Он хмыкнул, мол, как хочешь, так и думай. Рея прищурилась: – Не задумывался, кто же все-таки мог убить невинную бабушку? – Было дело. Но ничего в голову не лезет, кроме глупой мысли про Родиона Раскольникова. – Шутки шутишь? – спросила Рея без тени улыбки. – Ну, вроде того. Нет у меня никаких идей. Кроме одной, но она тебе не понравится. – Можешь озвучить, не обижусь. Кажется, ты о ней что-то упоминал во время ночного допроса, если не ошибаюсь. – Ты. Думаю, что Нину Григорьевну убила ты. – Опять двадцать пять, – ответила Рея. – Смело, но глупо. Я самое безобидное существо на земле. Как в твоей голове зародилась эта глупая и отвратительная мысль? Можешь представить, что я – слабая и беззащитная девушка – безжалостно кого-то убиваю и проделываю эти безумные вещи с ножом? – Верится с трудом, – признал он. – Но ты знаешь убийцу. – Верно. Спорить не буду. – Вот и скажи, кто убийца, если знаешь и тебе нечего скрывать. – Я в твоей памяти, балда, – ответила она, поражаясь его тупости. – Если сам не сообразишь, подсказать никак не смогу. Но рассказывать обо мне следствию было плохой идеей. Как ты догадываешься, они ничего не нашли, кроме корзинки с надкусанными пирожками с вишневым повидлом. Квартира опечатана, следов моего пребывания там нет. К тебе придут и станут по следующему кругу задавать те же самые вопросы, но на этот раз никто тебе не поверит. А если будешь упорствовать, назовут тебя психом и начнут лечить. – Ясно, – он нахмурился. – Зайдем с другого конца, – продолжала она более дружелюбным тоном. – Зачем кому-то убивать беззащитную старушку? – Ни одной догадки. Денег у нее не водилось, насколько мне известно. Может быть, что-то припрятала на похороны. Наследство получила бы мать Тамарки, а у них и без этого есть квартира, да и любили они Нину Григорьевну. Жить соседям не мешала, излишнюю гражданскую активность не проявляла, дорогу никому не переходила. Получается, нет ни у кого мотива. – А говорил, детективы ненавидишь… Могу заверить, подобное убийство не было единственным, и каждый раз мотива установить не удавалось. Вот и вопрос: как называется человек, убивающий других для удовольствия, без иной корыстной цели? – Маньяк? – он произнес первое пришедшее на ум слово. – Бинго! Вы заполнили карточку! Осталось получить приз и назвать имя этого, безусловно, нехорошего человека. – Я его знаю?!! – Бесспорно, он из твоего близкого окружения. Самого близкого. Ваня? Виталик? Оленька? Ленка? Тамарка? После произошедшего он не удивился бы ничему, но Ленка точно ни при чем, а с Виталиком он в тот момент в парилке заживо варился. По статистике, маньяков больше среди мужчин. Но и женщины в их рядах известны, хотя они не действуют в одиночку – в основном, работают в паре с сожителем и потакают его садистским наклонностям. – Подумай на досуге, – посоветовала Рея. – У тебя времени с избытком для размышлений, расходуй его с пользой. Он утомился. Он уже не хотел покидать фабрику и куда-либо возвращаться. – Есть у меня просьба, – сказала Рея. – Личная и настоятельная. Ты обязан оставить девочку в покое. Она тебя боится, ты разрушаешь ей жизнь. Он в недоумении поглядел на Машеньку, продолжавшую упоенно рисовать мелом на полу. Она ничего не замечала и даже не догадывалась, что мужчина на стуле разрушает ей жизнь. – Балда! Я об Алине! Иногда кажется, ты не от мира сего. Дуралей и тупица, настоящий гуманитарий. – С Алиной не расстанусь, – заявил он. – Ни при каких условиях. – Ты должен! – Никому ничего я не должен. – Так будет лучше для вас обоих. Сломаешь ей жизнь и лишишь будущего. Отступись. – А иначе что? – язвительно спросил он и посмотрел Рее в глаза. – Если я не брошу Алину, что произойдет? Небеса рухнут? Полиция нравов нагрянет? – Сам знаешь. Ты не ошибся, мы со смертью связаны. Я разбираюсь в убийствах, в особенности жестоких и кровавых, – сказала Рея. – Если не оставишь Алину, обещаю, сильно пожалеешь. Это не угроза, а предупреждение. А пока подумай, кто тебя отправил на фабрику. Рея оскалилась, довольная собой. Разговор закончился, и она с любовью наблюдала, как Машенька сидит на корточках и рисует мелом забавных разноцветных зверушек. #30. Коренев проснулся в отвратительном настроении. Сон и бодрствование обменялись местами – он отдыхал днем и уставал ночью. По вечерам уговаривал себя поспать, хотя радости от этого не испытывал, но и бороться с физиологией не собирался, чтобы не впасть в безумие. Он ясно помнил сон – четче и определенней, чем жизнь на фабрике – муторную, однообразную, лишенную времени и логики. Лицо улыбающейся Реи возникало в воображении и сопровождало любую мысль об Алине. Когда он видел медсестру – это вовсе не обязательно была именно она, – каждый раз его словно пронзало электрическим разрядом. Кто она