…Бьерне ненавидел все, что напоминало о восьмидесятых. Не играло никакой роли, что он только что заглотил тушенное в масле мясо, будто в животе у него была огромная дыра. Он ненавидел восьмидесятые. И точка. Остальные продолжали говорить об одежде и прическах. Тогда было гораздо веселее, чем в девяностые, когда все должны были носить потертые линялые джинсы, и любая одежда, кроме футболок и рубашек в клетку, считалась роскошью. Этот последний комментарий отпустила Павла, вероятно, абсолютно не осознавая, что Бьерне именно так и одет. Белая футболка под расстегнутой клетчатой рубашкой лесоруба. Или она прекрасно все понимала? В таком случае это было вполне в ее духе. Камилла попыталась спасти ситуацию, сказав, на ее вкус, именно рубашки в клетку могут быть довольно стильными, и в первый раз за двадцать минут Бьерне открыл рот: «Восьмидесятые были, черт возьми, только для гомиков и пидорасов с их проклятыми накладными плечами и всяким дерьмом». Йеркер поинтересовался, в чем разница между гомиками и пидорасами, и, ухмыляясь, поднял свой стакан… На вишневой «Вольво» опять включился сигнал торможения, и Камилла снизила скорость. Спидометр показывал 125. …Они выпили. Все, кроме Бьерне, который всячески демонстрировал свое отвратительное настроение. Камилла попыталась перевести разговор на тему работы, и Павла подхватила и принялась рассказывать, как ее начальник сознательно отводит детской литературе последнее место. «Значит, вам действительно нравится музыка этих гомиков, — прошипел Бьерне. — У них толком не было нормальных инструментов. У таких, как Soft Cell и эта Human League. Проклятые загримированные гомики, которые даже петь не умели!» Вот так и сказал. Если они что и умели, так это петь, подумала Камилла и обратила внимание на то, что на заднем стекле «Вольво» перед ней что-то зажглось, что-то зеленое, — а потом опять мысленно вернулась на тот ужин. Йеркер, наверное, действительно напился, иначе он никогда бы не сделал то, что сделал. Что он тогда сказал? Камилла стала вспоминать, а между тем маленькая камера в машине перед ней наводила фокус на ее лицо и направляла зеленый луч на ветровое стекло ее автомобиля. Точно, вспомнила: «Вот как говорит настоящий пидорас, еще не сделавший каминг-аут, — заорал он и начал петь: — Don’t you want me baby? Don’t you want me ah-ah-ah[28]… — Одновременно он встал со стула, опустился перед Бьерне на колени и начал ласкать его бедра. — You were working as a waitress in a cocktail bar when I met you. I picked you out. I shook you up and turned you around[29]…» Павла зашлась от хохота, да и ей самой было трудно сдержать смех. Йеркер продолжал петь и кривляться на полу у ног Бьерне. «Turned you into someone new…»[30] Они с Павлой досмеялись до икоты. И она слишком поздно обнаружила, что взгляд Бьерне стал совершенно черным. Она помнит, что он встал так поспешно, что опрокинул стул, повернулся к ней и сказал, что они сейчас же идут домой. Какая же она была дура, что послушалась его. Когда они пришли домой, она обратила внимание, как он закрыл дверь, — не только повернув ручку верхнего замка, но и заперев нижний замок на ключ. Он стоял к ней спиной, и она видела, как он положил ключ в карман и глубоко вздохнул, как будто собирался с силами, после чего повернулся к ней… Внезапно Камилла вскрикнула от обжигающей боли, которая пронзила ей левый глаз. Словно кто-то воткнул ей в глазное яблоко иголку или плеснул в него едкой кислотой. Она закрыла глаза и дотронулась до лица, но не почувствовала там ни иголки, ни кислоты. Она испытывала только концентрированную боль, которая продолжала прожигать ей глазницу. Уголком правого глаза Камилла увидела, что машина чуть было не съехала на обочину, но ей удалось выровнять ее до того, как не стало слишком поздно. Она перестала кричать и попыталась успокоиться. Что, черт возьми, происходит? У нее произошло кровоизлияние в мозг или закупорка сосудов? Боль еще чувствовалась, но начала стихать и стала не такой невыносимой. Она обливалась потом и в то же время мерзла. Все липло и жало. Она взяла руль левой рукой и поднесла правую руку к правому глазу, чтобы проверить, может ли она видеть левым. Не может. Что это за