Нет, ничего не забыла: схему помню, хлыст вот, сапоги начищены, редингот на мне. Редингот был удобным, но с непривычки несколько странным. Настя осторожно, чтобы не вспугнуть Рому, поводила локтями, приноравливаясь. Коварный Ромей немедленно воспринял это как намек и пошёл куда захотелось. – На манеж приглашается Лопухова Анастасия, она выступает на Ромее. Настя вздрогнула, но бояться было некогда: Рома решил продемонстрировать фирменную задумчивость. Настя шлёпнула его хлыстом. Хлыст коротенький, конкурный, да и удар символический, муху таким не подобьёшь, но Рома всё понял и вернулся в послушное состояние. Настя выехала на залитый солнцем манеж, поприветствовала судей, стараясь не щуриться от слепящего света, дождалась отмашки флагом и тронулась, с ужасом понимая, что всё-таки совершенно не помнит схему проезда препятствий, к тому же не видит ничего, кроме резкой белизны. Зато Рома, умница, видел – и намекнул, что готов выходить на прыжок. Настя послала, отчаянно надеясь, что это не конская такая шутка и что они вышли на барьер прямо и не сшибут бревно копытами или грудью. Рома выпрыгнул, высоко, выше, чем на тренировках, выше, чем когда-либо, ещё выше, уши заложило, веки завернулись старой кожуркой апельсина, дыхание перехватило, а Рома нёсся как лайнер на взлёте, как ракета, к тяжёлым балкам потолка – и Настя, ойкнув, подалась назад, завалилась на спину и ухнула вниз, вниз, вниз, со свистом и ужасом, не понимая, на коне она или уже нет, и он рухнет сверху, раздавив и размазавввв! Настя резко села и вдохнула, длинно и хрипло. Пальцы во что-то вцепились, ноги дергались, сердце колотилось, как японский барабан. Кругом была темень. А может, вообще ничего не было – только чёрная пустота. Свет в доме отрубили, что ли, неуверенно подумала Настя. Но тогда время от времени светили бы фонари и поздние машины снизу, плюс луна всякая со звёздами. Может, во всём районе отрубили, к тому же новолуние и низкая облачность, например. Чего гадать, спать надо – завтра контрольная и соревнования, туда лучше в разобранном и невыспанном состоянии не соваться. Мысль о соревнованиях бросила Настю в дрожь, мелкую и почти приятную, как горячая вода, обливающая замёрзшую руку. Настя участвовала уже в трёх соревнованиях, в двух по выездке и в одном по кюру, костюмированному фристайлу. Конкур, то есть прыжки через препятствия, предстоял ей впервые. Спать почему-то не хотелось вообще. От волнения, что ли. Который час? Настя пошарила рукой в поисках телефона и чуть не свалилась. Тумбочки рядом с кроватью не было, стула тоже, да и кровать была совсем не Настиной – и не кроватью вовсе. Лежак это был какой-то с рыхлым неровным матрасом и такой же подушкой. Они шуршали, будто набитые травой – даже не травой, а толстыми стеблями. И одеяло было странным, кажется, грубо сшитым из отдельных кусков. Спасибо хоть без запаха. Настя осторожно спустила ноги. Пол твёрдый и холодный. Каменный, что ли? Она проверила ладонями, выпрямилась и пошла, выставив руки перед собой. Немедленно наткнулась на стену, замерла и нерешительно крикнула: – Эй. Прислушалась и повторила, уже громче: – Эй! И уже во весь голос заорала: – Ма-ама!!! И тут Настя вспомнила дикий сон про Макса и компьютерную игру. Она старательно усмехнулась, уговаривая сердце не начинать снова барабанные увертюры, и очень спокойно сказала: – Ерунда, не бывает так, не бывает, это сон, сейчас проснусь. Оторвала руки от стены, развернулась к кровати, чтобы лечь, заснуть и проснуться в своей комнате, и тут же потеряла ориентацию и равновесие. Настя поняла, что снова валится с какой-то гигантской высоты на твёрдый пол – но теперь уже не во сне, а на самом деле, – поспешно села, подворачивая лодыжки, на твёрдый холодный пол и повторила сквозь всхлип: – Мама. Мама! Тьма молчала. – Мамочка! – закричала Настя и, кажется, потеряла сознание. Глава 4. На этом свете Сознание возвращалось, как сорвавшаяся с оси карусель – то одним боком, то другим, взыгрывая тут же замолкающей музыкой, дурманя