Поэтому – я повторяюсь, – если вы чувствуете себя плохо, не нужно геройствовать. Хотя нет. Есть один-единственный случай, когда геройство позволительно и даже более того – необходимо. Это случай, когда вершина для вас значительно дороже жизни. Как ты собираешься ее искать? – спросила Матильда. Джон Келли сделал странный жест – то ли пожал плечами, мол, не знаю, то ли показал, что до поры до времени не хочет раскрывать карты. Там же наст, сказала Матильда. И если до тебя ее никто не нашел, значит, она где-то далеко под настом. Да и неизвестно, что с ней. Если она бумажная, то, скорее всего, сгнила, несмотря на холод и низкий уровень кислорода. Келли покачал головой. Она в рамке за стеклом, сказал он. Мэллори нес ее именно так. Он хотел прикрепить к ней палку и воткнуть в снег. Так, скорее всего, он и сделал, но потом ветер завалил снимок, его покрывало снегом – слой за слоем, – и поэтому к тому моменту, когда наверх поднялся Хиллари, фото было уже не найти. Да Хиллари и не искал, скорее всего. Или искал? А если его просто сдуло? Если он уже сто лет как покоится в какой-нибудь трещине? Что ты тогда будешь делать? Не покоится, покачал головой Джон Келли. Он там, наверху. Других вариантов нет. Вернемся в 1953 год. Хиллари, Джордж Лоу, Альфред Грегори и два шерпа – Анг Ниима и Тенцинг Норгей – поднимаются наверх, в штурмовой лагерь. Те, кто не собирается идти дальше, продвигаются во главе цепи, вырубая ступени и подготавливая веревки. Идущие позади экономят силы. Они устанавливают палатку на высоте 8500 метров. Им везет, погода отличная. После установки Лоу, Грегори и Ниима спускаются обратно, остаются Хиллари и Норгей. Лоу очень хотел стать первым на горе. Но он знал, что это работа для одного. И он отдал эту честь своему другу. Хиллари и Норгей устраиваются на ночлег. Хиллари снимает ботинки – он представитель цивилизованного мира, он не может спать в обуви. Ботинки он заворачивает в одеяло и кладет под голову в качестве подушки. Норгей спит в обуви. Наутро оказывается, что ботинки надеть невозможно – они превратились в два куска льда. Альпинисты растапливают примус и отогревают их в течение двух последующих часов. Они идут, меняясь. Впереди то Норгей, то Хиллари. На них три слоя перчаток и десять слоев одежды. За спинами – шестнадцатикилограммовые кислородные приборы. Они идут между Сциллой и Харибдой. Справа – обрыв, слева – скала, или наоборот. Они думают: вот осталось чуть-чуть, это уже последний сугроб, а он оказывается не последним, они перебираются через него и продолжают идти. Тут не о чем думать, тут нужно сжать зубы и идти, карабкаться, ползти, грызть камень, лед и снег. Альпинисты связаны двухметровой веревкой, точнее, она закреплена таким образом, чтобы сохранять между ними постоянное расстояние. Еще точнее, длина веревки – не два метра, а шесть футов. Просто кому-то привычны стандартные меры, и я стараюсь пользоваться ими, а не традиционными британскими. Когда перед альпинистами оказывается вершина, впереди идет Хиллари. Именно он, новозеландец, первым вступает на самую неприступную вершину в мире. По крайней мере, если верить официальным источникам. Секундой позже наверху оказывается и шерп. Впоследствии журналисты спрашивали их: кто из вас был первым. Чье имя должно быть в каждом заголовке. Альпинисты написали официальное заявление, в котором указали, что вступили на вершину почти одновременно. Журналисты прицепились к слову «почти». Тогда Норгей официально заявил, что первым был Хиллари – чтобы эта свора поутихла. Хотя это, конечно, чушь. Если два альпиниста связаны одной веревкой, они становятся сиамскими близнецами. Нет Хиллари и Норгея – есть Хилгей и Норлари, это один человек, это Сакко и Ванцетти, Роллс и Ройс, Орвил и Уилбур Райт. Они провели на вершине ровно пятнадцать минут. Хиллари снимал гималайские виды, потом сфотографировал Норгея. Сам он отказался отдать аппарат шерпу. Он не хотел, чтобы его сняли на вершине. Ему достаточно было присутствия. На фотографии Норгей стоит, опираясь на правую ногу, левую поставив на гребень. На нем бежевые штаны и ботинки на высокой шнуровке, синяя куртка, перчатки и кислородная маска. В правой руке он держит древко