Сесил, вне всякого сомнения, был великолепен; окончив колледж, он стал специалистом в области иностранных языков, особенно преуспев как переводчик. Но кое к чему он обнаруживал полнейшую непригодность. У Сесила, похоже, отсутствовали простейшие навыки общения. Он не справлялся с легкой беседой за чашечкой кофе и не мог связать двух слов, когда нужно было поздороваться. Короче говоря, он казался человеком, не способным к самому обычному повседневному общению. Поскольку его социальная «неуклюжесть» полнее всего обнаруживалась в женском обществе, Сесил решил заняться лечением, думая, что, возможно, у него «гомосексуальные наклонности скрытого характера» – так он это формулировал, хотя у него и не имелось подобных фантазий. Настоящей проблемой, как сообщил Сесил по секрету своему психотерапевту, стала боязнь, что все сказанное им ни у кого не вызовет никакого интереса. Лежащий в основе всего страх лишь усугублял полное отсутствие приятности в общении. Нервозность во время встреч заставляла его фыркать в самые неподходящие моменты, но он умудрялся не смеяться, когда кто-нибудь говорил нечто действительно смешное. Его неловкость, как признался Сесил своему психотерапевту, уходила корнями в детство; всю жизнь он чувствовал себя непринужденно лишь в дружеском общении со старшим братом, который каким-то образом умудрялся облегчать Сесилу жизнь. Но как только тот уехал из дома, неумелость Сесила стала подавлять его, он чувствовал себя социально парализованным. Эта история рассказана Лейкином Филлипсом, психологом из Университета Джорджа Вашингтона, высказавшим предположение: состояние Сесила обусловлено тем, что в детстве он не сумел усвоить самые элементарные уроки социального взаимодействия. «Чему Сесил мог бы научиться ранее? Обращаться непосредственно к другим людям, когда с ним заговаривают. Завязывать дружеские связи, а не ожидая инициативы от других людей. Поддерживать разговор, а не просто прибегать к «да», «нет» или иным односложным ответам. Выражать признательность другим людям. Пропускать других в дверях. Дожидаться, пока обслужат кого-то другого… Благодарить других людей; говорить “пожалуйста”, проявлять участие… И всем остальным элементарным взаимодействиям, которым мы начинаем обучать детей с двухлетнего возраста». Неясно, что было причиной несостоятельности Сесила: чье-то неумение преподать ему азы вежливого поведения в обществе или его неспособность их усвоить. Но независимо ни от чего история Сесила весьма поучительна. Она раскрывает высокую значимость бесчисленных уроков по синхронии взаимодействия и невыраженным словами правилам социальной гармонии, которые получают дети. Каждый, кто не умеет следовать этим правилам, создает трудности и вызывает у окружающих чувство дискомфорта. Назначение таких правил, несомненно, заключается в том, чтобы люди, принимая участие в общественной жизни, чувствовали себя непринужденно, ведь неловкость и дискомфорт порождают тревогу. Все, у кого нет этих навыков, не способны не только быть приятными в общении, но и управлять эмоциями тех, с кем сталкиваются. Они неизбежно становятся возмутителями спокойствия. Всем нам знакомы такого рода Сесилы – люди с досадным отсутствием привлекательных в социальном смысле качеств. Они, похоже, не знают, когда следует закончить беседу или телефонный разговор; продолжают говорить, не обращая внимания ни на какие знаки и намеки, что неплохо бы уже закруглиться; говорят исключительно о себе, не выказывая ни малейшего интереса к другим и игнорируя робкие попытки окружающих перейти к другой теме; навязывают другим свое общество или суют нос в чужие дела. Подобные проявления отхода от гладкой социальной траектории свидетельствуют о незнании азов взаимодействия. В свое время психологи придумали термин диссемия (dyssemia от греческого dys – «помеха» и semes – «сигнал»), что означает неспособность к обучению в сфере обработки невербальной информации. Примерно у одного ребенка из десяти возникают с этим определенные трудности. Проблему может составлять плохое ощущение личного пространства, когда ребенок во время разговора встает слишком близко к собеседнику или разбрасывает свои вещи по территории других людей; неумение расшифровывать язык телодвижений или пользоваться им; неправильное истолкование или пользование выражениями лица, к примеру, неумение устанавливать зрительный контакт или неспособность правильно расставить акценты и отрегулировать эмоциональный настрой речи. В результате такие люди говорят слишком напористо и резко или вообще без всякого выражения. В центре внимания при исследовании