* * * Итак, когда Майлз по возрасту мог получить права, у него не оказалось машины, чтобы практиковаться самостоятельно, и, соответственно, на уроках вождения он с самого начала был отстающим, а по причине его скудных водительских навыков за руль его пускали куда реже, чем его одноклассников, хотя, по идее, все должно было быть наоборот. Другие ребята определенно умели водить. С ученическими правами они ездили уже с полгода изо дня в день, а на школьные уроки вождения их отправляли затем, чтобы искоренить дурные привычки, привитые им родителями. Продвинутые парни желали водить, высунув локоть в окно, и обожали демонстрировать полный контроль над средством передвижения, поворачивая руль ладонью. Мистер Браун, тренер по бейсболу и преподаватель вождения, видел в этих изъянах генетическое происхождение, а значит, поддавались они исправлению лишь временно – на срок обучения. Куда важнее для мистера Брауна было то, что эти ребята провели за рулем достаточно часов, чтобы не представлять серьезной опасности для жизни мистера Брауна, который в учебной машине сидел рядом с парнишкой-водителем, держа ногу на тормозе под пассажирским сиденьем. К сожалению, когда Майлз впервые сел за руль учебной машины, он не проехал и квартала, как его, будто саваном, спеленал ужас. Это был не страх разбить машину, отправив на тот свет всех пассажиров, скорее он боялся, что в нем мигом опознают начинающего. И впрямь, смешки на заднем сиденье раздались почти сразу же. Никогда прежде не имевший дела с акселератором, он понятия не имел, что произойдет, если нажать на эту педаль. И опасался, что даже от малейшего надавливания машина рванет вперед и он не сумеет с ней справиться, и оттого Майлз передвигался вдоль по улице со скоростью, не отражавшейся на спидометре. Когда он попробовал добавить газа, машина взбрыкнула. – Роби, – мистер Браун взирал на него с испугом и изумлением в равных долях, – ты что, совсем не умеешь водить? Почти в тот же момент Майлз обнаружил, что набирает скорость. Заметил это один из парней на заднем сиденье, сам Майлз с глазами, прикованными к дороге, не смел глянуть на спидометр из страха потерять управление, что мистер Браун приравнивал к смертному греху. Хороший водитель, утверждал мистер Браун, никогда не попадет в ДТП, потому что хороший водитель управляет машиной, не отвлекаясь ни на секунду, и если ты управляешь ситуацией, то катастрофа тебе не грозит. – Он выжимает сорок вместо двадцати пяти, – сообщили с заднего сиденья. Мистер Браун мог бы и сам это заметить, если бы сидел прямо, вместо того чтобы искать ремень безопасности. Будучи преподавателем ответственным, он всегда требовал от учеников сперва пристегнуться, а уж потом поворачивать ключ зажигания, но сам он редко пользовался ремнем. Объяснял он это тем, что во время тренировочного вождения при необходимости ему должно быть удобно оборачиваться, инструктируя тех, кто сидит сзади. Особенно когда сзади сидели члены его бейсбольной команды, как было в данном случае. Выяснив, что у Майлза нет ни малейшего шоферского опыта, мистер Браун был вынужден пересмотреть второпях свое отношение к ремню безопасности, каковой застрял между верхней и нижней подушками сиденья. Когда один из бейсболистов сообщил, что Майлз мчит на всех парах, рука мистера Брауна по локоть исчезла между подушками, а ладонью, вылезшей с другой стороны, он на ощупь искал пряжку ремня. Бейсболисты наблюдали за его манипуляциями, и один из них, подавшись вперед, в шутку пожал ладонь мистера Брауна: “Как поживаете, тренер?” Мистер Браун, ощущая потенциальную опасность, приказал: – Съезжай к обочине, Роби. Он с легкостью высвободил ладонь из рукопожатия, но запястье застряло между подушками, и ему постоянно приходилось дергать головой