с четырьмя флагами: британским, индийским, непальским и ООН. Более или менее прилично виден только британский, остальные не разглядеть, потому что ветер дует от фотографа, пряча флаги за древко. Глядя на эту фотографию, понимаешь, что спрятать снимок Рут на вершине негде. Даже если Мэллори воткнул штангу с рамкой на полметра в снег, ее все равно бы смело. Но я знаю кое-что, чего вы не знаете. Когда Хиллари шел к вершине, он ужасно боялся увидеть там рамку с фотографией Рут, потому что это сделало бы его вторым. Он умел проигрывать – но не хотел этого делать. Когда он оказался на вершине – девственно белой, без единого следа человеческого вмешательства, – то успокоился. Но он понимал, что ветер мог – да и не то что мог, а должен был – снести снимок вниз. Тем не менее он поискал фотографию глазами. Он даже нагнулся и немного покопался в снегу – на серьезные поиски просто не хватало сил. Он не хотел найти снимок, просто должен был выполнить определенный ритуал, без которого восхождение стало бы фикцией. Он его выполнил. Снимка не было. Джордж Мэллори не добрался до вершины – доказано на практике. Эдмунд Хиллари, великий альпинист, первым побывавший на вершине высочайшей горы мира, отправился вниз. Со времен Хиллари на вершине побывали тысячи альпинистов. В последние годы вершину немножко утоптали – на ней можно вполне нормально стоять, явного гребня посередине не видно. Никто и никогда не видел фотографию Рут. Не хочешь говорить – не говори, – отвернулась Матильда, когда на очередной вопрос Келли рассказал ей отвлеченную историю, ни словом не обмолвившись о том, как будет искать артефакт. У меня есть металлоискатель, промямлил он. Она рассмеялась – а если рамка деревянная? Если там нет железа? Есть железо, ответил Келли, я уверен, что есть. У тебя будет мало времени, сказала она. Да, ответил он, около получаса. Но я успею. На деле рекорд пребывания на вершине составляет тридцать два часа – и это полное безумие. Второе по длительности достижение – на десять часов меньше, около двадцати одного часа. Человек, даже находясь в добром здравии, не способен провести столько времени в условиях чудовищного кислородного голодания. Того, кто сумел выжить на вершине более суток, звали Бхакта Кумар Рай, и он был в первую очередь не альпинистом, а буддийским монахом, духовным учителем. И двадцать семь часов он провел в медитации, сведя жизненно важные для организма процессы к минимуму. И еще одно: его рекорд официально не признан. Не хватает доказательств. Но это не важно. Суть в том, что у Джона Келли действительно было очень мало времени на вершине. При этом он почему-то совершенно не волновался. Он знал, что успеет. И еще кое-что. Вполне вероятно, что восхождение вообще не понадобится, сказал он Матильде. Почему? Он улыбнулся и промолчал. Тело Мэллори нашли в 1999 году. Это не было случайностью. Поиски являлись личным проектом Эрика Симонсона, американского альпиниста, который хотел наконец разрешить загадку исчезновения легендарного англичанина. Он не собирался спускать тело Мэллори вниз, потому что знал: лучшей могилой для великого альпиниста могла быть только гора. Он хотел докопаться до истины. Информационной основой экспедиции послужили исследования немца Йохена Хеммлеба – тот по косвенным данным рассчитал квадрат, в котором следовало искать тело Ирвина – именно Ирвина, а не Мэллори. Это было даже хорошо: хотя фотоаппараты были у обоих, основным фотографом считался Ирвин. Если бы англичане добрались до вершины, он бы наверняка снял напарника на фоне расстилающейся вокруг панорамы. 