вкуснющими ароматами и ослепляя вспышками даже сквозь сомкнутые веки. Ослепну ведь, подумал Макс, и решил в рамках борьбы с этой угрозой поспать ещё минут пять. Женский голос вдали пропел: – Анастасия Павловна, извольте откушать. Яишенки или ремешка, выбор за вами. Какая Павловна, подумал Макс сонно. Нет здесь никакой Павловны, чего орать-то, поспать не дают. Женский голос сказал ближе и уже не нараспев: – Насть, вставай уже, опаздываешь. Сейчас поливать буду. Я серьёзно. Настя, вспомнил Макс и судорожно сел на кровати. Не очень широкой, но очень удобной кровати с мягким и лёгким одеялом, нежно-зелёным и в белых цветах. Вернее, не одеялом, а той штукой, внутри которой лежит одеяло. Кровать с Максом стояла в чужой комнате, небольшой, светлой и очень аккуратной. Стол с экраном, зеленоватое кресло на колёсиках, два узких желтоватых шкафа, полка с книгами. Сроду он здесь не был. Знакомое было за окном в щели зеленоватых занавесок – чистое голубое небо, как везде. Ну кроме земель морогладов, над которыми висит хрустальный купол, а выше сразу космос. Макс откинул одеяло, встал, пошатнувшись, подошёл к окну и раздёрнул шторы. Не было там ничего знакомого, кроме неба. Вокруг толпились дома в несколько этажей, но все были ниже окна, из которого смотрел Макс. Совсем внизу лежала дорога, по ней проворно бегали машины. Горизонт заслоняли дома и подъёмные краны. И что-то слегка заслоняло окно, как третья занавеска, полупрозрачная. Макс поморгал, поводил рукой перед собой и взялся за голову. Не занавеска это, а волосы. Длинные. Мягкие. А, вот что-то жёсткое. Макс, щурясь и шипя, выдрал это жёсткое, и волосы бежевой волной закрыли всё на свете. Пока Макс соображал, что произошло, дверь за спиной распахнулась и женский голос произнёс: – Нафаня явился. У нас тут что, японский художественный фильм «Звонок»? О боже, на меня не иди только. Живо в туалет и умываться. Макс медленно выдохнул и сообразил, что действительно жутко хочет в туалет. Это было странно: Макс успел забыть про такие неудобства напрочь, к тому же в туалет хотелось не так, как раньше. Макс попытался убрать волосы с лица, раздражённо собрал их с плеч и груди и замер. Провёл рукой ниже, провёл другой рукой, поспешно убрал руки, нагнулся, рассматривая себя. И рванул искать туалет. Успел, к счастью, найти и разобраться, как и что теперь положено делать. Из туалета Макс выскочил пулей, пробежал в комнату и сел на кровати, зажав чужие руки чужими коленками. Щёки горели. Стыдно было – жуть, как будто поймали, когда за девчонками в душе подглядывал. Так впрямь ведь подглядывал и впрямь поймали. Сам себя поймал. Сказал бы кто Максу, что он будет так краснеть, шарахаться и жмуриться, чтобы не подсекать – ржаки было бы на час. Это же мечта любого нормального пацана – подсмотреть, понять, да просто полюбоваться. Макс, в принципе, считал себя нормальным пацаном, но сейчас настаивать на этом было непросто. Ладно, пока надо постараться пережить текущий период, а вернуться к вопросу, может быть, попозже, с какой-нибудь порядочной стороны. А пока я не хочу думать об этом и говорить об этом, вот. Разве что психиатру, если заставят и правильные уколы подберут. А психиатр пусть дальше сам выпутывается. Но пока надо обойтись без психиатра, решил Макс и распахнул шкаф с одеждой. Чтобы через несколько секунд, изучив полку с бельём, тоскливо констатировать: попробуй тут обойдись. От полки отворачиваться хотелось, а не изучать – трусики какие-то, лифчики, всё белое, извращение, ёлки-палки. Может, без него как-нибудь? Нет уж, это точно извращение. Ладно, МэдМакс, считай, что это просто игра. Играл же ты за воительниц, драконов и алиенов? Ну вот тебе ещё вариантик чужого тела напрокат. Относись бережно, но особо не парься. Звуки с кухни стали угрожающими, а запахи звали, как песни форсированных сирен. Сейчас мать Насти придёт, а Настя до сих пор неодетая. Максовы родители в таком случае устраивали танец с саблями. Вряд ли подход Настиной мамы сильно