнятое. Самолет разбегается, отрывается от бетонной дорожки и взмывает в небо. Над головами гаснет табличка «Пристегните ремни». Сейчас приветливая стюардесса предложит нам что-нибудь выпить, и мы непременно выпьем. За окончание наших мытарств. Ярошенко улыбается с прищуром и топорщит боцманские усы. Это значит, хочет меня удивить чем-то неожиданным. – Давай выпьем за наш новый проект! – Какой еще проект?! – Мне тут пришла в голову одна мысль… – Виктор Николаевич, я тебя умоляю! Давай хотя бы месяц поживем без великих целей! Возле наших кресел останавливается пилот, судя по нашивкам на рукавах кителя – командир корабля: – Простите, вы ведь в Америке были вместе с Борисом Николаевичем? Виктор бросает на меня многозначительный взгляд: молва о наших подвигах добралась до Родины раньше нас! Но мне отчего-то не по себе: – Да. А что именно вас интересует? – Скажите, так пил он все-таки в Америке или не пил? Мы с Ярошенко, не сговариваясь, возмущенно реагируем на такую постановку вопроса, причем делаем это почти рефлекторно и, можно сказать, в один голос: – Да вы что?! С чего вы взяли?! Наш напор смущает пилота, и тот произносит извиняющимся тоном: – Я вот тоже думаю, что такого не могло быть. Но «Правда» об этом на днях большую статью опубликовала. Виктор смеется, но смех у него какой-то наигранный: не то читаете, дорогой товарищ! – Вы следите за «Комсомолкой». Павел, – и он кивает на меня, – в ней скоро обо всем расскажет. Пилот уходит к себе в кабину, обнадеженный нашими уверениями: наврала «Правда», не пил Борис Николаевич! Зато у нас настроение испорчено на весь полет. Жизнеутверждающего оптимизма уже нет и в помине. – Что делать-то будем? Виктор смотрит на меня с удивлением: – Как что? Будем бороться за Ельцина! Я выступлю перед избирателями, ты напишешь большую статью в «Комсомолку»… – И о чем же я напишу? – Про то, как ездили в Америку. – Написать все, как оно было на самом деле, ничего не замалчивая? И про вечеринку у Боба Шварца, и про ужин с Рокфеллером, и про Балтимор с Майами? – Ты же понимаешь, что это подло, что это предательство?! В этой поездке мы с тобой не были сторонними наблюдателями. Мы – члены команды. Значит, соучастники и удач, и проколов. Поэтому ни у тебя, ни у меня нет права на критику и разоблачения. …Такой встречи у нас с ней еще не случалось – увидев меня на пороге, мать, вместо радостного приветствия, горестно всплеснула руками: «Что ты натворил со своим Ельциным?! Тебя же теперь с работы выгонят!». А спустя час или два раздался звонок из редакции, и секретарь Главного сообщила, что завтра поутру меня ждут на редколлегии с объяснениями. Иду от метро к улице Правды и ловлю на себе насмешливые, а то и полупрезрительные взгляды попадающихся по пути знакомых мне коллег-журналистов. Я уже знаю, что заокеанские «гастроли» Ельцина, в которых принял самое деятельное участие, наделали много шума, но, видимо, еще не догадываюсь о масштабах постигшего нас политического и морального фиаско. Мы с Виктором еще были в Америке, а вся Москва (да что там Москва – вся страна!) уже обсуждала перепечатанную из итальянской газеты «La Repubblica» статью Витторио Дзукконе о визите Ельцина в США. Ее главный посыл – заокеанский вояж лидера российских демократов «пахнет виски и долларами». В ней рассказывается о том, как непотребно он себя вел в этой поездке – пьянствовал, куражился, выступая под хмельком, нес несусветную чушь, требовал баснословные гонорары за свои, с позволения сказать, лекции и активно «удовлетворял ненасытные потребительские аппетиты». Еще и еще раз перечитываю статью Дзукконе, рисующую образ малокультурного, необразованного, примитивно мыслящего популиста-алкоголика. Общее впечатление – смесь правды, полуправды и правдоподобного обмана. Но абсолютно все свои разоблачения итальянец ловко пристегнул к факту, который проще всего доказать – к пьянству. Признай я его, и будут считаться доказанными все прочие. А в них-то как раз и нет истины. Получается, нужно или все отрицать, или со всем согласиться, третьего не дано. Но и в том и в другом случае, конечно же, моя позиция едва ли