Детей благополучно изолировали внутри огороженного батута. Острый аромат дешевой травки сливался с обрывками бесед о росте безработицы в центральной части страны, о последних корпоративных слияниях, о недавнем оправдании одного полицейского из Ньюарка, который застрелил чернокожего на глазах у жены и дочери, о расследовании фактов отмывания денег в «Плейнс Кэпитал Бэнк» в Оклахома-Сити, о франкфуртской IfW и, как всегда, о «ПОТУС #45». Теплый ветерок донес чей-то голос: – К черту все, приятель. Сваливаю в Канаду. Когда приехали Дэвид и Ингрид Паркер, Билл стоял у парадного крыльца, расписываясь за бочонок темного немецкого пива «Шайнер-Бок», который пришлось заказать сверх нормы. Он поцеловал Ингрид в вечно румяные щеки и справился о ее здоровье – у нее только что начался второй триместр. – У тебя пропадает столько еды, – заметила Паркер, закидывая назад длинные каштановые волосы. Она заботливо отращивала их целый год, чтобы потом пожертвовать их на парики для больных раком. – Чем тут у тебя можно полакомиться? – Все в твоем распоряжении, – заверил ее Феррис и улыбнулся. С Паркерами он познакомился десять лет назад, в две тысячи седьмом, во время своего месячного пребывания в Берлине, куда приезжал на переговоры о продаже одной мелкой студии. Они подружились. Ингрид занималась составлением заявок в «Старлинг Траст» на получение грантов, в то время как Дэвид наслаждался распутной жизнью писателя-эмигранта. Правда, его дебютный роман «Серый снег», история выживших узников концлагеря, которые пробирались к себе на родину, в Югославию, через апокалиптический пейзаж послевоенной Европы, собрал прекрасные отзывы на родине. И к тому времени, когда его встретил Билл, Паркер уже неистово работал над продолжением – романом «Красный дождь». Читательская аудитория Дэвида оказалась небольшой, но он вел романтическую жизнь изгоя, и до две тысячи девятого года такое положение вещей его вполне устраивало. Но в начале того года в одном из жилых домов взорвалась бомба, заложенная террористами. В тот момент писатель как раз переходил улицу. Подобное соприкосновение со смертью разом изменило все, и теперь его стремление к успеху сделалось просто неудержимым. Первым шагом стал переезд на Манхэттен, в самое сердце американского книгоиздания, где, как ему казалось, перед ним откроются все двери. Вначале Ингрид сопротивлялась, но в итоге Дэвид все-таки настоял на своем. Она добилась перевода в нью-йоркскую штаб-квартиру фонда «Старлинг Траст», и они переехали в съемную квартиру в Верхнем Ист-Сайде. Там Паркер и проводил все дни, сгорбившись над неразлучным ноутбуком. Сочинял, набирал, переписывал. Старался превратить в подлинный шедевр. Он просто жаждал успеха. Вот почему после пяти лет тяжелой работы Дэвид был ошеломлен, когда редактор взял да и отклонил все восемьсот страниц его «Балканской Америки». Потом выяснилось, что Ингрид беременна, и денежный вопрос обострился как никогда. Ее зарплаты хватало лишь на аренду квартиры. Экономя на всем, они тщетно пытались планировать свои будущие расходы, когда в семье появится пополнение… На заднем дворе Дэвид встал рядом с Биллом, который следил за стейками из говядины вагю[3]. Хотя гостей вполне профессионально обслуживали нанятые официанты, в том, что касается гриля, Феррис настаивал на личном участии. Они внимательно посмотрели в сторону батута. Только что приехал специально нанятый клоун – развлекать отпрысков левых. В этот момент Билл рассказал о своем споре с Джиной. – Она, видите ли, хочет переехать на юг. Во Флориду. Представляешь? Меня тошнит от одной только мысли о жизни в таком культурном захолустье. Паркер ответил сочувственной улыбкой, но мысли его в тот момент бродили где-то очень далеко от затронутой темы. – Что там у вас с Ингрид? – спросил Феррис. Улыбка тут же исчезла с лица Дэвида. – Она дает мне месяц. – На что? – На