оказались дети, обнаруживающие признаки недостатка общительности. Таких детей из-за их неловкости игнорируют или отталкивают товарищи по играм. Помимо тех детей, которых отвергают из-за того, что они задиры, другие дети избегают и тех, кому постоянно недостает элементарных навыков личного взаимодействия. В частности, им не известны негласные правила, регулирующие ход встречи. Если дети плохо владеют языком, то предполагается, что они не очень способные или плохо обученные. Но когда они ничего не смыслят в невербальных правилах взаимодействия, люди – и особенно товарищи по играм – считают их «странными» и сторонятся. Это дети, которые не знают, как половчее вступить в игру, соприкасаются с другими так, что причиняют дискомфорт, а вовсе не пробуждают дух товарищества. Короче говоря, они вполне «вне игры». Они не сумели овладеть безмолвным языком эмоций и невольно посылают сообщения, порождающие беспокойство. Как сформулировал Стивен Новицки, психолог Университета Эмори, изучавший невербальные способности, «дети, не умеющие считывать или удачно выражать эмоции, постоянно испытывают фрустрацию. Они, по существу, не понимают, что происходит. Этот вид коммуникации составляет постоянный подтекст всего, что вы делаете. Вы не можете перестать демонстрировать выражение лица или позу или скрыть тон голоса. Если вы делаете ошибку в том, какие именно сообщения посылаете, то постоянно ощущаете, что люди странно реагируют на вас – вы получаете решительный отпор и не знаете почему. В конце концов, у таких малышей возникает ощущение, будто они ни в малейшей степени не контролируют то, как к ним относятся другие люди, и что их действия не оказывают никакого влияния на то, что с ними происходит. В результате они чувствуют себя бессильными, подавленными и безразличными». Не говоря уже о том, что такие дети оказываются социально изолированными, у них к тому же страдает академическая успеваемость. Ведь классная комната – это, конечно же, арена, на которой разыгрываются как социальные, так и учебные ситуации. Неловкий в социальном плане ребенок с равной вероятностью неправильно истолкует сигналы, поступающие как от учителя, так и от другого ребенка, и неправильно отреагирует на них. Возникающие в результате тревожность и смущение могут уже сами по себе чинить помехи способности успешно учиться. В самом деле, как показали тесты невербальной чувствительности детей, те, кто неправильно истолковывает внешние эмоциональные сигналы, обнаруживают тенденцию плохо учиться в школе, хотя результаты тестов умственного развития отражают потенциал способностей к учебе. «Мы тебя ненавидим»: у порога Неспособность общаться, возможно, доставляет наибольшие мучения и проявляется со всей очевидностью в один из самых неприятных моментов жизни маленького ребенка: находясь в стороне от группы детей, занятых игрой, он хочет к ним присоединиться. Такую ситуацию можно приравнять к моменту риска, когда факт, любят тебя или ненавидят, принимают в свою компанию или нет, обнаруживается открыто. Избрав данный момент жизни предметом тщательного исследования, ученые, изучающие развитие ребенка, выявили коренное различие в стратегиях подхода к данной проблеме, выбираемых детьми, популярными среди сверстников и отвергнутыми детским обществом. Полученные данные не оставляют никаких сомнений в крайней важности умения замечать и интерпретировать эмоциональные и межличностные сигналы и реагировать на них с точки зрения социальной компетентности. И хотя всегда очень горько наблюдать, как ребенок робко топчется рядом с играющими, желая к ним присоединиться, но постоянно получая отказ, подобную ситуацию следует отнести к разряду всеобщих. Даже любимые всеми дети иногда оказываются в числе отвергнутых. Так, исследования при участии учеников второго и третьего классов показали: в 26 процентах случаев дети, пользовавшиеся наибольшим успехом в классе, получали отказ, когда пытались вступить в игру своих одноклассников. Маленькие дети грубы и жестоки в искренности своих эмоциональных оценок, сопровождающих такого рода отказ принять в игру. Примером тому служит диалог между четырехлетними малышами из детского сада. Линда хочет поиграть с Барбарой, Нэнси и Биллом, которые возятся с игрушечными зверюшками и кубиками. С минуту она молча наблюдает за ними, затем подходит поближе, садится рядом с Барбарой и берет в руки игрушки. Барбара поворачивается к ней и говорит: «Тебе нельзя играть!» «Нет, можно, – возражает Линда. – Мне тоже можно играть со зверюшками». «Нет, нельзя, – резко бросает Барбара. – Сегодня мы не хотим с тобой