«Включение души» Родительское влияние на эмоциональную компетентность начинается с колыбели. Д-р Т. Берри Блейзелтон, выдающийся педиатр из Гарвардского университета, проводит простой диагностический тест для выяснения основного взгляда ребенка на жизнь. Он протягивает восьмимесячному малышу два кубика, а затем показывает ему, как он хочет, чтобы ребенок сложил эти кубики. Малыш, оптимистически относящийся к жизни и уверенный в своих способностях, рассказывает Блейзелтон, возьмет один кубик, потащит его в рот, засунет в волосы и сбросит со стола, наблюдая, поднимете ли вы и вернете ли ему кубик. Когда вы снова подадите ему кубик, он, наконец, выполнит то, что от него требуется, – сложит два кубика. Затем он поднимет на вас сияющий, полный надежд взгляд: «Ну, скажи же мне, какой я замечательный)!» Такие дети уже понимают, что значит одобрение и поддержка взрослых, и, можно надеяться, успешно справятся с испытаниями, которые им встретятся на жизненном пути. В противоположность им дети, в семьях которых царит уныние, беспорядок и невнимание, берутся за решение тех же небольших задач так, словно заранее предвидят неудачу. И хотя это вовсе не означает, что они не сумеют правильно сложить кубики (они ведь понимают инструкцию, и с координацией движений у них тоже все в порядке), когда они справляются с заданием, то, по словам Блейзелтона, все равно имеют «жалкий вид», как будто говорят: «Я никуда не гожусь. Вы же видите, у меня так ничего и не вышло». Такие дети, скорее всего, пойдут по жизни с менталитетом «пораженца», не ожидая ни поощрения, ни интереса со стороны учителей и считая учебу скучной, а возможно, бросят школу, не доучившись до конца. Разница в восприятии мира – у детей, уверенных в себе и оптимистичных в сравнении с теми, кто ожидает неудачи, – начинает формироваться в первые годы жизни. Родителям, по мнению Блейзелтона, «надо понять, какие их действия помогут выработать у детей уверенность, любознательность и удовольствие в отношении процесса учебы и осознания пределов», которые обеспечат детям жизненный успех. Рекомендация подкрепляется постоянно растущим объемом данных, свидетельствующих, что успеваемость в школе удивительным образом зависит от эмоциональных характеристик, сформировавшихся в дошкольном возрасте. Как мы узнали из главы 6, способность четырехлетних детей справляться с побуждением схватить зефирину предсказала 210-балльное превосходство в оценках за школьные тесты способностей четырнадцать лет спустя. Первая возможность «вылепливать» компоненты эмоционального интеллекта представляется в самом начале жизни ребенка. Они продолжают формироваться в течение всего периода его учебы в школе. Эмоциональные способности детей, приобретенные в последующей жизни, «вырастают» на почве сложившихся в раннем детстве. И надо сказать, эти способности, как показано в главе 6, составляют чрезвычайно важную основу всего процесса усвоения знаний. В отчете Национального центра по реализации программ клинических исследований детей раннего возраста отмечено: показателем школьных достижений является не столько запас знаний ребенка или то, что он рано научился читать, сколько его эмоциональные и социальные характеристики. Среди них уверенность в себе и увлеченность; понимание, как требуется себя вести и как сдерживать побуждение совершить неподобающий поступок; умение ждать, следовать указаниям, обращаться к учителям за помощью и обнаруживать собственные потребности, не конфликтуя с другими детьми. Почти у всех, кто плохо учится, как сказано в отчете, отсутствует один или несколько компонентов эмоционального интеллекта (независимо от того, имеются ли у них дополнительные сложности с процессом познания, в частности, неспособность к обучению). И проблема эта отнюдь не второстепенная. Так, в некоторых штатах примерно один ребенок из пяти вынужден оставаться в первом классе на второй год, а потом, с годами, такие дети все больше отстают от своих ровесников, испытывая постоянно усиливающееся чувство разочарования, обиды и оторванности от общества. Готовность ребенка к обучению зависит от того, что составляет основу всего, а именно – понимания, как вообще приобретаются знания. В отчете Национального центра перечислены семь основных элементов данной наиглавнейшей способности, причем все они так или иначе связаны с эмоциональным интеллектом. 1. Уверенность. Чувство контроля и совершенного владения своим телом, поведением и миром; ощущение у ребенка, что он, скорее всего, сумеет сделать то, за что берется, и что взрослые ему помогут. 