Я выдерживаю его взгляд, пытаясь придумать ответ. Я не понимаю, о чем он говорит, и не знаю, как выглядел Лаклан в молодости. Но знаю ДНК Лаклана лучше, чем кто-либо другой: серые глаза, узкий нос, оливковая кожа. Четкие фенотипы[6]. Он не может выглядеть как-то иначе, иначе, чем я его помню, а значит, вполне возможно, что Бринк проверяет меня. Он сказал, что знает Лаклана с детства. С одной стороны, это может быть ловушкой, попыткой определить, та ли я, за кого себя выдаю. А с другой – у него нет причин для этого. Я уже разрешила Мато взломать. А значит, он легко может просканировать мою ДНК. – У него не так много фотографий, – говорю я. Бринк кивает. Если он что-то и подозревает, это никак не отражается на его лице. – Я думал, что он просто захотел изменить внешность, но, встретив тебя, увидел в этом иной мотив. Должно быть, ему было приятно видеть твои черты в зеркале, раз он не мог видеть тебя саму, пока вы были в разлуке. Полагаю, это было напоминанием о том, ради чего он работал. Хотя я всегда считал, что ему больше шли его натуральные рыжие волосы. Глава 8 Леобен уводит меня в лабораторию, оставляя Коула и Дакса с Бринком. Я в оцепенении иду по коридору с треугольными лампами дневного света, которые свисают с потолка, прокручивая слова Бринка в голове: «Я всегда считал, что ему больше шли его натуральные рыжие волосы». У Лаклана не могло быть рыжих волос. Или это бы читалось в его генетическом профиле. Волосы Лаклана темно-каштановые, почти черные. У него даже нет рецессивных признаков гена рыжих волос. Я бы это знала. Та же ДНК хранится и в моих клетках. Леобен распахивает одну из дверей и заводит меня в маленькую лабораторию. Стеллаж у дальней стены заполнен жуткими хирургическими инструментами, рядом с ним гудит генкит, а в центре комнаты стоит металлический стол, на который подняли пластиковые стулья. Стены и пол выложены глянцевой белой плиткой, к одной из стен прикреплен лабораторный стол с несколькими раковинами. По экрану в углу под потолком идут зеленые и фиолетовые статические помехи. Когда я вхожу в комнату, на меня не накатывают воспоминания – просто смутные сенсорные вспышки боли, холода и полузабытья от обезболивающих. Я смотрю на полки со скальпелями и пилами, датчиками и мотками кабелей. Коул говорил, что иногда воспоминания не стоят той боли, которую они в себе несут. И, стоя в этой комнате, мне трудно не согласиться с этим. Может, существуют вещи, о которых лучше не вспоминать. Леобен захлопывает за нами дверь. – Здесь можно разговаривать свободно. – Он указывает на потолок: – Ни одной камеры. Они боялись, что кто-нибудь взломает компьютеры лаборатории и увидит, что здесь творилось. Я коротко киваю и отхожу в дальний угол комнаты, потирая прядь все еще влажных волос между пальцами. – У Лаклана же каштановые волосы, да? – Столько, сколько я себя помню. – Тогда о чем говорил Бринк? Леобен скрещивает руки на груди и прислоняется к лабораторному столу. – Может, Лаклан использовал в молодости какой-то алгоритм, чтобы изменить их цвет на рыжий. Я качаю головой: – Тогда еще не существовало гентеха. Если он и использует что-то, чтобы изменить цвет волос, то делает это сейчас. Но даже в этом случае под темными волосами скрывался бы ген рыжих. Гентех не изменяет естественную ДНК. Только мое тело на это способно. К тому же я знаю геном Лаклана, и его волосы темные. – Может, он маскирует свою ДНК, – говорит Леобен. – Дакс же сказал, что может подделать наши, чтобы мы попали в бункер. Я упираюсь руками в лабораторный стол и склоняюсь над одной из раковин. Это возможно. Я слышала об алгоритмах, которые обманывали генкиты, искажая ДНК. Генкиты не очень надежны, поэтому я и не понимала, кто он на самом деле, пока жила в хижине. И если Лаклан действительно рыжий, то он пошел на многое, чтобы скрыть это. Но тогда мне непонятно другое – Лаклан