играть». Когда же Билл вступается за Линду, Нэнси подкрепляет неприятие Барбары: «Она сегодня нам противна». Предчувствуя опасность услышать выраженное прямо или косвенно «ты нам противен», дети, приближаясь к группе сверстников, занятых игрой, соблюдают у «порога» некоторую осторожность. Их тревога, вероятно, не сильно отличается от чувств взрослого человека, находящегося на коктейле в незнакомой компании. Он не решается присоединиться к весело болтающим людям, которые производят впечатление близких друзей. Мгновение задержки у «порога» группы оказывается для ребенка не только очень важным, но и, по замечанию одного исследователя, «чрезвычайно диагностичным… быстро обнаруживающим различия в навыках общения». Как правило, новички в течение какого-то времени просто наблюдают за происходящим, а затем, вначале очень неуверенно, присоединяются к компании, постепенно и осторожно приобретая уверенность в себе. Примут ли ребенка в свою группу другие дети или нет, зависит от того, насколько хорошо он способен войти в систему координат группы, чувствует ли, как надо себя вести в данной обстановке, а какие действия будут неуместными. К неприятию почти всегда приводят две главные оплошности: попытка слишком быстро захватить лидерство и рассогласование с системой отсчета. Но именно это и склонны делать не пользующиеся успехом дети: они врываются в группу, пытаясь слишком резко или слишком рано сменить тему, выражая собственное мнение или сразу же не соглашаясь с другими, то есть предпринимая совершенно очевидные попытки привлечь к себе внимание. Парадоксально, но их тут же игнорируют или отвергают. Пользующиеся успехом дети, напротив, некоторое время наблюдают за группой, чтобы понять, что происходит, прежде чем войти в нее, а затем делают нечто, показывая, что признают ее правила. Они дожидаются подтверждения своего статуса в группе, а уж потом берут на себя инициативу и предлагают чем-нибудь заняться. Давайте вернемся к Роджеру, четырехлетнему малышу, в котором Томас Хэтч заметил проявления межличностного интеллекта высокого уровня. Первым пунктом в тактике вхождения Роджера в группу было наблюдение. Затем он подражал тому, что делал другой ребенок, и, наконец, заговаривал с ним и в полной мере присоединялся к занятию – такова стратегия победы. Роджер продемонстрировал свой дар, к примеру, когда они с Уорреном играли в накладывание «бомб» (на самом деле это была галька) в свои носки. Уоррен спросил Роджера, где тот хочет быть – в вертолете или в самолете. Прежде чем связать себя ответом, Роджер спросил: «А ты в вертолете?» Этот на первый взгляд безобидный момент обнаруживает чуткость к интересам других людей и способность действовать, основываясь на знании, таким образом, чтобы сохранить связь. Хэтч так комментирует поведение Роджера: «Он “сверяется” со своим приятелем, чтобы их игра не распалась. Я наблюдал за многими другими детьми, которые просто садятся в свои вертолеты или самолеты и в буквальном и в переносном смысле разлетаются в разные стороны». Эмоциональная проницательность: рассказ об одном случае Способность успокоить мучительные переживания других людей является проверкой навыков общения. А умение поладить с человеком, пребывающим в абсолютном бешенстве, – вероятно, показатель высшего мастерства. Данные о саморегуляции и эмоциональном «заражении» свидетельствуют, что единственная эффективная стратегия такова: нужно отвлечь внимание разгневанного человека, глубоко проникнуться его чувствами и принять его точку зрения. Затем заставить его сосредоточиться на альтернативной возможности, которая настроит его на более позитивный диапазон чувств, – этакое эмоциональное дзюдо. Наилучшей иллюстрацией совершенного владения утонченным искусством эмоционального воздействия служит, пожалуй, история, рассказанная мне старинным другом, покойным Терри Добсоном. В 1950-е годы он стал одним из первых американцев, изучавших боевое искусство айкидо в Японии. Как-то днем он ехал домой на токийском пригородном поезде. Вдруг в вагон ввалился огромный, воинственно настроенный, вдрызг пьяный, перемазанный сажей работяга. Мужлан двинулся по вагону, еле держась на ногах, и принялся задирать пассажиров: изрыгая проклятия, он рывком развернулся к женщине, державшей на руках младенца, и швырнул ее на колени пожилой пары, которые тотчас же вскочили и бросились в другой конец вагона. Сделав еще несколько рывков в разные стороны (и промахнувшись от ярости), пьяный с диким ревом вцепился в металлический шест, стоявший в середине вагона, и попытался выворотить его из углубления в полу. В