2. Любознательность. Ощущение, что узнавать о разных вещах – дело позитивное и доставляющее удовольствие. 3. Преднамеренность. Желание и способность иметь влияние и упорно действовать. Это связано с чувством компетентности и эффективностью. 4. Самоконтроль. Способность моделировать и контролировать свои поступки соответствующим возрасту способом; чувство внутреннего контроля. 5. Связанность. Способность контактировать с другими, основываясь на ощущении, что они тебя понимают и ты понимаешь их. 6. Способность к общению. Желание вербального обмена идеями, чувствами и концепциями с другими и способность к нему. Это связано с чувством доверия к другим и удовольствием от контакта с другими, включая взрослых. 7. Взаимопомощь. Способность приводить в равновесие свои потребности с потребностями других при работе в группе. Придет ли ребенок на занятия в первый же день пребывания в детском саду уже с этими способностями или нет, в огромной степени зависит от того, насколько забота и внимание его родителей – и преподавателей в дошкольном учреждении – соответствуют программе «Включение души» – эмоциональному эквиваленту программы «Включение ума». Обретение эмоциональных основ Представим себе такую ситуацию: двухмесячный младенец просыпается в три часа ночи и начинает плакать. Мать подходит к нему, и в ближайшие полчаса ребенок удовлетворенно сосет грудь в материнских объятиях, пока мать нежно смотрит на него, говоря ему, как она счастлива его видеть, даже среди ночи. Младенец, довольный тем, что мать его любит, потихоньку снова засыпает. А теперь представим другую двухмесячную кроху, тоже проснувшуюся и расплакавшуюся в ранний час, но к ребенку подошла уже другая мать – напряженная и раздражительная, едва заснувшая всего лишь час назад после ссоры с мужем. Младенец начинает напрягаться в тот момент, когда мать резко подхватывает его на руки, выговаривая ему: «Да успокойся ты, наконец – я больше не выдержу! Ну же, давай, кончай быстрее». Пока ребенок сосет грудь, мать с холодным безразличием смотрит прямо перед собой, а не на ребенка, перебирая в памяти подробности скандала с его отцом и все больше заводясь от этих мыслей. Чувствуя ее напряженность, малыш корчится, цепенеет и перестает сосать. «И больше тебе ничего не нужно? – вопрошает мать. – Тогда хватит с тебя». Так же резко она укладывает его в детскую кроватку и крадучись выходит из комнаты, оставляя его плакать до тех пор, пока он, выдохнувшись, снова заснет. Эти два сценария представлены в отчете Национального центра по реализации программ клинических исследований детей раннего возраста в качестве примеров манер взаимодействия, которые, повторяясь много раз, постепенно прививают ребенку, начинающему ходить, очень разное отношение к себе самому и к ближайшим родственникам. Первый малыш усваивает, что на людей можно положиться. Они заметят его потребности, на их помощь можно рассчитывать, и он всегда сумеет ее получить. Второй ребенок обнаруживает, что никто о нем по-настоящему не заботится, что на людей нельзя рассчитывать и что его попытки получить утешение обречены на провал. Разумеется, большинство детей все-таки получает представление об обоих способах взаимодействия. Но какой вид взаимодействия, первый или второй, окажется типичным для многолетнего общения родителей с ребенком? Это и определит основные эмоциональные уроки, которые получит ребенок. А также то, насколько уверенно он будет чувствовать себя в мире, насколько успешным будет считать себя и насколько остальные будут заслуживать его доверия. Как сформулировал Эрик Эриксон, что будет лежать в основе отношения к людям – доверие или недоверие. Эмоциональное обучение ребенка начинается буквально с рождения и продолжается весь период детства. Ведь даже самый незначительный обмен информацией между родителями и ребенком имеет эмоциональный подтекст. В процессе многолетнего повторения информационных сообщений у детей формируется своего рода «ядро» эмоционального мировосприятия. Маленькая девочка, не сумев справиться с задачей и обратившись за помощью к матери, занятой какой-то работой, получает одну информацию, если та с удовольствием отзывается на просьбу, и совсем другую, если в ответ слышит отрывисто-грубое: «Не приставай ко мне, у меня важная работа». И если такие контакты становятся обычными для ребенка и его родителя, то они сформируют у ребенка эмоциональные ожидания в том, что касается взаимоотношений, – взгляды, которые так