– Мне очень жаль. То есть ты это знаешь, но я собираюсь повторять это снова и снова, возможно, даже говорить это бесконечно. Я закрываю глаза, пытаясь приспособить свой мозг к происходящему. – Я просто… все это было так глупо. Я действительно не думала, что оно превратится типа в нечто большее, понимаешь? Или, может быть, так и есть. Я боялась, что появится что-то, и либо вы оба забудете обо мне, либо у вас будет какой-то масштабный грязный разрыв, и все будет испорчено, и мне придется выбирать чью-то сторону, и черт, Эбби. Я так сильно люблю вас обоих. Я снова открываю глаза. – Поэтому… ты сказала мне, что я не нравлюсь Лео. – Да. Но ты не знаешь, что… потом, ты так верила в это… И я сказала Лео, что он тебе не нравится. – Подожди. Секунду. Извини. Я только что проснулась, так что я не… не понимаю, что происходит. Я делаю еще один глоток воды и вижу, что там лежит еще и банан. Я разрываю его, как будто и не съела вчера кучу тайской еды весом с меня, в надежде, что это поможет ибупрофену быстрее подействовать. Затем мои глаза полностью открываются. – Что ты ему сказала? – Ты злишься. Мой рот слишком набит бананом, чтобы я могла что-либо ответить. А может быть, дело в том, что когда я пытаюсь вызвать в себе гнев, который я испытываю с тех пор, как поняла, что она сделала, я не могу найти его в себе. Если он и есть, то похож на дым, который она оставила после себя, – что-то слишком тонкое, чтобы уцепиться за это. – Вроде того. Конни не плачет, но ее голос находится на том специфическом уровне децибел, который она набирает как раз перед тем, как разрыдаться. – Я все испортила, так ведь? Я сажусь на диван, пытаясь разгрузить голову и решить, что сказать. Я должна поделиться с ней, как сильно меня это ранит. Я должна рассказать ей, как последние несколько месяцев я ходила на цыпочках вокруг нее и Лео, лелея боль, о которой я не могла никому рассказать, и в первую очередь тем двум людям, которых это касалось больше всего. Но я могу сказать, что она уже знает все это. И то, что она почувствует себя хуже, никому не принесет пользы. – Нет, это не так. Я только что наблюдала, как дружба всей жизни разрушилась из-за недопонимания. Я не позволю этому нас сломить. У нас слишком многое позади и слишком многое впереди, чтобы терять это из-за чего-то, что, я думаю – я надеюсь – еще можно исправить. – Я все исправлю, клянусь. Я разговаривала по телефону с Лео вчера вечером. Я пыталась связаться с тобой, но кто-то связал меня с ним, и я все ему рассказала, – тараторит она. – Просто, чтобы он знал. Почему произошла эта странность. И если эта странность была. – О, более чем, – говорю я. Это облегчение, как ни странно, – откровенно обсуждать все с ней. Я умираю от желания спросить ее, что сказал Лео – а еще более себялюбивая и бурная часть меня хочет знать, что Лео сказал обо мне – но я знаю, что мне нужно спросить не о Лео. – Я была… зла, когда ты рассказала мне, что ты сделала. И я не дала тебе шанса объясниться. Конни вздохнула. – Ну… наверное, отчасти дело в том, что и так много всего изменилось, и я просто хотела… нажать на паузу, понимаешь? – Да, – говорю я спустя мгновение. – Я знаю. Облегчение от услышанного, кажется, разгоняет ее, заставляя слова спотыкаться друг о друга на своем пути. – Было такое чувство, что вы вдвоем идете куда-то, где я никогда не была, и – если быть честной – возможно, никогда не захочу туда идти, – говорит она. – Я никогда не испытывала таких чувств к кому-либо раньше, думаю, и я… Я не хотела, чтобы вы, ребята, увлеклись этим и бросили меня позади. Мы и без того все были очень заняты. Словно мы целую вечность ехали в одной машине и только сейчас посмотрели вниз и увидели дыру в полу – мы могли убедить себя, что все в порядке, пока едем в том же направлении, что и всегда. Я пытаюсь вспомнить, когда мы с Конни в последний раз по-настоящему разговаривали друг с другом, по-настоящему болтали, без домашки, внеклассных занятий и экрана телефона на нашем пути, и у меня ничего не выходит. – А знаешь что? Мы изменим это. Проведем больше времени вместе в этом году, как в старые добрые времена, – говорю я. – У меня будет больше свободного времени. Так что если ты найдешь окошко в своем графике, мы сможем просто… пообщаться. – Ты не будешь меня третировать? – С легкостью в голосе произносит Конни, хотя в нем еще слышится смятение. – Не собираешься сделать из меня Гарри для Рона и Гермионы, Пегги для Стива и Баки, булочками с корицей для твоих братьев и всех остальных живых существ… – Я собираюсь пойти вперед и прервать тебя на этой ноте, – смеюсь я. – Конни, никто никогда не сможет отбросить тебя как третье колесо. Ты сама по себе как все четыре колеса. – Это факт. Я прижимаю телефон ближе к лицу, как будто она может почувствовать мою решительность, и это заставит мои слова иметь большее значение, чем они уже имеют. – И даже если все изменится… то есть… я