такая, думал он о Рее, чтобы запрещать ему встречаться с Алиной? Стерва и истеричка. Впрочем, в ее словах присутствовала определенная логика. Человек, совершивший убийство с увечьями, проявлял явные склонности маньяка. Если бы убийство подкреплялось сообразной целью, никто бы не додумался вырезать язык и измываться над телом. Какое отношение имеет к этому Рея? Она утверждает (она ли? или ее воображаемая проекция?) что убийца принадлежит его ближайшему кругу общения. Есть ли хоть одно логическое основание ей верить? Пошел на поводу у Реи и прошелся по списку знакомых. Никто и близко не тянул на маньяка. Хотя сколько мрачных и ужасающих личностей пряталось под масками ничем не примечательных граждан – учителей, водителей, врачей. Почему бы таинственному злодею не оказаться Знаменским? Тоже подозрительный субъект, если разобраться. А если копнуть глубже, никому доверять нельзя, даже себе, как говорит Подсыпкин. Нет, так и свихнуться можно, решил он. Нужно бежать. Ему отрезали каналы общения с внешним миром, но остатки надежды живы. Если разговоры о Директоре правдивы, он может помочь. По рассказам рабочих, он был человеком добрым и справедливым. – А что вы знаете о руководстве? – спросил бригадира. Тот отвлекся от бумажек, которые с усердием заполнял последние полчаса: – Да черт его знает. Они там, мы тут. Они важные дела решают, им некогда. Я тоже занят. Он вернулся к столу и продолжил корпеть над очередными бланками с отчетностью. Коренев не интересовался содержимым этих таблиц, но судя по времени их заполнения, ничего хорошего в них не было – обычная рутина ради рутины. Итак, Директор. Поможет ли он или рассказы о его доброте и всемогуществе лишь сказки? Чем дольше Коренев пребывал на производстве, тем меньше доверял собственному здравому смыслу. – А вы чем до фабрики занимались? – спросил он, чтобы отвлечься. На этот раз бригадир призадумался. Даже Кореневу его собственная прошлая жизнь представлялась смутным воспоминанием, настолько далеким и неясным, что он и сам полагал ее игрой воображения. Задача вспомнить прошлое для бригадира оказалась непосильной. Он нахмурил брови и мучительно сосредоточился. – Давно было, не упомню, – признал он поражение в битве с памятью. Коренев помнил, хотя и смутно, словно выдирал подробности из сна, поэтому решил записать воспоминания, пока они не стерлись. Он выделил одну страницу под самые важные записи, чтобы не забыть, кто он был и кем стал. – А я журналист, – сказал он. – Кто это? Коренев удивился вопросу и принял его за шутку, а после вспомнил хроническую убийственную серьезность бригадира и поверил, что тот действительно не помнит. Бригадир не читал газет и не слушал радио, поэтому ничего удивительного не было в том, что он забыл о журналистах. – Я писал статьи, ходил к разным известным людям и брал у них интервью, то есть вел беседы и записывал на бумагу. – Зачем? – не понял бригадир. – Зачем? – переспросил Коренев. – Чтобы развлечь людей, рассказать им новости. – Интересно, наверное. – Вовсе нет, – признался Коренев. – Я писал то, что мне не нравилось или было неправдой. Попадались и такие вещи, за которые мне до сих пор стыдно. – Зачем писать неправду? Неужели и я тоже забуду, что можно врать, увиливать от вопросов и извращать полуправдой ситуацию до неузнаваемости? – Меня этот вопрос заботил мало, – признался Коренев. – Ну и кроме того, людям нравится, когда им врут. – Неужели?! – удивился бригадир. – Не понимаю. – Представьте, что жизнь – отвратительна и становится хуже день ото дня. Можно даже не представлять, все так и есть, – терпеливо пояснял Коренев. – Еда дорожает, зарплата не растет, жена изменяет, дети – оболтусы, на работе завал, просвета не видно и надежды на улучшение нет. И с этой горой проблем человек возвращается домой, включает телевизор или берет газетку, чтобы почитать ее вприкуску к борщу, щам или кимчхи. И спрашивается, что ему хочется прочитать-посмотреть? Правду? Правду он и так видит каждый день, тошнит от нее хуже редьки. Ему охота прочитать, что жизнь налаживается, а завтра станет лучше, нужно лишь потерпеть, перебороть временные трудности. Посмотрите на других – им вдвое хуже, чем нам. У соседа кобыла сдохла – чем не повод для радости? – Он не догадывается, что это вранье? – удивился бригадир. – Догадывается, конечно, знает наверняка, но ему приятно об этом не думать. Так проще жить. Когда не помнишь о проблемах, их как будто бы и нет. – Странно у вас на большой земле. В серости фабричного вагончика это воспринималось странным, но ничего необычного в том не было, и местные газеты с хвалебными одами Директору это подтверждали. Стоит ли Кореневу бежать отсюда, если за пределами колючей проволоки живется не лучше. Такое же вранье, но в больших масштабах.