отличался. Танцы у всех родителей разные, но смысл всё равно один: ребёнок должен быть сытый, одетый, вовремя и делать что велено. Велено было умыться, одеться и идти завтракать. Макс, озираясь на дверь, стянул с себя зеленоватую пижаму, украдкой покосился вниз, вспыхнул снова. Наугад схватил что-то с краю полки, зажмурился и принялся впяливаться. Ушиб локоть, два раза чуть не грохнулся, мелко проскакал по комнате на одной ноге, почти закатился под кровать, но всё-таки справился. Надел всё куда надо и даже, кажется, не задом наперёд и не наизнанку. Неудобно было зверски, но хоть взглянуть вниз не стыдно. То есть не совсем стыдно. Но глядеть надо было не вниз, а вперёд. На компьютер. Надо же проверить, как там Настя и всё остальное. Проверить не удалось – комп был запаролен. Варианты «Настя», «Анастасия», «Пароль», «Password», а также «123» и «1234567», которые успел попробовать Макс, не подходили. Надо дату рождения Насти срочно узнать, девчонки обычно его в пароле используют, подумал Макс и метнулся к шкафу. Дверь открылась, и мама Насти возмущённо воскликнула: – Ты что, ещё не одета? И постель не заправлена?! Макс поспешно схватил плечики с чем-то наиболее напоминавшим школьную одежду. – Ой. Конец света. Всё-таки юбку наденешь? За шампанским сходить, что ли? – задумчиво произнесли от двери. Макс отчаянно замотал головой, с лязгом воткнул вешалку на место и уже прицельно выхватил брюки с пиджачком. – Эх, сглазила, – посетовала Настина мама. – Ладно, ещё не вечер. Я Полинкиной маме позвоню, узнаю, чем она вас опоила, и такое же сделаю. Будешь рано ложиться и юбки носить. Через две минуты на кухне, не выйдешь – выброшу всё, голодная в школу пойдёшь. Время пошло. Макс украдкой посмотрел ей вслед. Мама у Насти была стройная и, похоже, молодая-красивая. И одета была как в кино: в узкую серую юбку и такую типа рубашку светлую, у женщин рубашки как-то по-другому называются, Макс не помнил. – Блузку белую не забудь надеть, сегодня открытая контрольная! – крикнула мама Насти уже с кухни. Макс, тихо рыча, содрал и швырнул на кровать блузку, которую успел уже наполовину застегнуть и которая оказалась голубоватой. Пуговицы на девчачьих блузках застёгивались шиворот-навыворот и были совершенно уродскими. Сами блузки, впрочем, тоже. Макс порычал ещё немного и всё-таки повесил блузку обратно в шкаф, чуть не разодрав пополам, пока впяливал плечики. Ещё пришлось рычать, чтобы быстро справиться с белой блузкой и брюками, заправить постель – как уж получилось, – а также убедиться, что ещё несколько быстро придуманных паролей не подходят. В две минуты Макс, конечно, не уложился, но мама Насти встретила его спокойной, а яичница с колбасой – горячей. Завтрак был вкусным, а мама Насти – действительно молодой и красивой, хоть слегка утомлённой прямо с утра. Папы, похоже, не было. И дома, и вообще. Тем проще, подумал Макс и даже не устыдился этой мысли. Настя всё равно не слышит. И ей всё равно не до этого. Глава 5. Та, что заправила постель А до этого края – три шага. Итого шесть квадратных шагов. Пол из широких каменных плит, очень ровный, хоть в бильярд играй: плиты уложены идеально и почти без стыков. Босиком ходить холодновато и боязно, как по толстому стеклу. Ладно хоть сапоги возле койки нашлись и вроде подошли, хотя то ли с ними, то ли с ногами что-то не так. Койка – вернее, здоровенный застеленный брусок типа сундука, гроба или гигантской ступени у стенки. Стены из бугристых валунов, на ощупь одинаковых. Никаких окон. Дверь одна, из корявых брёвен, сбитых множеством толстых железных полос. Ручки и замочной скважины нет, щелей не видно. Всё. Настя колотила в дверь с полчаса – кулаками, пятками, каблуками снятых сапог. Звук выходил еле-еле, Настя сама-то едва слышала, а с той стороны тишина, наверное, оставалась мёртвой. Ни скрипа, ни шороха, как в погребе. Правда, в погребе обычно холодно, а здесь было – никак. Ни тепло, ни холодно. Нормально. Такой вот, Анастасия Павловна, у нас теперь норм. Ни фига подобного.