После захода солнца они окажутся прикованными к монастырю. Вместе с вещдоками и телом. А старший инспектор Гамаш никак не хотел этого. Отец Филипп осенил собрание крестным знамением. Монахи перекрестились. Потом настоятель сел. И они сели. Они, как тени, повторяли все его движения. Или как дети, подумалось ему. Более милосердные и, наверное, более прилежные. Хотя некоторые из монахов были значительно старше настоятеля, они почитали его своим отцом. Вождем. Он был далеко не уверен, что он хороший вождь. И уж конечно, он хуже Матье. Но никого другого у них теперь не осталось. – Как вам известно, брат Матье умер, – начал настоятель. – Умер неожиданно. Но дело обстояло еще хуже. Рождались новые слова. Выстраивались одно за другим. Рвались наружу. – Его насильственно лишили жизни. Перед последним словом отец Филипп сделал паузу. – Убили. «Давайте будем молиться, – подумал он. – Молиться. Петь. Закроем глаза и будем петь псалмы. Забудемся. Затворимся в наших песнопениях и наших кельях. И пусть полицейские делают свое дело». Но отступить он уже не мог. Как не мог предложить им петь хоралы. Настало время для простых слов. – К нам прибыла полиция. С большинством из вас они уже поговорили. Мы должны сотрудничать с ними. У нас не должно быть тайн от них. Это означает, что мы должны допустить их не только в наши кельи и на рабочие места, но и в наши мысли и души. Произнеся эти необычные здесь слова, он заметил несколько кивков. Потом еще несколько. И на бесстрастных лицах, за которыми скрывалась паника, начало появляться понимание. Даже согласие. Следует ли сказать больше? «Господь милосердный, – молча взмолился он, – должен ли я сказать больше?» Он и без того уже сказал немало. Нужно ли говорить об остальном? И что-то решать? – Я отменяю обет молчания. Раздался всеобщий вздох. Его братьев монахов словно лишили одежды, и они остались обнаженными, беззащитными. – Это необходимо. Вам разрешается говорить. Не болтать. Не сплетничать. Но помогать этим офицерам найти истину. Теперь на их лицах появилась тревога. Они не сводили с него глаз. Пытались поймать его взгляд. И хотя ему было больно видеть их испуганные лица, он понимал, что их страх гораздо более естествен, чем то пустое выражение, которое он видел прежде. И наконец настоятель сделал последний, необратимый шаг. – Кто-то в нашем монастыре убил брата Матье, – сказал отец Филипп, чувствуя себя человеком, делающим шаг в пропасть. Он знал: проблема слов в том, что, когда они произнесены, взять их назад уже невозможно. – Кто-то из присутствующих здесь убил брата Матье. Он хотел утешить их, а на самом деле сделал иное – оголил, погрузил в ужас. – Один из нас должен признаться в преступлении. Глава восьмая Пора было отправляться. – Вы все взяли? – спросил Гамаш у капитана Шарбонно. – Все, кроме тела. – Да, лучше его не забывать, – согласился старший инспектор. Пять минут спустя двое полицейских вынесли из лазарета укрытое тело брата Матье на носилках. Гамаш перед этим искал доктора, брата Шарля, чтобы сообщить ему, что они забирают тело. Но не нашел. Нигде не было и отца Филиппа. Он исчез. Как исчез и секретарь настоятеля, неразговорчивый брат Симон. Как и все монахи в темных мантиях. Они все исчезли. Монастырь Сен-Жильбер-антр-ле-Лу не только погрузился в тишину, но и опустел. Когда они проносили тело через Благодатную церковь, Гамаш оглядел просторное помещение. Скамьи пустовали. Длинные скамейки для хора пустовали. Даже игривый свет исчез. Радуги пропали. Отсутствие света означало не просто темноту. Весь монастырь помрачнел, словно на исходе дня что-то собиралось. Если свет дарил радость, то сейчас образовавшуюся пустоту заполнило какое-то не менее яркое предчувствие беды. «Равновесие, – думал Гамаш под отзвук шагов по плиточному полу церкви, когда они сопровождали убитого монаха. – Équilibre[25]. Инь и ян. Рай и ад». Такие противоположности имелись в каждой вере. Антитезы. Они и обеспечивали равновесие. Прежде был день. А теперь наступал вечер. Они вышли из церкви в последний длинный коридор. Гамаш видел тяжелую деревянную дверь в конце. Видел чугунную защелку. Дверь была заперта. Но от кого? Они добрались до конца, и старший инспектор зашел в маленькую каморку привратника. Но и там было пусто. Никаких следов молодого монаха, брата Люка. Только толстенная книга, которая в действительности содержала нечто большее, чем просто текст, – песнопения. Музыка осталась, но монах исчез. – Дверь заперта, шеф, – сказал Бовуар, заглядывая в каморку. – Входная дверь. Ключа тут нет? Они осмотрели каморку, но ничего не обнаружили. Шарбонно открыл смотровую щель и выглянул наружу. – Вижу лодочника, – сообщил он, прижимая лицо к дереву, чтобы лучше видеть. – Лодочник на пристани. Глядит на часы. Все полицейские тоже взглянули на часы. Без двадцати пять. Бовуар и Шарбонно посмотрели на Гамаша. – Найдите монахов, – велел он. – Я останусь здесь с телом на случай, если вернется брат Люк. Отправляйтесь на поиски раздельно. У нас мало времени. Неожиданное отсутствие монахов, поначалу казавшееся какой-то странной выходкой, грозило обернуться кризисом. Если лодочник отчалит, то они застрянут в монастыре. – D’accord[26], – пробормотал Бовуар, хотя, судя по его виду, не ждал ничего хорошего. Вместо того чтобы отправиться назад по коридору, он подошел к шефу и прошептал: – Возьмите мой пистолет. Гамаш покачал головой: – Мой монах уже мертв. Угрозы от него никакой. – Но есть и другие, – возразил Бовуар со всей серьезностью. – Включая того, кто это сделал. И того, кто запер нас здесь. Вы остаетесь один. Вам может понадобиться оружие. Пожалуйста. – Что же будешь делать ты, mon vieux[27], если попадешь в переделку? – спросил Гамаш. Бовуар ничего не ответил. – Пусть уж лучше он останется у тебя. Только не забывай, Жан Ги: ты ищешь монахов, а не охотишься на них. – Ищу, но не охочусь, – повторил Бовуар с напускной серьезностью. – Я вас понял. Гамаш быстро прошел вместе с ними до конца коридора. Открыл дверь в церковь и заглянул внутрь. Свет здесь уже не играл – церковь заполнили длинные тени. – Отец настоятель! – крикнул Гамаш, остановившись в дверях. Впечатление было такое, будто он бросил внутрь церкви гранату. Властный голос старшего инспектора эхом отдался от каменных стен, усилился. Но Гамаш не вздрогнул от этого громкого звука, напротив, он прокричал снова: – Отец Филипп! По-прежнему ничего. Он отошел в сторону, и Бовуар с Шарбонно устремились внутрь.