– Отдай ему, Мишенька, – вдруг взмолилась тетка. – Это ж варнак каторжный, убьет. – Не рискнет, – усмехнулся Мишка. – Это ж каторга пожизненная. Нет, здесь он меня убивать не станет. А дальше – как бог даст. – Умный, – неожиданно оскалился мужик. – Умный, – кивнул Мишка. – Так что, договариваться станем или шум поднимать? – Чего хочешь? – подумав, спросил мужик. – Три мешка муки, мешок соли и две коробки чая, – быстро перечислил Мишка. – Много, – качнул варнак косматой головой. – Шум вам дороже встанет. – Думаешь, за горло нас взял? – помрачнел мужик. – Нет. Но за наглость наказывать надо. И за глупость. Он по глупости своей наглеть начал, а обнаглев, на меня в драку полез, хоть и не знает, кто я. Вот пусть и платит, – ответил Мишка, кивая на приказчика и не отводя взгляда от глаз мужика. Одновременно с этой игрой в гляделки Мишка мысленно накачивал себя злостью, пытаясь взглядом показать противнику, что не боится его и готов драться. «Я зверь, я готов убить», – билось в мозгу парня. Спустя пару минут варнак не выдержал и, тряхнув головой, медленно отступил к прилавку, повернулся к приказчику и приказал: – Дай, что сказано. – Да как же это, Савва?! – взвыл тот. – Он же завтра опять придет. – Не придет, – рыкнул мужик и, повернувшись, вопросительно посмотрел на Мишку. – Не приду. Наказывают один раз, – кивнул ему Мишка. – Дай, – отрезал варнак и тяжело затопал в подсобку. – Телега перед лавкой. Загружай, – скомандовал Мишка. – И не вздумай дерьмо всучить. Больше не прощу. Вздрогнув от его тона, приказчик выскочил в подсобку, и спустя пару минут двое пропойного вида мужичков уже сгружали в телегу мешки с мукой и солью. Чай варнак вынес сам и, передавая его Мишке, тихо сказал: – Шустрый ты парень. Рисковый. Мне такие нравятся. Сам таким был. Только теперь осторожен будь. Карпуха не простит. – Ну, тут уж как бог даст. Я ведь тоже не пальцем деланный, – усмехнулся Мишка, забирая добычу. – Человечья кровь не звериная. У нее вкус другой. – Знаю. Пробовал, – коротко ответил Мишка, и варнак удивленно замер, глядя на него неверящим взглядом. – Тайга – она большая, и люди в ней разные встречаются. А я уже четыре года как один на промысел хожу. – Ну, я сказал, а ты слышал, – кивнул мужик и, развернувшись, вернулся в лавку. – Ох, Мишенька, что ж ты делаешь? Зачем было так рисковать? Это ж зверь лютый, – запричитала тетка, клещом вцепившись в Мишкин рукав. – Зверь он, может, и зверь, да только умный, – усмехнулся в ответ парень. – Все, мама Глаша. Поехали дальше. И так полдня потеряли. Полученные от инженера два рубля они потратили все, зато телега оказалась набитой почти под завязку. Перетаскав все купленное в подклеть, сарай и подпол, Мишка отогнал телегу обратно хозяину и с чувством выполненного долга вернулся домой. По словам тетки, зиму теперь они переживут без особого напряжения. А если учесть, что в следующем месяце от инженера будут получены еще деньги, то можно сказать, что беспокоиться не о чем. Устало присев на лавку, Мишка прикрыл глаза, проигрывая в памяти все, что успел увидеть за день. Деревенька, в которой он оказался, притулилась к узловой железнодорожной станции, где были депо, ремонтные мастерские и склады. Еще пара деревень растянулись вдоль железной дороги, и большая часть мужского населения всех этих деревень работала на станции. Кто грузчиками, кто мастерами в депо. За самой станцией начал разрастаться городок, в котором проживала состоятельная часть населения. Так сказать, элита местного розлива. Верстах в семи выше по реке, протекавшей мимо станции, была еще угольная шахта, обеспечивавшая чугунку топливом. Там в основном трудились каторжники, но и местные не брезговали наниматься туда в зимний сезон, чтобы повысить благосостояние семьи. Больше всего Мишку бесило то, что он никак не мог определить, где именно оказался. Все местные названия и ориентиры были для него китайской грамотой на японском