влево, отслеживая действия водителя. – Я сказал – прижмись к обочине! Майлз поступил, как ему велели. Скажи ему кто-то для начала сбавить скорость, а потом сворачивать, он бы так и сделал, но ему не сказали. Так что если бы некий обитатель тихой жилой улицы, по которой ехал Майлз, случайно вышел из дома, его ожидало бы прелюбопытное зрелище: учебный автомобиль Имперской старшей школы на скорости сорок миль в час стремительно приближался к обочине, инструктор смотрел назад, словно его первейшей заботой было оторваться от преследователей, пассажиры сзади вжались в сиденье, а водитель покорно ждал дальнейших указаний. Вдобавок чуть дальше, ярдах в пятидесяти, у обочины стояла чья-то машина. Под мистером Брауном, разумеется, имелась тормозная педаль, но в той позе, в которой он находился, – с правым запястьем, зажатым между подушками, – у него не получалось нащупать педаль, хотя он энергично топал ногой, как ему казалось, по полу. Будь педаль расположена под бардачком, куда на самом деле лупил пяткой мистер Браун, ему бы удалось остановить машину, но педали, конечно, там не было, и от неспособности найти ее мистер Браун впал в затмевающую сознание панику. Не в состоянии решить, что важнее – вызволить запястье или найти педаль, он лихорадочно метался между этим двумя занятиями, не преуспевая ни в одном и непрестанно вопя: – Роби! Роби! Черт бы тебя драл! Поскольку перед Майлзом маячила припаркованная машина, он подумал, что сбросить скорость – и даже просто остановиться – наиболее благоразумный маневр в данной ситуации, но метания мистера Брауна сбили его с толку. По-прежнему не сводя глаз с дороги, он предположил, что мистер Браун молотит по педали безрезультатно, а значит, по какой-то невообразимой причине тормозов у автомобиля нет вовсе, и ему, Майлзу, не имеет смысла жать на “ученическую” педаль, но остается лишь надеяться, что в последний момент перед столкновением ему скажут, что нужно делать. Когда приказа не поступило, он резко повернул руль вправо, машина нырнула в канаву, смяла кучу пустых алюминиевых банок и вынырнула на чьей-то лужайке. Краем глаза он заметил адрес на почтовом ящике – Спринг-стрит, 16, – а затем увидел, что гаражная дверь дома № 16 по Спринг-стрит распахнута и внутри пусто, что походило на радушное приглашение. Внезапные толчки, когда машина преодолевала канаву, оказали благотворное воздействие, высвободив запястье мистера Брауна, однако затем инструктора шарахнуло вправо, и от удара его пулеобразной головы на стекле образовалась паутина из трещинок. И хотя он наконец нашел искомую педаль, воспользоваться ею не смог, лишившись чувств от соприкосновения со стеклом. Спасение пришло в лице хорошего друга Майлза, Отто Мейера младшего (кэтчера во второй цепочке в бейсбольной команде), он рванулся вперед, лег на поверженное тело преподавателя вождения и рукой нажал на педаль. Машина с визгом и скрежетом остановилась буквально в футе от задней стенки гаража, и со стороны все выглядело так, будто Майлз изначально держал курс именно на этот гараж. – Ручной тормоз? – спросил Отто. Лежал он вниз головой, отчего голос звучал странно. Майлз поставил машину на ручной тормоз: – Спасибо, Отто. – Все нормально, – ответил Отто. – Вытащите меня отсюда, а? Двое других, сидевших сзади, исполнили просьбу, и тут Майлз заметил, что мизинец у его друга изогнут под несколько неестественным прямым углом. Сам Отто обратил на это внимание, когда, выключая зажигание, наткнулся выгнутым пальцем на повороти и к. – Ни черта себе. – С самым добродушным видом Отто показал палец Майлзу, прежде чем вырубиться. * * * Не в пример Отто Мейеру мл., мистер Браун затаил вражду и лелеял ее еще долго после того, как впечатляющая шишка у него над виском рассосалась. Будь