1 мая 1999 года, всего через несколько часов после начала операции, член поисковой группы Конрад Анкер заметил тело. Они полагали, что это Ирвин, – по всем расчетам именно здесь тот должен был спускаться. Но это оказался Мэллори. Он лежал на высоте 8155 метров, обнимая скалу руками. Он и сейчас лежит так. Камеры на теле не было. Зато команда нашла целый ряд других артефактов, способных пролить свет на тайну восхождения 1924 года. Смерть Мэллори наступила, скорее всего, от тяжелой травмы черепа, полученной в результате падения. Также у него была сломана нога. Судя по всему, порвалась или была перерезана веревка, связывающая Мэллори с Ирвином. Первый упал, второй – исчез. Если они действительно спускались, до лагеря им оставалось всего полтора часа ходьбы. Темные очки нашли у Мэллори в кармане. Это могло означать лишь одно: они шли ночью. Подниматься ночью может только безумец – так что они, видимо, двигались вниз. Впрочем, у Мэллори могла быть вторая пара, слетевшая с него во время падения. В блокноте Мэллори было записано, что для финального рывка, судя по всему, нужно три, а не два баллона кислорода. И главное, что нигде – ни во внутреннем кармане у сердца, ни в ботинке, ни в сумке – не нашли самый главный артефакт – фотографию Рут. Мэллори где-то ее оставил. Впоследствии на поиски тела Ирвина отправлялось еще несколько экспедиций, но все вернулись ни с чем. Напарник Мэллори пропал без следа вместе с фотоаппаратом. Это же какой-то бред, сказала Матильда. Ну, хорошо, у тебя есть металлоискатель, который найдет снимок, впрочем, я в это не верю, но ладно. Допустим. А если фотографии там нет? Не потому, что Мэллори ее не оставил, а потому, что там температура минус шестьдесят и ветер под двести километров в час. Потому, что там всегда снег, снег, снег и ничего, кроме снега. Эта железка, на которую Мэллори собирался насадить рамку, давно проржавела насквозь и сломалась, снимок унесло. Вероятность этого – девяносто девять процентов. Что ты будешь делать? Будешь подниматься снова и снова в надежде найти иголку в стоге сена? Нет, Келли покачал головой. А что? Вот правда. Своей сказкой ты можешь обмануть Жана, потому что он наивный. И остальных, потому что они твой английский почти не понимают. И шерпов, потому что им безразлично. Но нормального умного человека ты не обманешь. Или у тебя другая цель, или у тебя есть козырь в рукаве. Есть, сказал Келли. Давай колись, она толкнула его плечом. Чего скрывать-то. Ты же знаешь, мы все тут – одно целое. Хватит строить из себя Бонда. Келли усмехнулся, но ничего не ответил. По его глазам Матильда понимала, что он знает больше, намного больше, чем говорит. И еще она поняла, что он просто играет с ней. Что сейчас он все скажет, просто потянет время еще чуть-чуть. Я жду, заметила она. Я знаю, где лежит Ирвин, сказал Келли. Глава 4. Кембридж Первое же утро в лагере III на высоте 6800 омрачилось трагедией. Один из французов, Дидье Симонэ, проснулся в пять утра, растолкал товарищей и поздравил их с новым утром. Потом он оделся и вышел подышать свежим воздухом. Его не было пять минут, десять минут, пятнадцать минут. Потом его друг Матье Берже выбрался следом, чтобы спросить Дидье о чем-то. Дидье сидел на уступе, оперев подбородок на руки, и смотрел вдаль. Дидье, позвал Матье. Тот не откликнулся. Дидье, слышишь меня? Тот продолжал сидеть. Матье выбрался из палатки, подошел к Дидье и положил ему руку на плечо. Симонэ начал заваливаться на сторону. Он был мертв. Это называется деградация. Истощение, усталость, вялость – и остановка сердца. Тихая, мирная, аккуратная смерть. Они сделали ошибку, говорю вам с полной уверенностью. Им следовало сделать ступеньки более равномерными. Спускаться после подъема на большие расстояния. Аккуратнее распределять акклиматизацию. Но они стремились вверх и заночевали почти на пике дневного подъема. Чаще всего это не оборачивается трагедией. Но бывает и по-другому. Вместе с телом Дидье вниз ушли четверо французов и шестеро шерпов. Всего минус одиннадцать. Их осталось тринадцать, и этого вполне хватало. Руководитель экспедиции, Жан, предлагал остановиться. Он готов был спуститься вниз, потому что винил себя в трагедии, случившейся с его другом. С одним из тех, кто ему доверял. Но его уговорили не сдаваться. Дидье уже ничем не поможешь, а вершина ждет. У остальных со здоровьем полный порядок – насколько с ним может быть порядок на такой высоте. Келли был совершенно спокоен. Он общался с умершим разве что краткими приветственными кивками и не испытывал по поводу его ухода никаких чувств. Матильда плакала, хотя знала Симонэ всего месяц – они познакомились перед самой экспедицией. Слезы замерзали на ее щеках. Из-за задержки они прошли мало, после чего решили спуститься в лагерь I, чтобы отдохнуть. Это нужно было