языке. Очень не хватало хорошей карты, чтобы спокойно рассмотреть ее и определиться. В лавках, которые они сегодня посетили, даже книг толком не было, не то что карт. Однако местная элита должна иметь возможность приобщаться к веяньям большого мира, а значит, где-то в городке обязательно должна быть лавка букиниста. Но переться туда просто так Мишке не хотелось. Для начала нужно было выяснить, а есть ли она, или все его измышления пустой звук. Но спрашивать об этом тетку было бесполезно. Неграмотная женщина и понятия не имела, что такое букинист. Значит, на эту тему нужно говорить с тем, кто имеет беспрепятственный доступ в те места. Это или доктор, или инженер, или урядник. Последний даже предпочтительнее. К тому же в последнее время доктор стал заходить все реже. Осенняя дождливая погода и раскисшие деревенские улицы не располагали к прогулкам. Шум в сенях отвлек Мишку от размышлений. В дверь что-то грохнуло, потом послышалась какая-то возня и тихий вскрик тетки. Вскочив, парень в два шага подскочил к двери и, резко распахнув ее, разглядел отвратную картину. Глафира, сжавшись в комок, лежала на полу, прикрывая голову руками, а над ней, сжав кулаки, стоял Трифон. Расхристанный, пьяный, готовый на все, лишь бы добиться желаемого. Чувствуя, как перед глазами встает кровавая пелена от бешенства, Мишка взревел и, подпрыгнув, резко ударил пьяницу ногой в грудь, вышибая его на улицу. Слетев с крыльца, Трифон врезался головой в бревна, приготовленные на дрова, и, подхватив какой-то кол, вскочил, визжа и брызгая слюной, словно помешанный. – Убью, пащенок! – вопил он, размахивая колом. – Зашибу, тварь! Вскинув кол, он бросился на Мишку, норовя навернуть его по голове. Сбежав с крыльца, парень шагнул вперед и, выждав, когда дядька нанесет удар, шагнул в сторону, одновременно слегка разворачиваясь к нему лицом. В тот момент, когда кол просвистел мимо его многострадальной тушки, Мишка ударил. От всей души, так, как когда-то его учили. Жилистый кулак врезался Трифону в челюсть, и пьяницу просто подкинуло. Выронив кол, тот рухнул на землю, моментально потеряв ориентацию в пространстве. Похоже, такого ответа он явно не ожидал и ни с чем подобным не сталкивался. Откинув кол ногой в сторону, Мишка ухватил дядьку за грудки и, вздернув на ноги, прорычал, тряся его, словно грязную тряпку: – Еще раз посмеешь тронуть ее хоть пальцем, я тебе башку откручу. Понял меня, пьянь? – Засужу, – прохрипел в ответ Трифон. – У мирового ответ держать будешь. – Это что тут такое происходит? – послышался знакомый бас, и в калитку вошел урядник. – Да вот, Николай Аристархович, – ответил Мишка, брезгливо отшвыривая жертву, – нажрался до свинского состояния и на маму Глашу с кулаками полез. Пришлось внушение провести. Кулаками. – Давно пора, – скривился урядник, мрачно разглядывая притихшего Трифона. – Я тебе что говорил, Трифон? Давно в холодной не ночевал? Или решил, что если племяш болеет, так за бабу и заступиться некому? – Болеет он, – заныл дядька. – Да он здоровее меня будет. Дерется так, что с одного удара и дух вон. Я, господин урядник, на него жалобу подавать буду, мировому. – Ну-ну, подавай, – фыркнул урядник. – Посмотрю, что тебе судья скажет. Особливо ежели я на том суде буду. А я туда обязательно приду, – многообещающе закончил он. – Надоел ты мне, Трифон. Никак не уймешься. Одно беспокойство от тебя. – Чего это беспокойство? – делано возмутился дядька. – А того, что шебутной ты. И меры не знаешь. Все люди как люди, выпьют свою плепорцию, и домой, спать, к бабе под бок. А ты все норовишь бузу какую устроить. Вон, племянника до греха довел. А ему еще драться-то рановато будет. Не ровен час опять занеможет? Ох, упеку я тебя, Трифон! Как бог свят, упеку! – Простите, господин урядник, Христа ради, – тут же заныл дядька. – Куражу излишек вышел. Душа праздника просила, вот и не сдержался. – Последний раз, Трифон. Еще раз бузу