его воля, Майлза впредь близко не подпускали бы к учебному автомобилю, по крайней мере до тех пор, пока он не научится водить. Дело не в том, что он такой паршивый водитель, объяснял мистер Браун директору, и даже не в том, что он чуть не убил их всех. Мистер Браун отвечает и за бейсбольную команду, которую он надеялся повезти в этом году на юношеский турнир штата, а теперь, по милости Майлза Роби, у тренера вывихнуто запястье на бросковой руке, а у кетчера сломан мизинец, и перчатку на руку ему не надеть. Половина этой треклятой команды посещала курсы вождения, и мистер Браун, опасаясь травм, а то и гибели либо утраты конечностей, не желал рисковать своими ребятами, сажая их в одну машину с парнем, у которого мозгов хватает лишь на то, чтобы съехать в канаву, выпрыгнуть из нее, промчаться по лужайке и вломиться в чужой гараж. И как ему теперь эффективно тренировать команду с этими головными болями, что преследуют его после инцидента с Майлзом? Нет, мистер Браун ратовал за исключение Майлза Роби с курсов вождения и уповал в дальнейшем на разумный подход к отбору учеников, предусматривающий, что любой паренек, записавшийся на курсы, должен иметь хотя бы смутное представление о том, как надо вести себя за рулем. Директором в то время был Кларенс Бонифейс, его все не любили, потому что он не был уроженцем ни Эмпайр Фоллз, ни ближайших окрестностей. Его кандидатуру предпочли нескольким местным соискателям, давно работавшим в школе, включая мистера Брауна, по той причине, что Бонифейс мог похвастаться (хотя не делал этого) университетским образованием и значительным опытом административной работы в качестве замдиректора крупной старшей школы в Коннектикуте. За два года его верховного руководства в Имперской старшей школе он показал себя человеком серьезным, ответственным и компетентным. Он умел слушать и не торопился обижаться – качества превосходные и необходимые для директора старшей школы, что, однако, не помогло ему найти общий язык с школьным большинством, которое еще до знакомства заклеймило его “кретином”. Как бы то ни было, он молча выслушал предложения бейсбольного тренера по решению “проблемы с пареньком Роби”, терпеливо выждал ради полной уверенности в том, что мистер Браун закончил излагать свои соображения, а затем разразился диким хохотом, который быстро перешел в полноценный истерический припадок, и никто не знал, как привести его в чувство. Бонифейс ржал, потом ухал. Лицо его покраснело, слезы ручьями текли по щекам, и вскоре он начал задыхаться. Секретарша, невероятно взволнованная, принесла ему стакан воды, но его так трясло, что он не смог эту воду выпить. В итоге им пришлось положить его лицом на ковер, где поначалу он трепыхался, словно окунь на дне лодки, затем свернулся в позу эмбриона и лежал недвижим, сил у него хватало только шептать: – О господи, мистер Браун, простите. Я не хотел… мне очень жаль… я не смеялся так с самого детства… мой дядя часто щекотал меня, пока я не описаюсь. – Наконец он сумел сесть и прислониться к стене. – Должно быть, я подавлял в себе этот смех с того самого дня, как приехал сюда, – заключил он. Мистеру Брауну не было никакого дела до всяких там подавленностей, но тренеру в принципе не нравилось, когда над ним смеялись, и тем более если смеявшийся – выходец из Коннектикута. И когда директор облегчил душу за его счет, мистер Браун осерчал. Встав со стула, он гневно воззрился на мистера Бонифейса; тот все сидел, прислонясь к стене и напоминая человека, оказавшегося по другую сторону от расстрельной команды. – По-вашему, это смешно? – взревел мистер Браун, тыча пальцем в свой правый прищуренный глаз. – Когда в глазах двоится, по-вашему, это смешно? Он мог бы много чего добавить, но мистер Бонифейс, схватившись