Внезапно мигающие огни и цвета теряют свой блеск. Я до мозга костей, до глубины души хочу прокричать про то, что мы заслуживаем свободу. Хочу поговорить с фанатами о вещах, которые нам не разрешают. Поделиться с ними этой историей, этим нежным маленьким моментом между нашей группой и доказать важное значение этой песни, которую мы только что спели им. Рассказать им о нас с Заком. Услышать, как они будут кричать и подбадривать, впустить их в нашу реальную жизнь, чтобы они могли любить нас и праздновать вместе с нами, а не с нашими масками, которые мы вынуждены выставлять на публику. Я устал от этого, мы даже больше не можем называть это ложью, потому что то, что они видят, – это то, что они получают. Я наполовину погиб. В Unsaid особенно тяжелая хореография, поэтому я не могу зацикливаться на ней слишком долго и погрузиться в музыку, я кружусь, шагаю, наклоняюсь. Но шаги подводят меня к Заку, когда начинается его партия, и я не могу не смотреть на него, пока он поет. – Ты – буря, разорвавшая меня на части, – начинает он своим грубым, сильным голосом, глядя прямо в аудиторию, не замечая меня, – но, к сожалению, ты починил мое сердце. Затем – ха-ха – его взгляд скользит в мою сторону. – Детка, – заканчивает он, сверкая глазами и расплываясь в зубастой улыбке. Я улыбаюсь в ответ и издаю восхищенный, сдавленный смех. Он поджимает губы в попытке подавить улыбку, но это бесполезно – солнечный свет практически льется из него потоком. Мы так заняты, разглядывая друг друга, что почти пропускаем сигнал вернуться к хореографии. Песня звучит так же, как и каждый вечер, но сегодня все по-другому, потому что поверх фонарей, толпы, движений, дыма, песен и шагов – улыбка Зака, и то, что он обратил на меня внимание поверх всего этого шума. У меня на лице легкомысленная улыбка, я сдерживаю хихиканье на протяжении следующих нескольких песен. И это приятно. Итак, я застигнут врасплох, когда в конце вечера мы покидаем сцену и видим, что Эрин и Валерия ждут нас с суровыми выражениями лиц. Я почти чувствую, как все парни уходят в себя, когда мы пытаемся понять, что сделали не так и на кого они злятся. Эрин смотрит мне в глаза, и это отвечает на все вопросы. Мне повезло. – Пойдемте поговорим, – приказывает Эрин, и мы двигаемся, я иду в ногу с ней. Зак немедленно появляется у моего плеча, и, хотя он не прикасается ко мне, пока люди все еще могут увидеть нас, его локоть касается моего, и я почти уверен, что это не случайно. – Что смешного? – спрашивает Эрин, не глядя на меня. На долю секунды она становится как моя мама, а я как в детстве, запертый в машине рядом с ней, пока она кричит на меня за плохое поведение. Но Эрин не мама, и мне не нужно паниковать, потому что это бизнес, мы все профессионалы, и это разговор с руководством. Но тогда почему у меня скручивает живот и холодеют кончики пальцев? Почему мои глаза бегают по сторонам, ища спасения, на всякий случай? – Ничего, – говорю я. Мой голос звучит неуверенно. – Ты же знаешь, – говорит она. – Я понимаю, что сейчас все кажется очень захватывающим. Я помню, каково это – быть в первых настоящих отношениях. Но вам двоим придется поработать над тем, чтобы оставаться профессионалами. Что-то очень похожее на страх пронзает мое сердце. – Ох. Я думал, что все нормально. – Вы думали, что хихикать, как школьники, на протяжении трех с половиной песен, на сцене, во время концерта, за посещение которого люди заплатили хорошие деньги, было профессионально? – спрашивает Эрин, наконец-то взглянув на меня. Она не улыбается. – Я знаю, ты лучше этого, Рубен. Это не ты. Я чувствую, что умираю. Хочу найти где-нибудь маленькую норку, заползти в нее и свернуться калачиком, чтобы переждать день, а может быть, даже неделю. Она права. Мама убила бы меня, если бы узнала, что я сделал. Я должен следить за собой. Мы здесь не для развлечения. Мы здесь для того, чтобы делать шоу. Как я мог позволить себе забыть об этом? Рука Зака снова касается моей, на этот раз более крепко. – Тем не менее мы прекрасно спели, – говорит он. – Не облажались. Я ловлю его взгляд и качаю головой. Не хотелось бы еще больше нагнетать. Я просто хочу, чтобы Эрин отпустила нас, мы могли забыть об этом, и в следующий раз я сделаю все лучше и докажу свой профессионализм. Докажу, что я не совершаю глупых ошибок, как ребенок, играющий на уроке драмы. Эрин резко поворачивается к нему. – Вы не станете лучшими, вкладывая минимум усилий, – говорит она. – Вы зарабатываете не для галочки. Эти люди? Они поклоняются вам. Для многих из них это единственный раз в жизни, когда они могут вас увидеть. Некоторые из них ждали годами. Не проявляйте к ним неуважения, делая