и будут придавать соответствующую окраску его действиям во всех сферах жизни. В группу наибольшего риска попадают дети, чьи родители полностью несостоятельны в социальном отношении: слишком молодые, злоупотребляют наркотиками, пребывают в депрессии или страдают хронической раздражительностью, или же просто утратили целеустремленность и ведут беспорядочную жизнь. Такие родители не способны должным образом позаботиться о маленьких детях, не говоря уже о настроенности на их эмоциональные потребности. Простое пренебрежение, как показывают исследования, наносит гораздо больший вред, чем откровенно жестокое обращение. Результаты обследования детей, ставших жертвами дурного обращения, свидетельствуют: заброшенные подростки во всем проявляют себя с худшей стороны, оказываются самыми беспокойными, невнимательными, апатичными и попеременно то агрессивными, то замкнутыми. Вдобавок 65 процентов таких детей оставалось на второй год в первом классе. Первые три-четыре года жизни – период, в течение которого мозг ребенка, увеличиваясь, достигает примерно двух третей полного размера и, развиваясь, усложняется с большей скоростью, чем когда бы то ни было. Усвоение основных видов знаний, главным из которых является эмоциональное обучение, происходит намного легче, чем позднее, в старшем возрасте. Сильный стресс может оказать вредное влияние на мозговые центры, контролирующие обучение, и нанести ущерб интеллекту. Хотя, как нам предстоит узнать, последующий жизненный опыт и может до некоторой степени исправить ситуацию, влияние раннего обучения чрезвычайно велико. Как резюмируется в одном отчете, главный эмоциональный урок первых четырех лет жизни имеет колоссальные устойчивые последствия: Ребенок, который не может сосредоточить внимание, подозрителен, а не доверчив, уныл или раздражен, а не оптимистичен, дерзок, а не вежлив; ребенок, пребывающий в тревоге, поглощенный пугающими фантазиями и недовольный собой, – у такого ребенка вообще мало оснований, не говоря уже о равных основаниях, претендовать на возможности, предоставленные обществом, как принадлежащие ему по праву. Как вырастить хулигана Узнать многое о сохраняющихся на всю жизнь следствиях неумелого с эмоциональной точки зрения родительского воспитания (и о его роли в том, что дети становятся агрессивными), можно из долгосрочных исследований. Одно из них охватывало 870 детей из северной части штата Нью-Йорк. За ними наблюдали начиная с восьми лет и до тридцатилетия. Самые агрессивные из этих детей – те, которые быстрее всех лезли в драку и привычно пользовались силой, чтобы добиться своего, – бросали школу, а к тридцати годам имели судимость за насильственные преступления. По-видимому, склонность к насилию они передавали по наследству: их дети в начальной школе оказывались точно такими же возмутителями спокойствия, какими были в свое время их родители-правонарушители. Это пример того, как агрессивность передается из поколения в поколение. Если оставить в стороне любые унаследованные наклонности, то нарушители спокойствия, став взрослыми, вели себя так, что превращали семейную жизнь в школу агрессии. В детстве у них были родители, которые наказывали их с деспотичной суровостью. Став родителями, они воспроизводили ту же манеру поведения. И это верно как в отношении отцов, так и в отношении матерей, которые, как установлено, в детстве отличались высокой агрессивностью. Агрессивные маленькие девочки вырастали и становились точно такими же деспотичными и склонными к применению жестоких наказаний матерями, какими отцами становились выросшие агрессивные мальчики. И хотя наказывали они своих детей с особой суровостью, в остальных отношениях они питали слабый интерес к их жизни, большую часть времени, по существу, не обращая на них внимания. В то же самое время эти родители подавали детям яркий – и вопиющий – пример агрессивности – образец, который дети захватывали с собой в школу и на игровую площадку и которому следовали всю жизнь. Такие родители вовсе не обязательно были злонамеренными или не желали своим детям самого лучшего. По правде говоря, они, видимо, просто воспроизводили стиль воспитания, смоделированный для них их собственными родителями. При такой модели жестокого обращения детей наказывают словно бы из прихоти: если родители пребывают в дурном расположении духа, дети получают суровое наказание, если же у родителей хорошее настроение, детям дома удается избежать трепки. Таким образом, наказание подчас следует не из-за того, какой именно