– Тоже мне, вселенский заговор. В вашей столовой из съедобного одни персики. – Это другой вопрос, безусловно нуждающийся в решении. Кстати, персики – наша заслуга, – Подсыпкин не удержался и похвастался. – Под давлением альтернативного профсоюза нам начали поставлять фрукты. Рабочим нужны витамины и легкие углеводы. – Поздравляю, – с сарказмом ответил Коренев, утомленный однообразной болтовней с обещанием светлого будущего. – Мне работать надо. – Вас понял, не буду мешать, ухожу, – засуетился Подсыпкин. – Напоследок, хотел бы вас пригласить на митинг. Мы не знаем, где и когда он пройдет, но могу уверить, мероприятие состоится при любой погоде. Мы пытаемся согласовать его с руководством, но нам оказывают, ссылаясь на разные воображаемые причины. Якобы мы своим митингом Директору аппетит испортим. Конечно, официально они так не пишут, но по секрету говорят. – Я за вас рад, – сказал Коренев и выпроводил Подсыпкина, который сегодня оказался назойливее, чем обычно. Митинги, талоны, профсоюзы – от всего этого Коренев был далек. Его мысли занимала Алина и ее юное тело, облаченное в белую форму медсестры. Как в его подростковых фантазиях, которые решили сбыться в неожиданном месте в неподходящее время. #28. Со времени последнего свидания, закончившегося романтической прогулкой от ставка к медпункту с робким поцелуем на прощание, похолодало и стало не до мероприятий на свежем воздухе, поэтому следующую встречу назначили у Коренева в вагончике. Готовясь к свиданию, принялся наводить порядок для создания романтичной атмосферы – вымыл грязную вагонку от вековой пыли, протер полы, перестелил лежак. Его усилия не остались незамеченными. – Ты чего творишь? – спросил бригадир. – Привожу в порядок рабочее место. Все по инструкции. Бригадир ничего не ответил, но остаток вечера косился на Коренева, до блеска полирующего дверцы шкафа. Дошла очередь и до портфеля, сиротливо валявшегося на полу у лежака. Склонился над ним и хотел засунуть под кровать, чтобы не мусолил глаза, но решил протереть и его. Перевернул вверх дном для удобства, и на лежак выскользнула забытая рукопись. Он в последнее время исключительно чертил и разучился писать. Перелистал страницы с брезгливостью, проглядел по диагонали многострадальный текст – короткий, предельно сжатый, вплоть до ампутации жизненно важных частей. Он ненавидел многословие – когда нужно продираться через словесный частокол Достоевского или Джеймса Джойса. Его раздражал тяжеловесный и витиеватый стиль классиков девятнадцатого века, особенно Льва Николаевича. Коренев мечтал писать ясно, емко, коротко и по существу, чтобы читателю не приходилось совершать излишней работы и разгребать многоэтажные словесные нагромождения сложноподчиненных предложений. Он сокращал в рукописи все возможное, рубил ненужные части речи, добивался афористичности каждой фразы, но это не помогало. Виталик как-то сказал, что у него невроз на этой почве и с ним надо бороться. В смысле, с неврозом, а не с Виталиком. Одно непонятно: почему Дедуля, мельком взглянув на первую страницу, сразу же сказал о многословии? Коренева осенило. Этот гад, то бишь Виталик, подговорил старичка, а потом выдумал глупую легенду о гениальном полоумном редакторе на пенсии, который на самом деле просто дурак и чей-нибудь троюродный дедушка. Может быть, и Ваню вовлек в розыгрыш, вдвоем-то издеваться веселее. А он, доверчивый лопух, уши развесил и поперся за тридевять земель за дармовым откровением. К черту! Долой опостылевшие листки – пожелтевшие, помятые, вымоченные, просушенные и покоробленные, никому не нужные. Такое бездарное фуфло даже Алине не дашь почитать, она предпочитает детективы, а он их ненавидит. С досадой засунул пачку в портфель и затолкал под кровать. Детективы хороши, когда их читаешь на диване вприкуску к остывающему чаю, а