за ноющие ребра, взмолился: – Прекратите… пожалуйста… мистер Браун, я вас прошу… я не выдержу… вы меня убиваете… Мистеру Брауну ничего не оставалось, как покинуть кабинет директора в ярости и твердой решимости противиться отныне всему, что предложит мистер Бонифейс, используя любую возможность, чего бы это ему ни стоило, и эта решимость месяц спустя лишь окрепла, когда, столкнувшись с мистером Бонифейсом в коридоре, тренер заметил, как затряслись плечи директора, – не иначе, он вспомнил об инциденте с Роби. Мистер Браун был не склонен разделить его веселье. Письменное указание, полученное им от директора на следующий день после их встречи в кабинете, было кратким и недвусмысленным: “Вы продолжите обучать Майлза Роби на курсах вождения, для которых по заведенному порядку предварительная подготовка не требуется. В дальнейшем, надеюсь, вы сумеете уделять ему, как и любому другому школьнику, желающему научиться водить, полное и безраздельное внимание”. Годом позже, когда мистер Бонифейс внезапно скончался от массивной эмболии, мистер Браун бойкотировал похороны, заметив в кругу друзей: “Ну и кто теперь смеется?” От него, кажется, ускользало то существенное обстоятельство, что сам он при этом не смеялся. * * * Словом, Майлзу после провального начала разрешили продолжить. Мистер Браун, впрочем, не скрывал, что доигрывать этот матч его вынудили, и он был явно разочарован тем, что до конца учебного года происшествий на занятиях более не случалось. Правда, он редко пускал Майлза за руль, разве что когда отрезок пути был абсолютно прямым, а совершать параллельную парковку Майлзу было строго запрещено. По окончании курса мистер Браун сообщил Майлзу, что тому выставят неудовлетворительную оценку, и добавил: за все те годы, что он преподает в школе вождение, ему еще ни разу не попадался столь бездарный ученик. А также выразил искреннюю надежду, что впредь Майлз будет продвигаться по жизни на своих двоих. Мистер Бонифейс, понимая, что из всех мстительных, противных местечковых дебилов в его школе мистер Браун был самым тяжелым случаем, и получив от него табель с отметками, попросил Майлза отвезти его домой в его автомобиле. Для обоих это было очень нервной поездкой, однако они благополучно добрались до места и лишь тогда сообразили, что Майлзу придется топать через весь город обратно, после чего поменялись местами и директор подбросил ученика до дома. – Говоришь, у тебя было мало возможностей практиковаться? – спросил мистер Бонифейс. Майлз ответил утвердительно, хотя ему было стыдно признаваться в отсутствии на данный момент машины в семье. – Мистер Браун выставил тебе неудовлетворительную оценку, – сообщил директор. – Ну… – пожал плечами Майлз, – я же его чуть не убил. – И тем не менее, – мистер Бонифейс словно перебирал в уме длинный перечень смягчающих обстоятельств, способных послужить к оправданию убийцы мистера Брауна, – я поговорю с ним. С исполнением обещания он медлить не стал, в тот же день позвонив мистеру Брауну домой: – За двадцать пять лет я ни разу не повышал отметку, поставленную преподавателем, но сейчас готов это сделать, если вы сами не повысите. Мистеру Брауну не надо было пояснять, о ком речь. – У паренька Роби неуд. Он меня чуть не прикончил, будь он проклят. – Я много размышлял об этом, – с тоскливой ноткой в голосе произнес директор, – поверьте. Мистер Браун на лету обычно не схватывал, но в данном случае расшифровал намек мгновенно: – A-а… Ну так вам от меня никуда не деться. И мы оба знаем, что вы не имеете права менять отметку, поставленную преподавателем. – А вы никуда не денетесь от Майлза Роби. С неудом ему придется снова пройти курс вождения. Вам такая мысль в голову не приходила? Не приходила. До сих пор никто у мистера Брауна не