пытаюсь сказать, что все должно было и так измениться, несмотря ни на что. Лео уезжает учиться. Мы с тобой тоже куда-нибудь уедем через год. Но это не обязательно должно закончитья плохо. После того, как Гермиона и Рон сошлись, Гарри и Рон все еще были лучшими друзьями. – Ты только что… добровольно сделала себя Роном в этом метафоре? – Вот как сильно я тебя люблю, Кон. – Вот, блин. – Она фыркает в трубку, испытывая облегчение. – И Эбби, я хочу сказать, я знаю, что я вовсе не святой покровитель отношений с парнями, но я думаю… ну… Даже мое вмешательство не остановило ваши чувства друг к другу. Я правда думаю, что это имеет место быть. – Ты знаешь, что он уезжает. Вот так Конни снова предстала в полном великолепии мамы-друга, и ее слова настолько твердые, что я буквально слышу, как она положила руку на бедро для пущей убедительности. – Эбби, ты ждала всю свою чертову жизнь, чтобы выбраться из Шорлайна и увидеть мир. Я уверена, что ни один из вас не сможет отправиться куда-то, если бы за ним не последовал другой. Я не уверена в ее словах, но точно знаю – я сделаю все, что потребуется, чтобы выяснить это. Глава тридцать шестая Оказалось, что выпросить прощальный визит в лагерь так же просто, как попросить родителей подвезти меня. И Микки не шутила – ходили слухи, что меня съел медведь, и Виктория предложила заехать в лагерь, пока девчонки из хижины Феникс не перевернули все вокруг вверх дном, пытаясь докопаться до правды. Я ожидала увидеть Финна на стойке регистрации в его ленивой манере, в какой он всегда пребывает по утрам, но его там не оказалось. – У него сегодня рейс в Чикаго, – сообщает мне Джемми, после того как они с Иззи и Кэм заканчивают обнимать меня, и то только потому, что между нами возникает неловкость от того, как они все трое бдительно избегают моего гипса. – Да, – говорит Иззи, откусывая зубами колпачок от ручки. Она жестом показывает, чтобы я протянула запястье, и начинает расписываться на ярко-синем гипсе. – Но он, кажется, был очень доволен. Я тоже. Надеюсь, у него с мамой все получится. У меня такое чувство, что довольно скоро я получу от него весточку и все узнаю. – Я не могу поверить, что ты уезжаешь. Половина лагеря бросает нас, – говорит Кэм. Моя рука по очереди смещается от одной подруги к другой, чтобы каждая могла расписаться, а затем все трое торжествующе смотрят на меня. Я боюсь, что они спросят, что случилось. Боюсь, что проболтаюсь и расскажу им, потому что я рвусь поделиться с кем-нибудь – Конни нужно было уйти, прежде чем я успела сказать ей нечто важное. – Оставайся на связи, – говорит Иззи вместо этого. Как будто она ставит точку в разговоре; как будто ей не нужно спрашивать сейчас, потому что они обо всем расспросят позже. – Я напишу тебе коллективное сообщение, когды мы все уедем отсюда. – Ты лучшая! Мои родители все еще заняты разговором с Викторией, когда я выхожу из хижины, чтобы поискать Лео. Мне не приходится долго искать – он уже идет к офису размеренными, целеустремленными шагами, выглядит взъерошенным и взволнованным, как будто не выспался прошлой ночью. Наши глаза встречаются, и он останавливается на месте как вкопанный, мое лицо начинает пылать, и я понимаю, что он, должно быть, тоже искал меня. И вдруг почему-то, вот так вот просто, это кажется мне самой нестрашной вещью, которую я когда-либо сделаю. Я пересекаю расстояние между нами с Лео, позволяя себе впервые за несколько месяцев посмотреть ему в глаза целиком и полностью, впитывая его взгляд без стеснения или страха. Он смотрит в ответ, и в его глазах я уже все вижу. Это не то, что мы осознали. Просто что-то, что всегда было внутри нас, может быть, потерялось, но вот наконец, нашлось. Я протягиваю руку. – Не хочешь прогуляться? Он смотрит на мои пальцы, его глаза перебегают на гипс с другой стороны, а затем снова на мое лицо. Я держу руку вытянутой, ожидая ответа. – Да. Давай. Слегка неловко от того как быстро тепло разливается по мне, когда его рука обхватывает мою. Тихая, но мощная волна, такая, что я чувствую жар, успокаивающий меня. Никто из нас ничего не говорит, даже когда я сжимаю его пальцы, а он быстро сжимает мои в ответ. Но я начинаю идти, и он следует за мной, с такой легкостью подхватывая мой ритм, что мы могли бы идти так вместе всю нашу жизнь. Я веду его по хорошо знакомой мне тропинке, по которой бродила ранним утром и гуляла с Савви и Руфусом. Мы идем рука об руку, и я почти уверена, что чувствую биение его сердца на своей ладони так же громко, как слышу свое собственное. – Я видел пост в инстаграме, – наконец говорит он. – Я думаю, это моя лучшая работа. Лео издает резкий смешок, пиная пяткой траву. – Я видел достаточно твоих работ, чтобы понять, что это ложь. Я сжимаю его руку еще раз, прежде чем отпустить, и устраиваюсь на местечке в траве с видом на воду. Лео колеблется, затем садится рядом со мной, уставившись на берег. – Ты прочитал подпись?