будет считаться образцом высокой морали. Скажу: «Пил, и много пил!» – предстану, как предатель доверившегося мне Ельцина. Скажу: «Не выпил ни грамма!» – и я предатель поверившего мне Читателя. Успокаиваю себя тем, что Дзукконе тоже поступил не шибко нравственно. Он явно выполнял чей-то заказ. На это указывает хотя бы то, как он оперативно сработал. Мы еще колесили по Америке, а работающему в США итальянскому репортеру уже было известно, и сколько пил наш герой, и что пил, и с кем, и как себя вел после выпитого. Будто был рядом и следил за каждым его шагом. Настораживающая журналистская осведомленность! Подозрения мои усиливаются после того, как один из аккредитованных в Москве американских коллег принес пачку нью-йоркских газет недельной давности. В двух из них (обе датированы 18 сентября 1989 года, то есть выпущены на следующий день после отъезда Ельцина из Майами) рассказывается про нашу прощальную вечеринку на пляже. Причем с весьма деликатными подробностями – как взяли виски у дочери миллиардера Андреаса, что это был полюбившийся Ельцину «Джек Дэниэлс», что распили его прямо на берегу, что строжайше запрещено законом, а пустую бутылку бросили в бак для пляжного мусора. Кто мог обо всем этом знать, кроме тех, кто был рядом? Из-за кустика такое не подглядишь. Тогда кто?! Мучаюсь вопросом: как же мне все-таки поступить? Может, отмолчаться? Невозможно. На людях хоть не показывайся – все и всюду хотят знать про Ельцина в Америке. Ничто другое не интересует, кроме одного – пил или не пил? Все призывают к правдивости и откровенности, только одни хотят от меня услышать лишь «да», другие – лишь «нет». Мне это так опротивело, что любопытствующим коллегам-журналистам отвечаю на их расспросы хохмой: «Не знаю, пил ли Ельцин, а я пил!». Единственный человек, с кем могу обсудить происходящее, – Виктор Ярошенко. Но тот оказался в не менее сложной ситуации. В Верховном Совете СССР, членом которого он является, от него требуют подробного отчета о поездке в Соединенные Штаты. При этом коммунистическое руководство парламента не желает слышать ни о чем, кроме как о беспробудном пьянстве депутата Ельцина. Члены созданной два месяца назад оппозиционной Межрегиональной группы, напротив, настойчиво рекомендуют Ярошенко обнародовать известные ему факты, которые бы доказали обратное и уличили КГБ и партийную верхушку в грязной провокации против их лидера. Похоже, что и для тех, и для других поведение Ельцина в Америке стало инструментом борьбы за политическое будущее. …Возле редакции «Сельской жизни» встречаю народного депутата СССР, академика-агрария Владимира Александровича Тихонова. Он давний приятель моего покойного отца (когда-то они вместе ходили в байдарочные походы), а потому, не будучи особенно близки, мы иной раз ведем достаточно откровенные разговоры. – Да, брат, попал ты в передрягу! – Вы так думаете? – А тут и думать нечего – чего бы ты сейчас ни сказал, и сторонники, и противники Ельцина будут тебя считать непорядочным человеком. – Не понял… – А что тут непонятного? Представь себе: ты публикуешь статью, в которой опровергаешь факт пьянства. Как отреагируют на нее противники Ельцина? Объявят тебя лгуном и лицемером. А что скажут сторонники? То же самое! Только те это сделают во всеуслышание, а эти – шепотом и в своем кругу. Никто из тех, кто хоть мало-мальски знает нашего Бориса Николаевича, не поверят в то, что в Америке он к рюмке даже не притронулся. Никто! Так что твое «Пил» или «Не пил» для тебя лично ничего не изменит. Последствия будут одинаковыми – к тебе надолго прилипнет клеймо непорядочности, – Тихонов смотрит на часы, видимо, опаздывает на встречу, но на прощание хочет меня слегка утешить: – Поверь, я тебе очень сочувствую. Вечером мне домой звонит Лев Суханов: – Как дела? Видишь, какую шумиху подняли коммуняки в прессе, сколько грязи на нас вылили. Ты сам-то собираешься писать о нашей поездке? – Еще не знаю. Трубка молчит, и мне кажется, что Суханова обидела расплывчатость моего ответа, и продолжения разговора не будет. Но вдруг… – Павел, – узнаю голос Ельцина. – Здравствуйте, Борис Николаевич!