— Слишком много всего, Бёрд. — «Спасибо» будет достаточно. Он смотрел на принадлежности почти в оцепенении, выглядя напряженным и неуверенным. Он сказал, что потерял свое видение, и я задавалась вопросом, было ли с этим связано какое-либо беспокойство. — Почему бы тебе не повозиться с этим? Нарисуй или напиши что-нибудь. — У тебя чистый дом, а искусство — это беспорядок. — Мне все равно. Я бы не пригласила тебя сюда и не купила все эти вещи, если бы было по-другому. — Я говорил тебе, что больше не рисую. — Он собирался бороться со мной изо всех сил, и я была готова принять вызов. — Ну, это неправда. Я видела краску на твоих пальцах. — Это не считается. — Потому что это краска из баллончика? — Просто потому, что это не считается. — Беспорядок — это просто часть процесса. Разве ты думаешь, что я не спотыкаюсь или не забываю идеально вытягивать пальцы ног? То, что ты сторонишься этого, не делает тебя лучше. А совершая ошибки, ты как раз становишься лучше. Он вздохнул, взял кисть и провел пальцами по щетине. — Ты можешь включить какую-нибудь музыку? — Конечно. — Что-то легкое. Громкая музыка отвлекает. — Хмм, — сказала я, думая, что включить, когда потянулась к своему телефону. — Нет. Вот это, — сказал он, указывая кистью в направлении моего проигрывателя. — Ох, я не думала, что такой молодой парень как ты, оценит это. Он неодобрительно поднял на меня брови. — Почему бы тебе не выбрать? — предложила я. — Ты потанцуешь? — А? — Если я собираюсь, как по команде, рисовать, это как раскрыть свою душу. Я хочу, чтобы ты раскрыла мне свою. Это справедливо. — Так вот как это должно быть? Ты показываешь мне свое, а я тебе свое? — Я бы сказал наиболее классный вариант. Этот обмен фразами заставил мое сердце затрепетать. Это было странно интимно, и низкий тон его голоса был почти соблазняющим. Эш был прав. Для меня это было просто мазать краски на холст, но когда он приравнял это к танцам, я поняла всю уязвимость в том, что просила его сделать. — Хорошо. Хотя ты все еще можешь выбрать музыку. Он положил кисть и присел на корточки, чтобы рассмотреть мою полку с пластинками. — У тебя здесь на самом деле коллекция. — Да. Это моего отца. — Вы близки? — Раньше были. А ты со своим? — Раньше были. Он...? — конечно, он подумал об этом, кто бы расстался со своей коллекцией пластинок, пока не умер? — Ох, нет... мои родители были очень строгие, по большей части нам не разрешали слушать музыку. Но в одну из ночей, мой отец пришел домой с работы и направился в свое логово, где слушал эти пластинки. Я пришла и села к нему на колени, и мы танцевали. Он ужасно двигался, — сказала я, смеясь, — на мой шестнадцатый день рождения, он восстановил проигрыватель и отдал мне всю свою коллекцию. — Ничего себе. — Да, это самый лучший подарок, который я когда-либо получала. Он начал открывать конверт. — Закрой глаза. Я не хочу, чтобы ты увидела, прежде чем музыка заиграет. Я фыркнула. — Хорошо. Я сжала руки по бокам, когда прислушивалась к шагам Эша, пластинка была вытащена из конверта, затем он установил ее в проигрыватель и опустил иглу. Знакомые аккорды пианино заполнили комнату, и я мгновенно признала песню Битлз, Golden Slumbers. Я открыла глаза, а Эш уже распаковывал угли. У нас была сделка, поэтому я начала двигаться, и меня не заботило, что он делал, пока я танцевала. Мне нужно было сосредоточиться на музыке и своем теле. Поначалу я нервничала, даже была немного застенчива, но когда бы я ни смотрела на Эша, его нижняя губа была прикушена, и его руки порхали, когда его глаза перемещались от меня и назад на мольберт перед ним. Не было причин чувствовать застенчивость, потому что мы оба были в своей стихии. Мы были похожи. Конечно Эбби-Роуд (прим.