то, чтобы я нашел себе стабильную работу. – Но ведь у тебя, кажется, еще имеются кое-какие сбережения, не так ли? – Мы слишком много потратили. Все проели. Вчистую. Билл промолчал. – Никогда не думал, что деньги могут так быстро кончиться, – сказал гость. – Да что там говорить… Дэвид снова выпил, посмотрев на суетящихся повсюду гостей. – Возможно, нам все-таки стоило выкинуть белый флаг и возвратиться в Берлин. Мы спорим всякий раз, когда включаем новости. Эта страна – сплошной хаос. – Тогда не смотри новости. – Но Ингрид больше ничего не смотрит! – вздохнул писатель. – Знаешь, где она оказалась после последних выборов? Маршировала по улицам с плакатом «Не мой президент». Прямо перед башней Трампа. Орала как сумасшедшая. А на прошлой неделе? Поехала в Ньюарк, чтобы выступить против копа из Джерси. Ну который застрелил того парня… Как его… – Джером Браун. Паркер пожал плечами. – А когда вернулась, вид у нее был просто мерзкий. Думаю, у нее в волосах запеклась кровь. – Она же не единственная, кто тогда участвовал в протестах, – заметил Билл. – Вот ты выбирался хоть раз на такие мероприятия? Феррис покачал головой. – Вот и я. Мы с тобой – люди взрослые. Билл проверил стейки. Мясо все-таки успело подгореть. Глава 03 Пять месяцев назад после встречи организации со скучным названием «Анархисты Западного побережья» в лофте одного из домов в Окленде Кевин был впервые приглашен в узкий круг избранных. Швед по имени Олаф, носивший в качестве акта радикальной иронии галстук-бабочку, обсуждал размещенную на сайте «Министерство пропаганды» последнюю обличительную речь Мартина Бишопа, посвященную «фармацевтической мафии». Присутствовали около пятнадцати человек не старше тридцати лет, и когда студент-медик из Калифорнийского университета попытался объяснить экономическую составляющую в научных исследованиях фармацевтических компаний и ее влияние на цены, Мур не выдержал и вмешался: – Вы похожи на корпоративного зазывалу. С каких это пор медицина вдруг стала прибыльной отраслью? Можно сделать прибыль на автомобилях или тех же игрушках, но на больницах и лекарствах, интернете и базовых продуктах? На том, что просто необходимо для жизни? Это не бизнес. Это человеческое право. Студент-медик, не привыкший к тому, чтобы его перебивали, был явно раздражен. – Тогда поезжайте на ферму и выращивайте там себе еду! – В сутках, приятель, всего двадцать четыре часа, и не думаю, что в наше время стоит пятиться в семнадцатый век. Разве это нам обещал капитализм? Кевин даже себя самого удивил таким выплеском, да и другие тоже выглядели удивленными тем, что тощий черный парень, тихо сидевший на всех предыдущих собраниях, вдруг подал голос. Позже Жасмин – двадцатишестилетняя художница-акционистка – пригласила его выпить. – Знаешь, ты прав. Он пиарщик, зазывала, и таких тут половина. Я даже начинаю подозревать, что наш Олаф – шпион, – заявила она. – Шпион? – переспросил Мур, стараясь изобразить на лице потрясение. – На федералов, что ли, работает? – Почему бы и нет? – Горстка представителей поколения двутысячных для них ровным счетом ничего не значит. Они только и делают, что ищут повсюду русских хакеров и исламских боевиков. – Возможно, – кивнула Жасмин. – Но если так и есть, то они упускают из виду нечто большее. И потом сами же себя будут упрекать. – Нечто большее? Уж точно не «Анархистов Западного побережья». – Я не о них говорю. – О ком же тогда? Артистка улыбнулась и подняла свой бокал с пивом. – За Революцию, Кевин. Это будет что-то. Аарон пришел позже. Жасмин представила его Кевину в баре «У тетки Чарли» до начала шоу трансвеститов. Новый знакомый небрежно пожал Муру руку, затем выложил на стойку свежий номер журнала «Роллинг Стоун» и развернул на странице с заголовком «Новое лицо революции». Это была яркая, хотя и не вполне лестная, хроника жизни Мартина Бишопа, тридцатисемилетнего