непонятно что или веселясь, потому что у вас появилось новое развлечение. Если это повторится, нам придется поставить вас на разные концы сцены. Подождите, она угрожает разлучить нас, как в детском саду? Может быть, мы и облажались сегодня, но я вряд ли думаю, что мы заслуживаем такого грубого тона, которым она разговаривает. Мой стыд смешивается с гневом, но беспокойство опережает все. Просто улыбнись. Кивни. Извинись. Не давай ей повода наказывать тебя. Поэтому я прикусываю язык и коротко киваю. – Прости. Этого больше не повторится. Не волнуйся. Эрин резко просветлела. – Хорошо. Это все, что я хотела услышать. Прямо за нами заговаривает Валерия. – Зак, можно тебя на секунду? Я смотрю, как он отстраняется, озабоченно сдвинув брови. Они отстают от нас на несколько футов, так что я не могу расслышать ни слова. Но я уже знаю по выражению его лица, что мне не нравится то, что там происходит. Когда он, наконец, отходит от Валерии и присоединяется к нам, мы уже начали раздеваться в гримерках. Я вопросительно поднимаю бровь, глядя на него, но он натянуто улыбается и качает головой, снимая куртку, передавая Виктору. Позже. «Позже» не заканчивается до тех пор, пока мы не приезжаем в отель. Зак проводит остаток ночи, погруженный в себя, тихий и отстраненный. Даже в автобусе он молча сидит рядом со мной. Очевидно, это совсем не похоже на прошлый раз, когда он молчал, сейчас я поглаживаю его руку большим пальцем, и он так сильно прижимается ко мне всем телом, что вдавливает меня в окно. Ему явно что-то от меня нужно, но он не хочет говорить при остальных. Итак, как только мы выходим из лифта, и охранники занимают свои посты у наших дверей, я одариваю его фальшивой восторженной улыбкой. – Хочешь посмотреть кино или еще что-нибудь поделать? – спрашиваю я. Он нетерпеливо кивает с облегчением на лице. – Эй, разве мы не приглашены? – спрашивает Энджел забавным голосом. Джон вздыхает. – Энджел. – Мы постоянно сидим одни в номерах, потому что к нам нельзя приглашать гостей, Заку и Рубену не запрещают видеться. И тебе нравится быть одному. Так что, по сути, я единственный, кто страдает. Лицо Зака вытягивается все больше с каждой секундой, и у меня официально заканчивается терпение. – Никто не мешает тусоваться с Джоном, если тебе одиноко, – говорю я. – И никто не мешает тебе пригласить нас отдохнуть без всяких тусовок. Но не срывайся на нас из-за того, что тебе запретили приглашать гостей, Энджел. Мы пытались остановить тебя. – Об этом никто бы не узнал, если бы вы втроем не погнались за нами и не устроили сцену, – холодно говорит Энджел. – Ты этого не знаешь, – говорит Джон, переводя взгляд с одного на другого, его брови встревоженно поднимаются. – Тебе было бы паршиво в любом случае. И все уже сделано. Зак обхватывает себя руками. – Пойдешь с нами? – спрашивает он с легким отчаянием. Я почти уверен, что на самом деле он не хочет тусоваться с Энджелом и Джоном, иначе он бы заговорил в автобусе. Но пытаться заставить Зака ставить свои потребности выше чьих-либо еще – все равно что пытаться умолять пчелу не жертвовать собой ради улья. Я пристально смотрю на Энджела. Энджел переводит взгляд с Зака на меня, затем поднимает руку. – Нет. Я устал. Они с Джоном направляются в свои комнаты, и Зак хмурится. – До завтра? – спрашивает он. – Конечно. Может быть, – он не смог бы звучать менее восторженно, даже если бы попытался. Когда мы входим в мою комнату, Зак парит у двери, поднимаясь на цыпочки и снова опускаясь, как будто готовится взлететь. Я тяжело приземляюсь на кровать со скрипом пружин. – Что случилось? Он делает несколько медленных шагов по комнате, глядя из окна вниз на мигающие огни Праги. – Ничего. Валерия просто сделала несколько замечаний о моих танцах. Где-то глубоко внутри меня просыпается шестое чувство. Когда переживаешь целую жизнь пассивной агрессии и скрытых угроз, желудок начинает распознавать их раньше, чем разум. Это один из таких моментов. – Какого рода замечания? Он пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного. Но это очень важно, иначе он не был бы таким тихим. – Она сказала, что ты отвлекал меня сегодня вечером и из-за этого я сделал все невпопад. Я часто делаю ошибки, и мне нужно будет потренироваться с ней во время перерывов на съемках на следующей неделе. Валерии чертовски повезло, что ее сейчас нет с нами в комнате, иначе я бы сказал ей пару ласковых. – У тебя все замечательно, – говорю я, пытаясь сохранять спокойствие. – Откуда ты знаешь? Ты не видишь меня, когда мы танцуем. Я встаю и подхожу к нему. – Эм, потому что я работаю с тобой уже три года? И я видел, как ты танцуешь миллион раз? Он теребит занавеску.