когда сам оказываешься в непосредственной близости к всамделишному трупу, интерес молниеносно улетучивается. Кто убил Нину Григорьевну? Убивал ли кто? Может, на самом деле он с рождения живет на фабрике? Он закрыл глаза, напряг память и ярко, в мельчайших подробностях вспомнил окровавленное лицо. Значит, правда. Его скупое воображение не может быть таким реалистичным. Отогнал неприятные мысли и сбегал в буфет, где на оставшиеся деньги и сэкономленные талоны приобрел нечто, похожее на торт, и бутылку чего-то, именуемого шампанским и выдаваемого из-под полы. – Бутылку спрячь, пока нас с тобой поганой метлой не выперли! —приказала буфетчица. Пообещал соблюдать конспирацию. Если бы был уверен, что за алкоголизм его выставят с фабрики, ходил бы по цеху, распивал спиртное из горла и орал похабные песни при полном отсутствии слуха. В действительности, ему бы просто накинули срок. Накрыл стол и приготовился ждать. В этот раз Алина была на ночном дежурстве. К девяти часам вечера, когда измучился от ожидания, в окно вагончика постучали. – Проходи! – обрадовался он, увидев знакомые рыжие волосы. Алина проскользнула внутрь и заперла за собой дверь, словно спасалась бегством от неизвестных преследователей. – Можно выключить свет? – попросила она, сняла верхнюю одежду и развесила на крючках. Он удивился, но просьбу выполнил. Взамен лампочки Ильича предложил разжечь свечу, которую также выменял в буфете. Алина согласилась, но шторки на окнах на всякий случай закрыла. Оранжевое пламя свечи придало обстановке романтики, но его разбирало любопытство, от кого же Алина прячется. Неужели, опасается пересуд из-за общения с вором-рецидивистом? Ему некстати вспомнился ночной допрос. Она присела на лежак. Он придвинул стол с заготовленным ужином и свечами. Не успел раскрыть рта, как в дверь кто-то поскребся. – Кто это? – испугалась Алина и больно вцепилась ногтями Кореневу в предплечье. – Не волнуйся, свои, – он мягко разжал ее пальцы и впустил Мурзика. Тот вошел в вагончик и преспокойно разлегся на столе среди бумаг. – Холодно нынче, коты мерзнут. Она вздохнула с видимым облегчением. Коты ее не пугали. – Прошу к столу, – объявил Коренев и вручил Алине одноразовые вилки и ложки из того же столовского буфета. – Чем богаты, тем и рады! Существует крайне небольшой шанс, что это съедобно. Я даже шампанского припас. – А разве спиртное не запрещено? – Запрещено, конечно, но если очень хочется, то можно. Он втайне надеялся, что вместо шампанского ему не подсунули самогон или воду из-под крана. Когда пошла пена, успокоился и разлил шипучку по бокалам, в роли которых выступили одноразовые стаканчики из того же буфета. Выпили, закусили. Шампанское оказалось посредственным, торт – отвратительным, но так как последний раз ел подобное на большой земле, ужин показался сносным. Алина в красках описала сегодняшнее дежурство, когда один из рабочих пытался ее провести, нагрев градусник у батареи отопления, поделилась тонкостями ухода за своей собакой и из вежливости похвалила торт куда сильнее, чем он того заслуживал. – Тебе нравится твоя работа? Настоящая, которая за пределами фабрики, – спросила она, отодвинув тарелку. – Испытываешь удовлетворение от того, чем занимаешься? – Наверное, это единственное, что я умею делать, – признался Коренев. – Не каждому по душе то, чем он зарабатывает на жизнь. – Тебе не доводилось публиковать неприятные вещи, от которых самому не по себе? – допытывалась Алина. В ее глазах сверкали огоньки-отражения от свечи. – Бывает по-разному. Сначала хотелось делать все на совесть, куда-то рвался, где-то спорил, пытался высказать личное мнение, а потом перегорел. Нельзя постоянно бороться, как Подсыпкин. Охота и просто пожить без мыслей о плохом. Несправедливость существовала всегда, и нужно быть потрясающе наивным, чтобы верить в