проступок совершил ребенок, а в зависимости от настроения его родителя. И вот вам верный способ приобрести чувство бесполезности и беспомощности и ощущение, что угроза исходит буквально отовсюду и может настичь в любой момент. Столь воинственная и вызывающая позиция детей в отношении общества – с учетом домашней обстановки, которая ее только усугубляет, – в общем, вполне оправданна, жаль только, что сохраняется и на потом. Но более всего огорчает, что удручающие уроки усваиваются слишком рано и что весьма неприятными могут оказаться последствия для всей их эмоциональной жизни. Жестокое обращение ведет к угасанию эмпатии Во время шумной игры в детском саду ребятишки устроили свалку, и Мартин, малыш двух с половиной лет, случайно налетел на девочку, которая, непонятно почему, вдруг громко разревелась. Мартин взял ее за руку, а когда она отодвинулась, похлопал ее по плечу. Но девочка продолжала плакать, и Мартин, отвернувшись от нее, закричал: «Перестань! Перестань!» Снова и снова он выкрикивал требование перестать рыдать, с каждым разом все громче и настойчивее. Когда Мартин еще раз попытался ее успокоить, слегка похлопав по спине, она опять отстранилась. Тогда он оскалил зубы, как рассерженная собака, и зашипел на рыдающую девочку. Утешительные похлопывания так быстро перешли в удары, что Мартин даже и не заметил, как начал изо всех сил колотить ее в спину, несмотря на отчаянные вопли своей невольной жертвы. Эта неприятная стычка служит примером того, как дурное обращение – необходимость часто терпеть побои в зависимости от настроений родителя – уродует естественную склонность ребенка к эмпатии. Странная, почти зверская реакция Мартина на страдания подружки по играм типична для подобных ему детей, которые сами с младенчества терпели побои или другое физическое насилие. Такая реакция полностью противоположна горячему сочувствию и желанию успокоить плачущих друзей, как уже было показано в главе 7. Неистовая реакция Мартина на дистресс в детском саду вполне может отражать уроки в отношении слез и страданий, усвоенные им дома: плач сначала встречался повелительно утешающим жестом, а если он продолжался, то далее следовала череда других действий – от угрожающих взглядов и окриков до пошлепывания и настоящего избиения. Больше всего настораживает то, что у Мартина, видимо, уже напрочь отсутствует примитивнейшая разновидность эмпатии – инстинктивное прекращение агрессивных действий против того, кому больно. В два с половиной года он обнаруживает разворачивающиеся внутренние порывы безжалостного животного с садистскими наклонностями. Грубость вместо эмпатии, характерная для Мартина, типична и для других детей вроде него. В их нежном возрасте жестокое в физическом и эмоциональном плане обращение дома уже оставило глубокий след. Мартин входил в группу из девяти таких же, как он, ребятишек в возрасте от одного года до трех, за которыми вели двухчасовое наблюдение в детском саду. Подвергающихся жестокому обращению детей сравнивали с девятью другими малышами в детском саду, которые происходили из таких же бедных семей с высоким уровнем стресса, но не подвергались физически жестокому обращению. Реакции обеих групп в случаях, когда какой-нибудь другой ребенок испытывал боль или был расстроен, оказались совершенно различными. В двадцати трех таких случаях пятеро из девяти не подвергавшихся жестокому обращению детей откликались на дистресс какого-нибудь находящегося рядом малыша участием, грустью или сопереживанием. Но в двадцати семи случаях, в которых дети, подвергавшиеся жестокому обращению, могли бы поступить таким же образом, некоторые выказали минимальную обеспокоенность. Вместо этого они реагировали на плачущего малыша проявлениями страха, ярости или так же, как и Мартин, набрасывались на него. Одна маленькая девочка, испытывавшая дурное обращение, например, скорчила свирепую, угрожающую физиономию другой девчушке, заливавшейся слезами. Годовалый Томас, еще один из тех, кто подвергался жестокому обращению дома, застыл от ужаса, когда услышал, что в другом конце комнаты плачет какой-то малыш. Он сидел совершенно неподвижно, с прямой, как доска, спиной, по лицу был разлит страх, напряжение нарастало, поскольку плач продолжался, – как будто он готовился к нападению. А двадцативосьмимесячная Кейт, тоже натерпевшаяся жестокого обращения, проявила почти садистские наклонности. Пристав к Джои, маленькому мальчику послабее, она ударом ноги свалила его на пол и, пока он лежал, нежно взглянула на него