дурной сон? Или что там, один черт. Самое важное — проснуться. И тут она снова увидела зеленый свет, который выстрелил из заднего стекла «Вольво» и попал на ее ветровое стекло. Значит, это не сон. Тонкий луч скользил по ее груди. Что это? Она не успела додумать эту мысль, как опять почувствовала жжение. Острая, как игла, боль пронзила правый глаз. Все вокруг помутнело, и она могла видеть только разноцветные пятна, которые перемешались на сетчатке. Она закричала изо всех сил, одновременно пытаясь удержать машину в ряду. Но руки отказывались слушаться, а руль стал повиноваться собственной воле. «БМВ» Камиллы Линден въехала в бок грузовика, и машину отбросило обратно в ряд, как шарик в пинболе, а потом вышвырнуло на траву, где она врезалась в указатель «Стревельсторп 500 м». Одну из стоек указателя вдавило в правую переднюю фару, и «БМВ» вылетела обратно на трассу задом к фуре, которая смяла ее заднюю часть под своими колесами, как банку в автомате для приема тары. Сделав еще одно сальто, машина приземлилась крышей вниз и заскользила по асфальту, пока не остановилась. Машины вокруг затормозили и встали, и за ними быстро выстроилась длинная пробка. Водитель грузовика и несколько других водителей вышли из своих машин и стали смотреть на разбитую «БМВ» с вращающимися в воздухе колесами, похожую на лежащего на спине жука. Некоторые достали мобильники и стали звонить в скорую. Другие звонили своим родным, чтобы сказать, как сильно их любят. Один мужчина подошел к машине, открыл дверь со стороны водительского сиденья и попробовал пульс на шее у Камиллы. Ничего не прощупав, он вернулся обратно к своей вишневой «Вольво», работающей на холостом ходу, и поехал дальше. 60 Фабиан лежал в постели уже больше суток и понял, что еще сутки ему не пережить. Через несколько часов он просто умрет от скуки. Бесконечные увещевания больничного персонала о том, как важно отдохнуть, совершенно не помогали. После убийства Клаеса Мельвика дело приняло такой оборот, что не давало ему покоя. А тут еще взгляд Тувессон. Она сделала все, пытаясь доказать обратное, но ее выдавали глаза. В глубине души она оставила надежду раскрыть это дело. Не имеет никакого значения, что он отстранен и лежит в постели. Теперь он должен попытаться понять, как все со всем взаимосвязано. Если вообще взаимосвязано. По-хорошему, он хотел уйти из больницы, но у него очень болела спина. Он даже не мог встать с кровати и теперь расплачивался за поход в отделение неотложной помощи такой высокой ценой, что согласился принять таблетки. Сейчас он чувствовал, как по телу разливается онемение и спокойствие. Он надеялся, что это поможет ему сосредоточиться на работе. А он собирался работать. Курьер доставил ему из дома компьютер, зарядку для мобильного и смену нижнего белья. После некоторого давления ему удалось уговорить рецепциониста Флориана Нильссона прислать в больницу все, что лежало на его временном рабочем столе в полиции. Одна из медсестер помогла ему с коробкой распределителя, полкой на колесиках, рабочей лампой и доской, которую можно раскрыть над кроватью и прекрасно приспособить под рабочий стол. Для начала он подключил зарядку и включил мобильный, сразу же получив смс от Сони. «Едем в поезде. Тео не захотел поехать с нами. Дала ему пятьсот крон, чтобы он не умер с голоду, пока ты в больнице. Позвони ему и проверь, все ли в порядке. Соня». Фабиан тут же позвонил Теодору, но тот не ответил. Затем позвонил Соне и попытался рассказать, как он себя чувствует, но ее интересовало только то, говорил ли он с Тео. Фабиан объяснил, что совсем недавно включил мобильный, и обещал попытаться еще раз, когда они закончат разговор. «Тогда давай закончим», — сказала она. Но у Фабиана не было никакого желания класть трубку, и он спросил, как у них дела, у нее и у Матильды. Соня рассказала, что они ходили с ее сестрой и племянниками в парк аттракционов Грена Лунд и прекрасно провели там время. «Послушай, я должна закругляться. Не забудь позвонить Тео». «Я люблю тебя», — сказал он и стал ждать ответа. «Дай мне знать, как только поговоришь с ним». Фабиан набрал их новый домашний номер и стал слушать гудки, один за другим, которые медленным эхом