активиста из Теннесси, юношеский баптистский пыл которого заново расцвел на почве социальной справедливости. Сначала он и его соратник-ниспровергатель, головорез из Пенсильвании по имени Бенджамин Миттаг, сделали себе имя среди прогрессистов в Остине, штат Техас. Блог («Министерство пропаганды» – www.propagandaministry.com) с огромным количеством подписчиков послужил толчком к тому, что при финансовой поддержке онлайн-платформы «Кикстартер» было организовано турне по университетским городкам с целью «бросить правду в лицо сильных мира сего». Последователи Бишопа именовали себя «Тяжелой бригадой». В переполненных аудиториях Бишоп разглагольствовал с пылом проповедника, и некоторые даже сравнивали его с Мартином Лютером Кингом-младшим, хотя он часто цитировал текст на личной печати Томаса Джефферсона: «Повиноваться Господу, сопротивляться тиранам». Властвующая элита, говорил он слушателям, создала защитные барьеры и настолько отгородилась и дистанцировалась от девяноста девяти процентов остальных, что едва замечает скулеж тех, кто бросает ей вызов сидячими забастовками, демонстрациями, крикливыми надписями на плакатах и футболках и поп-музыкой. Элита не видит ничего, что внушало бы ей хоть какие-то опасения. – Кого же ей тогда бояться? – спрашивал он аудиторию, после чего указал на людей, которые пострадали в судебных тяжбах и во время тюремного заключения: на творцов хаоса. Хакеры, осведомители и разъяренные толпы, которые крушили все на своем пути. – Взгляните на Сиэтл![4] Взгляните на Руби-Ридж![5] А битва за Бруклинский мост?[6] – разглагольствовал он, обращаясь к толпе в Сент-Луисе. Кто бы ни открыл глаза массам на правящий класс, кто бы ни выставил напоказ тот факт, что его авторитет иллюзорен, именно такие случаи показали, что за цивильной маской власти скрываются спецподразделения полиции и крупные адвокаты. Обращаясь к студентам Нью-Йоркского университета, Аарон спросил: – Неужели все ослепли? Полицейские расстреливают наших черных братьев и сестер! Тюремно-промышленный комплекс заполняет наши тюрьмы самой дешевой рабочей силой, и все это делается в интересах «Макдоналдс», «Вендис», «Уолмарт» и «Викториас Сикрет». Современные рабы наполняют колл-центры «Веризона» и «Спринта». За девяносто центов в день! Даже если вы остаетесь в стороне, не думайте, что не придут и за вами. Банки при первой же возможности оттяпают ваше жилье. Нефтяные компании посылают ваших детей в пустыню, чтобы те погибали ради их проклятой прибыли! Я где-то не прав? И толпа в едином порыве ответила: – Нет! – Если все это напоминает войну и попахивает войной, то как оно называется? – Война! После митинга в Сент-Луисе три десятка накачанных сторонников «Бригады» прорвались в одно из отделений «Ситибанка» и разгромили холл, прежде чем подоспела полиция. Именно тогда против Бишопа впервые было выдвинуто обвинение в терроризме – если не официальными властями, то судом общественного мнения и его самым ярым телевизионным критиком, Сэмом Шумером. Каждый день в «Фейсбуке» появлялись новые порции тревожных новостей – иногда фальшивых, иногда правдивых – о Бишопе и его последователях. «Бригада» стала синонимом «надвигающихся беспорядков». Сидя рядом с Аароном, слушая, как тот зачитывает свои любимые отрывки из обзора «Роллинг Стоун», и инстинктивно понимая, куда клонится разговор, Кевин чувствовал прилив воодушевления. «Бригада». Настроение у Аарона как человека маниакально-депрессивного склада менялось с такой же непредсказуемостью, с какой непоколебимостью держались его марксистские убеждения. Он работал с Мартином Бишопом еще в Остине, много лет назад, когда все только начиналось. У него в запасе наверняка было немало всяких историй, но их черед, видимо, еще не наступил. – Вопрос, который я должен вам задать, Кевин, звучит просто: какова ваша позиция? – спросил он. – Рядом с вами, конечно же.