превратил меня в свою дочь. Он сделал меня похожей на себя. Так почему он сделал меня похожей на свой ненастоящий образ? – Скорее всего, Бринк просто пытается забраться тебе в голову, – говорит Леобен. – Это в стиле Центрального штаба. Ты же видела, что они сделали с Даксом. Я перевожу на него взгляд: – Кстати… Дакс. Ничего не хочешь мне сказать? Он отворачивается, задевая каблуком дверцу шкафчика под лабораторным столом. – Нечего рассказывать. – Ну-ну. Так почему ты промолчал? Он приподнимает бровь: – Может, потому что Дакс твой бывший, а в вашу последнюю встречу он стрелял в тебя, а ты откусила ему ухо. – Справедливо, – бормочу я. Он запрокидывает голову: – Я даже не думал, что Дакс мне действительно небезразличен, но теперь, когда он заражен… Не могу сосредоточиться на чем-то другом. Я отхожу от стола, стараясь не обращать внимания на вспышку ревности после его слов. То, что происходило между мной и Даксом в хижине, сложно назвать отношениями, к тому же последние два года мы провели врозь, а сейчас я с Коулом. Мне следует порадоваться за Ли, и я рада, но почему-то мне до сих пор сложно расслабить плечи. Я снимаю один из стульев со стола. – Как давно вы вместе? – Мы не вместе. – Он подходит ко мне, хватает стул и ставит его на пол. – Я не знаю. Год примерно. Я закатываю глаза: – Год? Нет, ребята, вы определенно вместе. Он поднимает два последних стула обеими руками и опускает их. Его движения быстрые, но грациозные. – Не все влюбляются с первого взгляда, как вы с Коулом. Между нами ничего нет. Он пытался разобраться с вакциной, поэтому проводил тесты, чтобы лучше изучить меня, и мы… подружились. Мурашки побежали по коже при мысли о Даксе, который проводит исследования на Леобене. Не представляю, как это могло их сблизить. Я перевожу взгляд на изогнутые шрамы, которые выглядывают из-под воротника его майки, и он тут же поднимает руку, чтобы прикрыть их. – Кстати, об исследованиях, – говорит он, поглядывая на стеллаж с медицинскими инструментами. – Я никогда не спрашивал – Лаклан проводил какие-нибудь тесты на тебе, когда вы жили в хижине? – Я еще не закончила разговор о Даксе, – возражаю я. – Зато я закончил. – Он скрещивает руки на груди. – Так проводил? Я сажусь на один из стульев, чувствуя, как покалывает кожа на груди там, где когда-то находились шрамы, как у него. Сейчас там ничего нет, но остались шрамы вдоль позвоночника. – Нет, тогда он не причинял мне вреда, если не считать кода, который он загрузил, чтобы помешать мне копаться в своей панели. Из-за него полопалась кожа на спине, когда я попыталась установить эстетический модуль. – По моему мнению, это смело можно записать в графу «причинение вреда». Какой же он урод! – Да, – бормочу я, ерзая на стуле от неосознанного желания броситься на защиту Лаклана. Почему-то, несмотря на все случившееся, мне все еще тяжело слушать оскорбление в его адрес. И это раздражает. – Я не понимаю смысла всей этой шарады под названием «сделать тебя своей дочерью», – говорю я. – Особенно если я не похожа на него. Леобен прислоняется к лабораторному столу, скрещивая руки на груди. – Каким он был в роли твоего отца? Я пожимаю плечами, а затем начинаю водить пальцами по царапине на металлическом столе. – Не знаю… Он много работал. С ним было приятно кодировать вместе, но в остальное время он вел себя довольно сдержанно. Он никогда не был по-настоящему ласковым, но всегда защищал меня, поэтому я считала, что такой и должна быть любовь. Леобен качает головой: – Это не любовь, кальмар. Так что выкинь из головы это дерьмо. Не стоит путать чувство защищенности и любовь. Мои плечи напрягаются. – Я знаю, что такое любовь. – И при этом влюбилась в парня, который помешан на твоей защите. Я поднимаю на него глаза, сжимая руки в кулаки: – А ты переживаешь из-за парня, который проводил на тебе эксперименты. Леобен отводит взгляд.