этот момент Терри, который был в прекрасной физической форме благодаря ежедневным восьмичасовым занятиям айкидо, почувствовал желание вмешаться и не допустить, чтобы кто-нибудь серьезно пострадал. Но тут он вспомнил слова учителя: «Айкидо – искусство примирения. Всякий, кто намерен драться, разорвал свою связь со Вселенной. Если ты стремишься властвовать над другими, ты уже побежден. Мы учимся улаживать конфликт, а не разжигать его». Да, после вводных уроков Терри договорился с учителем никогда не провоцировать драку и использовать приобретенные навыки и искусство боя только для защиты. И вот, наконец, ему представился случай проверить на деле и на вполне законном основании, насколько хорошо он владеет искусством айкидо. И когда все остальные пассажиры застыли от ужаса, Терри не спеша поднялся со своего места. Заметив его, пьяный проревел: «Ага! Иностранец! Сейчас я поговорю с тобой по-японски!» – и, собравшись с силами, приготовился отлупить Терри. Но не успел он сделать и первый шаг, как вдруг откуда-то сзади послышалось громкое и странно радостное: «Эй!» Жизнерадостный тон восклицания вполне соответствовал ситуации, когда человек неожиданно встретился со старым приятелем. Пьяный удивленно оглянулся и увидел на соседней скамейке маленького японца, лет около семидесяти, в кимоно. Поза старика не выражала никаких признаков беспокойства, а на лице играла приветливая улыбка. Легким движением руки он поманил пьяного к себе и весело произнес: «Поди-ка сюда». Мужчина нетвердыми шагами подошел к старику и угрожающим тоном спросил: «А за каким чертом я должен с тобой говорить?» Тем временем Терри стоял и ждал, готовый сразу же наброситься на пьяного, сделай тот малейшее резкое движение. «Чем же это ты так напился?» – спросил старик, добродушно улыбаясь. «Я пил саке, но это не твое дело», – грозно прорычал пьяный. «О, прекрасно, прямо-таки замечательно, – радостно воскликнул старик. – Видишь ли, я тоже люблю саке. Каждый вечер мы с женой – ей, знаешь ли, семьдесят шесть, – подогреваем бутылочку саке и берем ее с собой в сад, садимся на старую деревянную скамью и…» Он стал рассказывать ему о хурме, росшей на заднем дворе, о том, какой красивый у него сад, и об удовольствии, получаемом от саке вечером в саду. Слушая старика, пьяный постепенно успокоился, его лицо смягчилось, а кулаки сами собой разжались. «Да… я тоже люблю хурму», – сказал он дрогнувшим голосом и умолк. «Ну и хорошо, – ласково продолжил старик, – я уверен, что у тебя замечательная жена». «Нет, – ответил мужчина. – Она умерла…» И вдруг, не выдержав, разрыдался и начал рассказывать печальную историю о том, как потерял жену, дом, работу, о том, что он стыдится самого себя. В этот момент поезд подошел к станции Терри, и он, выходя на платформу, обернулся и услышал, как старик предложил пьяному сесть рядом и рассказать ему о своей жизни, и еще успел заметить, как мужчина растянулся на скамейке, положив голову на колени старика. Вот она, эмоциональная проницательность. Часть 3 Эмоциональный разум в действии Глава 9 Закадычные враги Нерасторжимые способности любить и работать, как заметил однажды Зигмунд Фрейд в разговоре со своим учеником Эриком Эриксоном, знаменуют полную зрелость. Но в таком случае зрелость может оказаться довольно опасным «полустанком» на жизненном пути. При нынешних тенденциях в сфере браков и разводов эмоциональный интеллект приобретает гораздо большее значение, чем когда-либо прежде. Давайте посмотрим, как нынче обстоят дела с разводами. Сейчас число разводов в год вроде бы сохраняется на одном уровне. Однако существует другой способ определения показателя разводов, который обнаруживает весьма опасный рост: с учетом вероятности, что недавно заключенный брак в конце концов закончится разводом. И хотя общий показатель разводов пока не растет, риск развода смещается в сторону молодоженов. Подобный сдвиг становится более очевидным при сравнительном анализе статистики разводов пар, заключивших брак в конкретном году. Так, у американцев, вступивших в брак в 1890 году, развелись примерно 10 процентов супружеских пар; среди сочетавшихся браком в 1920 году показатель разводов составил около 18 процентов, а для тех, кто начал супружескую жизнь в 1950-м, показатель составил 30 процентов. Что касается молодоженов, сыгравших свадьбу в 1970 году, то у них имеются равные шансы со временем развестись или так и остаться вместе. А для супружеских пар, поженившихся в 1990 году, вероятность того, что брак кончится разводом, по прогнозам, была близка к ошеломляющей цифре – 67 процентов! Если эта предварительная