изменения к лучшему. И вот ты идешь на компромисс с совестью и строчишь по указке, но слова подбираешь помягче. Дальше привыкаешь, вживаешься в каждую статью в соответствии с поставленной задачей, не обращаешь внимания на мораль и собственные убеждения. Научаешься ненавидеть того, на кого указали, страстно поливаешь грязью незнакомых людей, восхваляешь воров и убийц. Поначалу себя за это коришь, противишься, а после привыкаешь и сам начинаешь верить в собственные выдумки. – Разве это возможно? – Легко, пугающе легко. Когда пишешь, что какой-то условный Петров, гнида и подонок, вор и аморальный тип, каких свет не видывал, ненавидишь его всеми фибрами души, будто он лично тебе в эту душу нагадил. А в следующем выпуске тот же самый Петров оплачивает хвалебный отзыв, и ты восхваляешь его с тем же рвением, с которым хулил неделю назад. – А как на это реагируют читатели? То-то они удивляются, ведь вчера в газете одно писали, а сегодня – противоположное. – Не угадала. Самое страшное, они ничего не замечают. Они тоже ненавидят Петрова, затем его любят, позабыв о прошлой ненависти. Для них как будто все переписывается заново. – Ты на фабрику сбежал от прежней жизни? – спросила Алина. – Но тебе тут не место. Вот если бы ты мог отсюда выбраться! – добавила она. – Сам знаю, – ответил Коренев. – Но если бы я не попал на фабрику, не встретил бы тебя. – Тут нет будущего, лишь прошлое, – Алина ковыряла торт пластиковой вилкой. – Ерунда, – возразил он, хотя и сам не понимал, о чем говорит. – У нас есть будущее. Я тебя отсюда вытяну, будем снимать квартиру, другую, не там, где Нина Григорьевна жила. Если Ленка узнает, будет выволочка с членовредительством. – Фабрика никого не выпускает, – прошептала Алина. В уголке ее глаза блеснула слезинка. – Глупости, ты же можешь выходить за проходную! Я найду способ! – Выйти могу, но фабрика внутри тебя! Ты сам ее построил и в нее спрятался и, никто, кроме тебя, не сможет тебе помешать уйти. У тебя не хватает сил сознаться. Он запутался и перестал понимать Алину. Она говорила странные вещи. Ее слова составлялись в предложения в соответствии с грамматическими правилами, но какой они заключали в себе смысл, оставалось загадкой. – Я запутался, – признался он. – Ты хочешь сказать, если кто-то чего-то по-настоящему захочет, непременно добьется? Или что-то вроде того? Алина покачала головой и уронила ее Кореневу на плечо. – Увы, не так просто… – Объясни, чтобы я понял. Я не силен в разгадывании загадок, потому и детективов не пишу. Логические умозаключения – это не мое, я гуманитарий. Знаешь шутку: раньше говорили «дурак», теперь говорят «гуманитарий». Алина грустно улыбнулась бородатому анекдоту, но больше разговоров на тему побега с фабрики не поднимала. Они смотрели друг на друга. Он ощущал легкое воздействие «шампанского». Он не был пьян, но зажатость и скованность испарились, и его тянуло сделать что-то хорошее, решительное. Есть такая алкогольная сверхспособность – отчаянная смелость, когда все безразлично и готов на любой подвиг – хоть в омут с головой, хоть в воду с обрыва. Алина закрыла глаза и приготовилась к следующему шагу. Коренев поспешил воспользоваться моментом и поцеловал ее. Она осторожно ответила на поцелуй, словно боялась обжечься. – Неправильно, – прошептала она. – Я не должна… Нам не нужно… – А для чего сюда пришла? Торт поесть? – пошутил он и провел рукой по ее бедру. Получилось глупо и грубо, но он хотел ее всю и без лишних слов. Любые слова были лишними. – Нам же обоим хочется? – Не пришлось бы пожалеть… – Не придется, я тебя ни за что не оставлю. Обещаю. Вместо ответа она поцеловала его и погладила ладонью по щеке. Хотя он и чувствовал тревогу Алины, напора не сбавил и сдирал с нее одежду, путаясь в застежках. Она не сопротивлялась, а напротив помогала, стягивая с него штаны.