– А где все? – Имеют твою мамку. Недалеко от Ронни, на другом конце дивана, прикорнула девочка по имени Донна. Сидел на стуле парень в яркой куртке с цифрой 8. Кто-то крикнул, чтобы врубили музыку, а Ронни проорал в ответ: «Заткнись, пацанчик». Повсюду стояли стаканы и кружки, как будто они размножились за время вечеринки. – Кто-нибудь видел Аарона? – Отвали! – Это было все, чего я добился от Ронни. – А-а-арон! – Заткнись, баклан! Он там со своей цыпочкой. – Здесь я, здесь! – вышел из своей спальни Аарон, поправляя штаны. – Капе-е-ец! – заметил он царящий повсюду разгром. – Ну, ты как? Нормально оттянулся? – Да, блин, зачетно. Где Ниа? – В отрубе. – Видать, ты неплохо потрудился, а? – спросил Ронни. – Азиатское вторжение, все дела. – Заткнись, Ронни. – Азиатская чума. – Заткнись. – Азиатский сговор. Аарон выдернул из рук Ронни джойстик от PlayStation. – Эй, ты чего? – заорал тот и кинулся его забирать. – Прошвырнемся? – спросил Аарон. – Конечно! – Я стал натягивать куртку. Аарон разбудил Донну и «Куртку номер восемь» и выставил их вон; потом, после долгих препирательств, выгнал и Ронни. Мы все спустились на лифте, потом восьмой номер и Ронни ушли в сторону пригорода, Донна и еще пара ребят сели в такси, а мы с Аароном не сговариваясь побрели к Бруклинскому мосту, который прорезал своим сиянием ночь в трех кварталах от его дома. – Хочешь перейти через мост? – предлагает Аарон. – До Бруклина? – Ага. Оттуда можешь пойти домой или вернемся ко мне на метро. – А когда рассветет? – Наверное, часа через три-четыре. – Тогда идем. Потом я пойду домой пешком и к завтраку как раз дойду. – Круто, пошли. Мы шли в ритм. Ноги совсем не мерзли. В голове плыло. Обнаженные деревья, попадавшиеся по пути, казались мне верхом красоты. Если бы еще и снег пошел, было бы совсем круто. Тогда на меня падали бы снежинки, и я мог бы ловить их языком. И мне было бы плевать, что это увидит Аарон. – Ну, как ты? – поинтересовался я. – О чем ты? – удивился он. – Сам знаешь, – сказал я. – Погоди-ка. Он заприметил на тротуаре стеклянную бутылку от фруктового чая, с виду было похоже, что она наполнена мочой, что на Манхэттене не редкость: уж не знаю почему, но бездомные мочатся в бутылки и даже не трудятся их выбрасывать. Но это вполне мог оказаться и безобидный яблочный чай, почему бы и нет? Аарон подскочил к бутылке и точным ударом ноги запустил ее через всю улицу, так что она грохнулась о край тротуара на противоположной стороне и вдребезги разлетелась под фонарем. – Есть! – заорал Аарон. Потом огляделся по сторонам. – Копов же не видно? – Нет, – сказал я сквозь смех. Мы подошли ко входу на мост. – Нет, серьезно, как это было? – не унимался я. – Она просто супер! Знаешь, ей реально нравится это все. Она любит… любит секс! – У вас был секс?! – Нет, но я уже вижу: все остальное ей по кайфу. – Что ты делал? Он рассказал мне, пока мы карабкались на мост через Нью-Йоркский залив. – Врешь! – пихнул я его. С залива потянуло холодом, и я набросил капюшон и потуже затянул замусоленные шнурки. – И как это вообще? – Это капец как прикольно! – оживленно ответил Аарон. – Там на ощупь как внутренняя сторона щеки, прикинь? – Правда? – Я вытащил руку из кармана. – Ага. Я сунул палец в рот и надавил на щеку изнутри. – Вот так? – Ну да, – ответил Аарон. Он тоже засунул палец в рот. – Так и есть, и еще там жарко. – Надо же. Какое-то время мы шли молча, держа пальцы во рту. – А ты уже шпилился с кем-нибудь? – спросил он. – Не. Но Джулия вчера хотела. – Неплохо. Она тебе случайно ничего не подсыпала? – Что? Нет! – Просто ты же тупо вырубился в углу. – Ну, я там пил мамин скотч и просматривал пластинки твоего отца. – Ты что-то с чем-то, Крэйг. – Холодно здесь. – Зато вид отпадный. Мы не поднялись и на десятую часть высоты, но было уже круто. Позади нас виднелась пешеходная дорожка, уходившая к Сити-холлу, башня которого сияла в свете прожекторов, напоминая белую жемчужину, приютившуюся между великанами вроде здания Вулворт-билдинг, которое, как я узнал на уроке литературы, Айн Рэнд[8] сравнила с перстом Божьим, что, наверное, так и есть. Мне же оно напоминало огромный, богато украшенный мятный леденец с бело-зеленой верхушкой. Слева от нас раскинули свои синусоиды другие мосты Манхэттена, неся по своим полосам одинокие ночные грузовики, бороздящие туман. Но лучший вид открывался по правой стороне, где зиял почти непроницаемой чернотой Нью-Йоркский залив. Сияющая посреди темноты статуя Свободы никогда не вызывала у меня доверия – стоит такая вся, притворяется милахой. Настоящая жизнь – по берегам залива: на Манхэттене с его деловым центром, где люди делают деньги, и на другой стороне, в темном сонном Бруклине, у которого, однако, свой козырь в рукаве – контейнерные краны, работающие на разгрузке кораблей даже ночью. Все знали, что эти грузы никто не досматривает на предмет террористической угрозы, но каким-то чудом до сих пор ничего не взорвалось. Что-что, а эти краны освещают не ради государственного престижа и прочей показухи. Бруклин – это порт. Нью-Йорк смог обзавестись нехилым портом – мы, местные, много чего добились, и я тоже не отстаю. В самом далеке, словно финальный занавес на сцене Нью-Йорка, раскинулся мост Веррацано-Нарроус. Он протянулся от Бруклина к Манхэттену, предваряя вход в порт, – отливающая синевой стальная верхушка губ[9], приветствующих ночную тьму. Я чувствовал себя на вершине мира – всесильным и всемогущим. – Ты что, Крэйг? – спросил Аарон. – Что такое? – Это с тобой что такое, чувак? – Мне классно, – ответил я. – Конечно, а как еще может быть? – Нет, не то. Мне просто охренительно.