сделать сразу после прохождения высоты, на которой они разбили лагерь II. Тогда Симонэ бы, возможно, остался жив. Шел шестой день. До штурмового лагеря они планировали добраться на восемнадцатый. Все ходили мрачными, в лагере почти не разговаривали. Келли тоже молчал. Все равно ему было нечего сказать. Вернемся в 1934 год. Как уже упоминалось, шестнадцатого апреля я, вооруженный лишь ледорубом, отправился наверх. Я вышел рано утром, когда мои разгильдяи-шерпы еще спали. Со мной был мой верный дневник – изготовленный в Японии блокнот с надписью Present Time Book. Я вел его с двадцать первого марта, с момента въезда в Непал. Это было трудно, по-настоящему трудно. Я постоянно терял тропу, иногда приходилось обходить трещины, делать огромные крюки, чтобы преодолеть препятствие, на которое я не мог забраться. Все это – в чудовищных условиях, потому что было холодно, ветер пронзал до самых костей, зрение становилось все хуже, я начал кашлять, голова болела, не переставая. Хотя я был еще так низко, до лагеря Ратледжа оставалось порядка двух миль, а в пути я провел целых пять дней! Несколько раз приходилось спускаться, чтобы найти хоть сколько-нибудь приличное место для палатки. В последний день я ставил ее почти полтора часа – пальцы не слушались. Тогда в первый раз на меня обрушилось отчаяние. Я понял, что не дойду. Умереть – не страшно, что вы. Я боялся не увидеть вершину. Я спускался обратно четыре дня – двадцать четвертого апреля я снова был на пороге монастыря. Я почти ничего не видел, потому что не догадался взять с собой темные очки: ведь раньше я слыхом не слыхивал о снежной слепоте. Мои военные раны открылись, лодыжки чудовищно ныли, особенно та, из которой много лет назад извлекли две пули. Я ведь был героем войны, не забывайте. Меня прошило пулеметной очередью. Эти трое лентяев, Теванг, Ринзинг и Церинг, по-прежнему прохлаждались в монастыре. Надо отдать им должное – они правильно сделали, что пытались меня отговорить идти в одиночку. Но я считаю, что они должны были идти со мной. Вчетвером мы бы добрались. Монахи окружили меня заботой. Я ел, пил и спал в свое удовольствие, и чем лучше становилось мое состояние, тем больше я грезил о горе, тем сильнее рвался отправиться туда снова. Шерпы продолжали меня отговаривать. Монахи отмалчивались. Так или иначе, двенадцатого мая мы тронулись в путь, на этот раз втроем: я, Теванг и Ринзинг. Церинг, совсем расклеившийся и разболевшийся, пошел в противоположную сторону, к своей деревушке. Шерпы хорошо знали дорогу – до третьего лагеря экспедиции Ратледжа мы добрались за три дня. Там пришлось остаться почти на неделю, потому что поднялся ветер, пошел снег – погода ухудшилась настолько, что даже я при всем своем рвении понимал, что в подобных условиях мы не доберемся. Сперва я хотел срезать дорогу и двигаться сразу к пятому лагерю Ратледжа, но шерпы меня отговорили. Теванг нашел способ на меня воздействовать. Он сказал: лучше мы будем идти медленно, но точно дойдем. Вам же важно добраться, не так ли? Да, сказал я, важно добраться. И согласился идти длинным путем. А двадцать первого мая я пошел вперед – один, без шерпов, в надежде найти веревки и лестницы, установленные Ратледжем за год до меня. Матильде не давали покоя слова Келли. Она не знала, как их понимать. Собирался ли Келли на вершину? Может, он планировал сойти с маршрута в районе 8100 метров и отправиться в неизвестность на поиски тела Ирвина? Может быть. Но она не спрашивала англичанина ни о чем, потому что поняла: когда настанет время, он сам все расскажет. Но он не рассказывал. Он хитро улыбался и переводил разговор на менее интересные темы. Например, он любил говорить о литературе. Он восхищался Чайной Мьевилем, которого Матильда не читала, и пересказывал ей содержание романа «Вокзал потерянных снов». Матильда путалась в перипетиях сюжета, но повторить не просила, потому что ей было скучно. Тем не менее тайна, окружавшая англичанина, делала его несоизмеримо привлекательнее таких милых, интересных, до самого дна изученных товарищей-французов. Поэтому Матильда слушала разглагольствования Келли и пыталась выловить в них хотя бы намек на то, что ее действительно занимало.