учинишь, и считай, что уже пошел кандалами греметь, – вздохнул урядник и величественным жестом отмахнулся от него. Сообразив, что гроза миновала, Трифон ужом выскользнул со двора, моментально растворившись в осенних сумерках. – Пройдите в дом, Николай Аристархович, я самовар спроворю, горячего попьем, – предложил Мишка, проводив его взглядом. – Чай – это хорошо. Да и поговорить мне с тобой надо, – важно кивнул урядник, поднимаясь на крыльцо. * * * С хрустом откусывая от куска колотого сахара, размоченного в чашке с чаем, урядник прихлебывал круто заваренный напиток и задумчиво поглядывал на сидящего напротив парня. Допив очередную чашку, он аккуратно поставил ее на блюдце и, помолчав, негромко сказал: – Не знаю, что с тобой сталось, но изменился ты, Мишка. Сильно. Раньше все больше молчал да слушал. И от людей подальше держался. Если не на охоте, то вечно в депо пропадал. И ведь не работал. Только сидел в сторонке да смотрел, как люди работают. Внимательно так смотрел. – Интересно было, – осторожно кивнул Мишка. – То понятно. Но вот говорить ты стал совсем не так. Даже дознатчик приметил. Словно ученый говоришь. Не грамотный, а ученый. Как будто где в городе учился. – Вы это к чему, Николай Аристархович? – прямо спросил Мишка, подобравшись. – Да вот смотрю на тебя и думаю: с виду вроде все тот же пацан, а в глаза глянешь, не пацан уже, а мужик взрослый. Умный, всякие виды видавший. – Так смерть, она крепко ума прибавляет, – пожал парень плечами. – Это да. Но старше не делает. Тут еще кое-какие мелочи мелькали. Ты вот крыльцо починил, сарай перекрыл, а тот Мишка к плотницкому делу особого рвения не имел. Так, по мелочи чего. А вот так, серьезно, и не пытался. Вот и думаю я, ты это или не ты? Честно скажи, Мишка. – Ну и вопрос у вас, Николай Аристархович, – покачал парень головой. – Сами же говорите, что с виду все тот же Мишка. И как тогда может быть, чтобы тело одно, а дух другой? Вы честного ответа хотите? А мне вам и ответить нечего. Контузило меня крепко. Это вы и сами хорошо знаете. И то, что у меня до сих пор памяти нет, тоже. Да и доктор это завсегда подтвердить может. А что до умений ремесленных, так выходит, что я, на чужую работу глядя, учился. Так выходит. – Возможно, – помолчав, кивнул урядник, расправляя усы. – А чего ты на Трифона кинулся? Раньше смотрел да помалкивал. А тут метелить кинулся так, словно родную мать защищал. – Так мама Глаша мне матерью и стала. Не дала в сиротском приюте сгинуть. Вырастила, выкормила. Теперь мой черед заботу явить. А Трифон ежели не уймется, может по пьяному дело в луже утонуть. Бывает такое. – Вот-вот, и сейчас ты не тот Мишка, – встрепенулся урядник. – Тот Мишка за то, чтобы людскую кровь пролить, и не помыслил бы. А ты говоришь так, словно уже и делал такое. Мишка невольно вздрогнул. Не справившись с эмоциями, он в очередной раз умудрился выдать себя. И тут не отделаешься сказочкой про драку в тайге. Раз уж потерял память, так и нечего такие подробности про себя выдавать. Помолчав, он облокотился о стол и, уставившись взглядом в пустую чашку, еле слышно спросил: – Николай Аристархович, чего вы опасаетесь? Неужто решили, что я для простых людей опасным стать могу? Спрашиваете, кто я? Так я теперь и сам не очень понимаю, кто я и чего умею. Одно только могу точно сказать. До тех пор, пока меня не трогают, я никого не трону. – Тут вот еще что, – после долгого молчания произнес урядник, – Мишка раньше меня с людьми по следам беглых водил. Уж два года как лучший следопыт в округе. И тайгу знал так, что опытные мужики диву давались. – Вот очухаюсь, сам в тайгу схожу, а там как бог даст. Если вспомню, как правильно по следу ходить, то милости прошу, а если нет, не обессудьте, – кивнул Мишка, решив играть роль до конца. – Ну, даст бог, сложится, – кивнул урядник и, поднявшись, перекрестился с довольным видом, добавив: – А чай ты хорошо заваривать стал. Крепко. От души.