перев. двенадцатый альбом британской рок-группы The Beatles) предназначен, чтобы перетекать от одной песни к другой. Поэтому проникновенная мелодия Golden Slumbers плавно влилась в скандирование Carry That Weight, которая закончилась тяжелой, почти эротичной игрой гитары. Поэтому я подошла к задней части мольберта и играла в воздухе на гитаре, безмолвно ртом повторяя слова для него. Он улыбнулся, но был где-то в другом месте, его шапка почти слетела с головы, открывая мягкие шелковистые кудри и волны. Его язык был немного высунут изо рта, когда он оценивающе смотрел на холст. Отыграли последние строчки песни, когда я мягко перескочила в свое танцевальное пространство. Затем я подбежала к проигрывателю и переключила иглу на Oh Darling, так как знала эту пластинку наизусть, и не ощущала, что Her Majesty, будет хорошей песней для танца. Когда я подняла иглу, он заметил, остановившись посмотреть, как будто это сбило его концентрацию. — Не беспокойся, я просто переключаю, — сказала я. Эту песню я чувствовала всей душой, покачивая бедрами из стороны в сторону, позволяя своим конечностям тянуться. Я сжала ткань своей футболки и потянула ее, как будто она была в огне. Когда я сделала это, то забыла что этот странный и загадочный мальчик может наблюдать. Прошло так много времени с тех пор, как я танцевала ради чистого удовольствия. Всегда были лишь тренировки, прослушивания или демонстрации. Здесь не было никакого осуждения, страха быть отвергнутой, просто пространство, чтобы двигаться и выражать себя. Комната была наполнена творческой энергией. В этом слове не было ничего другого кроме — кайф, наркотик. Метафизический. Эш отстранился от меня, так же как и я от него, но мы были связаны — мое тело, его кисть. Песня подходила к концу. Я вытянула руку и подняла иглу, и заметила тишину. Эш не двигался. Он наблюдал за мной все время. Я подняла глаза и наши взгляды встретились. Все энергия, которая пощипывала мою кожу и направляла мое тело, сгустилась между нашими взглядами, и мы оба отвели взгляд так же быстро, как и наши глаза встретились. Я отвернулась, в поисках отвлечения в другой пластинке. Я вытащила Тома Уэйтса, сразу перешла к песне Please Call Me, Baby и снова начала танцевать. Эш вернулся к своей работе, а я вернулась к своей. Мы делали это, даже не знаю, насколько долго, потому что время исчезает, когда ты танцуешь. — Я закончил, — наконец сказал он, отступая от мольберта. Его лицо, руки и рубашка были покрыты радугой краски и пастели. Я сделала усилие, чтобы не подглядывать, и хотя я не могла знать, но была уверена, что картина будет хороша. Но Эш, казалось, не выглядел удовлетворенным. Я обошла и ахнула, когда увидела работу. Это была я, но это была вариация меня, взрывающаяся цветом, движением, мои волосы превратились в нечто другое — потустороннее, закручивая меня в бесконечном цвете. — Это прекрасно, — сказал я. На моем лице не было шрама. Казалось, будто он мог видеть, как я танцую в своих мечтах. — Я не знала, что ты рисуешь меня. — Это дерьмо, — сказал он. Я пребывала в полном неверии. Я не знала, что его дар был экстраординарным. Он только что нарисовал картину на скорую руку, и она была восхитительна. — Это изумительно. Как ты можешь так говорить? — спросила я. — Детали, линии они недостаточно точные. Я не всегда могу держать руку достаточно ровно, и я сдерживаюсь. Это не похоже. — Похоже? На что? — Бёрд, когда я вижу тебя, танцующую под эту музыку, — он сделал паузу, и передвинул иглу влево, чтобы запись перестала играть. — Когда я вижу, как ты танцуешь, я вижу тебя в радужно-голубом, бледно-зеленом, розовом и в цвете индиго. Вихри оранжевого и золотого как закат обволакивают твои движения. Вкрапления серебра, которые искрятся как луна, отражаются в темном океане, мерцающем вокруг тебя. Хотя его слова были поэтичными и завораживающими, я не знала, что делать с ними. Он произносил их, как будто, то, что он говорил, было ясно как божий день. Поэтому я просто стояла неподвижно, без эмоций, позволяя ему выразить свое разочарование. — А это, — он указал на рисунок концом своей кисточки, — не похоже, — сказал он. — Это не так красиво и динамично. Я понимала, что он имел в виду красиво в художественном смысле, но что, если он просто назвал меня красивой? — Но ты можешь практиковаться. — Нет, не то чтобы я не могу. Я не хочу. Шапка Эша соскользнула полностью, и его растрепанные волосы были вымазаны краской. Он покачал головой, вытаскивая себя из потерянности своего собственного раздражения. Когда он посмотрел на меня, он тихо рассмеялся, увидев мое замешательство. — Ты, должно быть, думаешь, что я чокнутый. Прости, я немного теряю голову, когда рисую. Поэтому я больше не делаю это. — Нет ничего плохого в том, чтобы терять голову. Вот почему мы все занимаемся искусством. Он прочистил горло.