оценка оправдается, только трое из десяти недавних молодоженов смогут рассчитывать на то, что сохранят брак со своим партнером. Можно доказать, что увеличение вероятности развода объясняется не столько ухудшением эмоционального климата, сколько постоянным размыванием социального давления – пятна позора, сопутствующего разводу, или экономической зависимости жен от мужей, которое прежде удерживало пары от развода даже при самых несчастливых союзах. Но если социальное давление перестанет быть клеем, не дающим браку распасться, то решающим фактором сохранения союза станут эмоциональные силы, действующие между мужем и женой. Связующие узы между мужем и женой – и неправильное в эмоциональном отношении поведение, которое может разорвать эти узы, – в последние годы проанализированы с невиданной доселе точностью. Наверное, добиться самого большого успеха в понимании того, что сохраняет брак или вызывает его распад, позволило использование сложных физиологических показателей, которые дают возможность ежеминутно прослеживать оттенки эмоций во время встречи супружеской пары. Теперь ученые могут обнаруживать неразличимые иным путем выброс адреналина и скачки кровяного давления у мужа и наблюдать за мимолетными, но красноречивыми микроэмоциями, мелькающими на лице жены. Эти физиологические показатели выявляют скрытый биологический подтекст затруднений, испытываемых парой, критический уровень эмоциональной реальности, который обычно остается незаметным или игнорируется самими супругами. Так раскрываются эмоциональные силы, сохраняющие отношения или разрушающие их. Исходные точки неправильных линий поведения следует искать в различиях в эмоциональных мирах девочек и мальчиков. Брак с его и ее точек зрения: корни, уходящие в детство Как-то вечером, когда я входил в ресторан, из дверей вышел молодой человек с застывшим на лице холодным и одновременно угрюмым выражением. Почти наступая ему на пятки, за ним семенила молодая женщина, отчаянно молотившая кулачками по его спине и кричавшая: «Эй ты, черт бы тебя побрал! А ну вернись и будь полюбезнее со мной!» Эта горькая, до невозможности противоречивая мольба, обращенная к удаляющейся спине, кратко выражает схему, чаще всего наблюдаемую в супружеских парах, взаимоотношения которых терпят бедствие: она стремится привлечь внимание, а он отстраняется. Семейные психотерапевты давно заметили: к тому времени, когда супружеская пара попадает в кабинет психотерапевта, манера поведения супругов уже соответствует модели «контакт – отстранение». Он жалуется на ее «непомерные» требования и взрывы, а она сетует на его безразличие к тому, что она говорит. Супружеский эндшпиль[47] отражает тот факт, что в паре сосуществуют две эмоциональные реальности – его и ее. Эмоциональные различия, хотя отчасти являются и биологическими, также уходят корнями в детство и в отдельные эмоциональные миры, в которых мальчики и девочки обитают, пока растут. Этим отдельным мирам посвящено огромное количество исследований, а их линии раздела закрепляются не просто тем, что мальчики и девочки предпочитают разные игры, а страхом, испытываемым маленькими детьми перед тем, что их будут дразнить из-за того, что у них есть «подружка» или «дружок». В ходе одного исследования детских дружеских отношений было обнаружено: у трехлетних малышей примерно половина друзей противоположного пола, у пятилетних детей друзей противоположного пола около 20 процентов, а к семи годам почти никто из мальчиков и девочек не сообщает, что их лучшим другом является представитель противоположного пола. И эти раздельные социальные вселенные мало соприкасаются до тех пор, пока подростки не начинают назначать свидания. Надо заметить, что мальчикам и девочкам преподают совершенно разные знания о том, как контролировать эмоции, поскольку на темы, связанные с эмоциями, – за исключением гнева, – родители говорят чаще и больше с дочерьми, а не с сыновьями. Таким образом, девочки получают гораздо больше информации об эмоциях, чем мальчики. Ведь не секрет, что, когда родители рассказывают сказки своим маленьким детям, они используют больше эмоциональных выражений, обращаясь к дочерям. Когда матери играют с младенцами, они пользуются более широким спектром эмоций именно в отношении дочерей. И когда матери разговаривают с дочерьми о чувствах, они буквально по полочкам раскладывают собственно эмоциональное состояние, чего никогда не делают, беседуя с сыновьями. Но зато с мальчиками они более подробно обсуждают причины и следствия эмоций, таких, как, например, гнев (обычно в виде назидательной истории).