оставался на второй год. – И, откровенно говоря, многие ваши бейсболисты слабоваты в академическом плане. Будет жаль, если Джеймса Минти, к примеру, в выпускном классе сочтут неуспевающим. Вероятно, в следующем году английский у него будет вести Глэдис. Весьма вероятно. Глэдис была женой мистера Бонифейса, и всякий раз, когда мистер Браун по глупой оплошности обращался к ней письменно, она возвращала ему листок с исправленными грамматическими ошибками. – Я изменю оценку, – сказал мистер Браун. – А заодно извинитесь перед Майлзом Роби. – Ни за что, – ответил мистер Браун. – Даже за десяток таких, как Джимми Минти. Даже за тысячу. – Послушайте, как можно ненавидеть шестнадцатилетнего мальчика? – увещевал директор. – Как может учитель ненавидеть ученика? – И что в этом такого ужасного? – поинтересовался мистер Браун. – Вы же меня ненавидите, разве нет? Мистер Бонифейс, как честный человек, счел этот довод убедительным. * * * Майлз почти расстался с надеждой сдать на права в обозримом будущем, как однажды вечером мать вернулась с работы с потрясающей новостью: миссис Уайтинг выразила желание помочь ему в качестве временного инструктора. Мало того, практиковаться она предлагала на ее новеньком “линкольне”. Майлз бы настолько ошарашен, что не смог найти предлог для отказа, хотя ему очень хотелось. Дело было не в миссис Уайтинг, в ту пору он с ней только здоровался при редких встречах; проблемой была ее дочь Синди. Что касается взаимных симпатий, правила сближения в Имперской старшей школе были подробными и, однако, недвусмысленными – четкая последовательность действий, разработанная еще в средней школе, ряд директив, известных и внятных, словно они были вывешены на дверях учебного заведения. Если ты девочка и тебе понравился некий мальчик, ты должна обратиться к подружке с просьбой порасспросить о нем кого-то из его друзей. Этот контакт являлся первым раундом длительных сложных переговоров, причем на начальных этапах переговоры вели друзья и подружки. Допустим, друг мальчика А сообщил подруге девочки Б, что мальчик считает девочку “очень ничего” либо, в случае более сильных чувств с его стороны, “офигенной”. Люди, поднаторевшие в таких делах, знали, что продвигаться нужно не торопясь, чрезмерный ажиотаж может только застопорить процесс, и надолго. Возможно, девочка инициировала переговоры сразу с несколькими компаниями, и ни один мальчик, известный тем, что считает девочку “офигенной”, не обрадовался бы, узнав, что она числит его всего лишь “прикольным”. Друзьям-переговорщикам всякий раз аккуратно подсказывали, сколько эмоциональной валюты они могут истратить, ибо неконтролируемое расходование эмоций вело к инфляции, снижая ценность чувств с обеих сторон. Когда уровень нежных отношений, обеспечивающий комфортную зону для обоих, был наконец согласован, главным героям полагалось встретиться, чтобы совершить ритуальный обмен – колечки, куртки, фотографии, брелоки для ключей, все шло в ход – и тем самым скрепить сделку исходя из того, что посредники представили влюбленных друг другу в правильном свете. У калеки Синди Уайтинг подруг, конечно, не водилось, и завязывать романтические отношения от ее имени было некому. Не попади она в детстве под машину, Синди, с ее богатыми родителями и отменным происхождением, оказалась бы если не на самом пике социальной пирамиды, то уж точно очень близко к вершине, но, хотя все с нею были приветливы, факт оставался фактом: Синди – калека. Не то чтобы кого-то радовали ее увечья, просто невозможно было притворяться, что она не то, чем является. Без посредницы ей ничего не оставалось, как выступить от своего лица, что она и сделала однажды в столовой, когда Майлз, проходя мимо, остановился, чтобы взять ее поднос с грязной посудой.