отдавались в вечности, пока звонок не прервался. Он попытался позвонить сыну на мобильный, но уже через три гудка включился автоответчик. Наверняка сидит в своей комнате и играет, подумал Фабиан. Он пообещал себе постараться нарушить изоляцию сына, заставить его выйти из комнаты на свет божий и заняться чем-нибудь еще, кроме компьютерных убийств. В этот момент дверь в палату открыл полицейский в форме, которая была ему мала как минимум на два размера. — Тут тебе принесли кое-что из полиции. Вошел курьер с картонной коробкой, доверху набитой папками и документами, и протянул бумагу на подпись. — У вас случайно нет телефона вашего коллеги, который недавно забрал из моего дома компьютер и другие вещи? — спросил Фабиан, расписываясь в квитанции. — Польшегатан, 17? Фабиан кивнул. — Йокке Рокер, — курьер нашел номер в своем мобильном и показал его Фабиану. Фабиан позвонил Йокке со своего телефона. — Але? — Это Йокке? — В чем дело? — Меня зовут Фабиан Риск. Сегодня вы забирали компьютер и кое-что еще у меня дома на Польшегатан, 17. — Послушайте, я уже закончил работу. Сейчас уже… — Один короткий вопрос. На другом конце провода раздался выразительный вздох. — Когда вы заходил в дом, там был мой сын? Ему четырнадцать лет, у него темные волосы до плеч и довольно расхлябанный вид. — Понятия не имею. Но, во всяком случае, кто-то слушал Мэрилина Мэнсона с положенной ему громкостью. — Спасибо, только это и я хотел услышать. — Фабиан положил трубку и почувствовал внезапную легкость, чего никак не ожидал от Мэрилина Мэнсона на полной громкости. Через двадцать минут пикнул мобильный — пришла новая смс. «Привет, па. Видел, что ты звонил. Покупал кебаб и как раз платил. Когда вернешься домой?» Фабиан напечатал ответ: «Как только врачи разрешат мне ходить. Только что включил мобильный, так что дай знать, если что. А еще лучше приходи меня навестить, слышишь:)» Отправив смс, он сразу же принялся печатать новую: «Дорогая, только что пообщался с Тео. Он явно будет есть кебаб, пока тот не полезет у него из ушей. Целую. Ф». Он отложил мобильный. Наконец-то можно приступить к работе. 61 «В последнюю секунду», подумала Тувессон, заплатив за пиццу и крикнув Лилье, Муландеру и Утесу, что принесли еду. Их внимание рассеивалось по мере того, как в крови снижалось содержание сахара. И если они в скором времени не поедят, можно закрывать лавочку. Они интенсивно работали весь день и вечер, и нехватка сна уже давно вышла за грани разумного. Пытаясь избавиться от овладевшего ею чувства безнадежности, она приняла решение, что никто не уйдет домой, пока следствие не сделает реальный шаг вперед. Если повезет, у них откроется второе дыхание, а это она любила больше всего на свете. На втором дыхании все в группе сосредоточились на одном: любой ценой раскрыть дело. Все остальное было второстепенным. Если обычно каждый шел домой к своей семье, то теперь они были семьей друг другу. Все это напоминало ей детство, когда она оставалась ночевать у своей лучшей подружки, где они все выходные играли в куклы или строили что-нибудь из лего. Всегда в пижамах. Переодеться не было времени, и его едва хватало на еду. Все остальное ничего не значило. Все, кроме игры. Лилья с Муландером быстро подошли, открыли двухлитровую бутылку с колой и налили себе по стакану. — Если бы мне пришлось выбирать между вином и колой на всю оставшуюся жизнь, я, понятно, выбрала бы колу, — сказала Лилья, выпив стакан до дна. — Какие ты купила? — спросила Муландер, трогая картонные коробки с пиццей. — А ты какую хочешь? — Ну… Наверное, кебаб. — Бери, — Тувессон протянула ему коробку. Хотя Муландер не хотел признавать это, в девяти из десяти случаев он выбирал пиццу-кебаб. И съедал половину. Потом ему обычно надоедало, и у него возникало желание попробовать то, что ели другие. Но Тувессон подстраховалась и заказала шесть пицц разных видов. — А где Утес? Его что, не будет? — Он заперся в комнате для совещаний и выйдет, как только разберется с граффити, — ответила Лилья. — Ах, да, — Муландер покачал головой. — Я знаю, что мы полагаемся на милость божью, — сказала Тувессон. — Но Утес приложил много усилий, и я хочу, чтобы мы отнеслись к этому серьезно. Хорошо?