и принялась легонько похлопывать по спине – только затем, чтобы, усиливая хлопки, постепенно начать избивать его все сильнее и сильнее, не обращая ни малейшего внимания на его мучения. Она замахивалась и наклонялась вперед, чтобы ударить его кулаком, еще раз шесть или семь, пока он не отполз прочь. Разумеется, такие дети обращаются с другими так, как обращались с ними самими. Бессердечность детей, испытавших на себе жестокость родителей, – просто крайнее проявление того, что есть в детях, чьи родители критикуют их, угрожают и сурово наказывают. У таких детей заметно отсутствие обеспокоенности тем, что их товарищи по играм больно ушиблись или плачут. Похоже, они олицетворяют один полюс континуума холодности, пиком которой становится зверская жестокость детей, с которыми дурно обращаются дома. В последующие годы жизни у них, скорее всего, возникнут когнитивные затруднения во время учебы. Они, вероятнее всего, будут агрессивными и непопулярными у сверстников (нет ничего удивительного, что дошкольная грубость послужит предвестником будущего), склонными к депрессии. Став взрослыми, они, скорее всего, вступят в конфликт с законом и совершат насильственные преступления. Такой недостаток сочувствия иногда, а бывает, и часто повторно, проявляется через поколение у жестоких родителей, которых в детстве терроризировали их родители. Все это составляет резкий контраст с умением сочувствовать, которым обычно обладают дети, родители которых в процессе воспитания поощряют их заботиться о ближних и объясняют, какие чувства вызывают у других детей грубость и подлость. Не получая таких уроков эмпатии, дети, похоже, вообще ей не учатся. Надо заметить, что наибольшее беспокойство в отношении малышей, подвергавшихся жестокому обращению, вызывает, пожалуй, то, насколько рано они научились реагировать в определенных ситуациях, повторяя в миниатюре своих жестоких родителей. И, принимая во внимание, что побои для таких детей почти введены в ежедневный «рацион», можно себе представить, какие эмоциональные уроки они получают. Следует помнить, что в критические для нас моменты или мгновения наибольшего накала страстей примитивные склонности лимбических центров головного мозга начинают играть доминирующую роль. В такие минуты привычки, при многократном повторении заученные эмоциональной сферой мозга, будут оказывать преобладающее влияние в лучшую или в худшую сторону. Наблюдая, как направленность ума формируется под воздействием жестокости или любви, можно заключить, что детство представляет собой особое «окно возможности» для усвоения эмоциональных уроков. Дети, которых часто избивали родители, рано узнали, что такое длительная эмоциональная травма. Чтобы понять, какое эмоциональное обучение прошли эти несчастные дети, надо изучить, каким образом эмоциональная травма оставляет долго сохраняющийся след в головном мозге и как можно стереть даже страшные отпечатки. Глава 13 Психическая травма и повторное эмоциональное обучение Сом Чит, камбоджийская беженка, отказала троим своим сыновьям в просьбе купить им игрушечные пулеметы АК-47. Мальчикам шести, десяти и одиннадцати лет нужно было игрушечное оружие, чтобы играть в игру, которую некоторые ребята из их школы называли «Парди». В игре злодей Парди использует пистолет-пулемет, чтобы зверски убить группу детей, а затем направляет его на себя. Иногда, однако, дети заканчивали игру по-другому: они убивали Парди. Игра в Парди – жуткое воспроизведение некоторыми из оставшихся в живых трагических событий 17 февраля 1989 года в кливлендской начальной школе в Стоктоне, штат Калифорния. Там во время большой перемены для учеников первого, второго и третьего классов Патрик Парди, который сам лет двадцать назад посещал те же самые классы кливлендской начальной школы, стоя на краю игровой площадки, стрелял очередями 7,22-миллиметровых пуль по сотням игравших детей. В течение семи минут Парди накрывал площадку пулеметным огнем, а затем приставил пистолет к своей голове и застрелился. Когда приехала полиция, обнаружилось, что пятеро детей убиты, а двадцать девять ранены. В последующие месяцы в кливлендской начальной школе играть в Парди спонтанно начинали и мальчики, и девочки, что служило одним из многих признаков того, что страшные семь минут оставили неизгладимый след в памяти детей. Когда я посетил эту школу, совершив короткую прогулку на велосипеде из района поблизости от Тихоокеанского университета, где сам я вырос, прошло пять месяцев с того дня, когда Парди превратил школьную перемену в кошмар. Его присутствие все еще заметно ощущалось, хотя самые ужасные следы – масса выбоин от пуль, лужи крови, клочья плоти, кожи и скальпов – исчезли уже к утру следующего дня. Тогда более всего пострадали не постройки начальной школы в Кливленде, а психика детей и преподавателей, которые пытались продолжать привычный им образ жизни. Но более всего поражало то, как воспоминания о тех нескольких минутах оживали все снова и снова под влиянием какой-то мелкой детали, хоть в чем-то напоминавшей тот жуткий день. Один преподаватель рассказал мне, что с приближением Дня святого Патрика всю школу охватил ужас, так как кому-то пришла в голову идея, что этот день ознаменуется приходом убийцы, Патрика Парди. Другой преподаватель вспоминал: «Всякий раз, когда мы слышим, как по улице в сторону дома престарелых едет “скорая помощь”, все вокруг замирает. Дети начинают настороженно прислушиваться, пытаясь понять, остановится она или проедет мимо». Несколько недель подряд многие дети не могли без страха смотреть в зеркала, висевшие в туалетах, потому что по школе распространился слух, что там прячется «Окровавленная Мария» – нечто вроде созданного игрой воображения жуткого монстра. Месяца через три после «расстрела» в кабинет директора школы Пэта Башера ворвалась обезумевшая от ужаса девушка с криком: «Стреляют! Там кто-то стреляет!» Оказалось, звуки выстрелов создавала цепь, болтавшаяся на опоре заграждения. Почти все дети стали сверхбдительными из-за постоянной боязни повторения пережитого испуга; некоторые мальчики и девочки на переменах топтались около дверей в классные комнаты, не решаясь выходить во двор на игровую площадку, где убили их одноклассников. Другие играли, разделившись на небольшие группы и выставив кого-нибудь в качестве наблюдателя. И почти все много месяцев подряд старательно обходили «опасные» места, где погибли сверстники. Воспоминания продолжают жить и в виде беспокойных снов, вторгающихся в незащищенное сознание детей, когда они спят. Не говоря уже о кошмарах, в которых так или иначе прокручивалась сцена «расстрела», детей мучили тревожные видения, оставлявшие чувство опасения, что они сами тоже скоро умрут. Некоторые пытались спать с открытыми глазами, чтобы не видеть снов. Все эти реакции хорошо известны психиатрам как симптомы расстройства вследствие посттравматического стресса. Сущность такой эмоциональной травмы, по мнению д-ра Спенсера Эта, детского психиатра, который специализируется на такого рода стрессах у детей, составляет «навязчивое воспоминание о главном насильственном действии: последний удар кулаком, вонзание ножа, выстрел из дробовика. Воспоминания отображают перцептивные переживания, то есть связанные с восприятием органами чувств: картина происшествия, звук и запах дыма от выстрела; крики или внезапное молчание жертвы; хлюпанье крови; полицейские сирены». Яркие, внушающие ужас мгновения, как утверждают ныне неврологи, превращаются в воспоминания, приукрашаемые в эмоциональном контуре. Внешние признаки, по существу, указывают, что перевозбужденное миндалевидное тело заставляет яркие воспоминания о травмировавшем событии снова и снова внедряться в сознание. Сами по себе травмирующие воспоминания становятся ментальными спусковыми крючками, готовыми подать сигнал тревоги при малейшем намеке на то, что грозный эпизод вот-вот может случиться снова. Феномен спускового крючка, срабатывающего почти мгновенно, служит признаком всевозможных перенесенных эмоциональных травм, включая страдания от повторяющихся случаев физически жестокого обращения в детстве. Любое травмирующее событие может внедрить в миндалевидное тело действующие как спусковой механизм воспоминания: о пожаре или автомобильной катастрофе, о пребывании на месте природного катаклизма, например землетрясения или урагана, об изнасиловании или ограблении на улице с нападением сзади. Каждый год сотни тысяч людей переносят подобные несчастья, и многие или даже большинство выходят из них с эмоциональным ранением, которое оставляет след в головном мозге. Акты насилия более вредны, чем природные катастрофы, ураган, например, потому что в отличие от жертв природных бедствий жертвы насилия ощущают, что их выбрали умышленно. Насилие подрывает исходные принципы – люди заслуживают доверия, сфера межличностного общения безопасна (при катаклизмах подобная логика не действует). Социум мгновенно превращается в опасное место, в котором люди представляют потенциальную угрозу вашей безопасности.