– Не поможет, она через окно отслеживает, когда я прихожу, когда ухожу и, самое главное, с кем. – Она знает, что ты ее внучку того-этого? Виталик возил Тамарку с Кореневым и Ваней на шашлыки, и она ему явно приглянулась. Во всяком случае, он не оставлял попыток как бы невзначай ее приобнять. – Типун тебе на язык, – возмутился Коренев. – Я на самоубийцу похож? – Вдруг с досады пирожки таскать перестанет. Чем черт не шутит. – Если бы. Она скорее скажет, что я, как честный человек, должен на ее Тамарке жениться. Она и так сватает мне ее по пять раз на день. – Ну ты и жук, морда у тебя смазливая, вот бабы на шею сами и бросаются, – ухмыльнулся Виталик. – Я бы на твоем месте Тамарку взял, шикарная девка, боевая. С искоркой. – Вот и бери, коли охота. – Мне нельзя, я солидный человек, женатый и с двумя детьми. – Это не мешает тебе зажигать по саунам и клубам. – Не сравнивай хрен с пальцем, – возразил Виталик. – Не путай простое развлечение и Тамарку… Поспешил я с женитьбой. Надо Ваню предупредить – пусть расторгает свою помолвку, хмырь небритый, пока не поздно отыграть на попятную. Я-то по залету, а ему зачем страдать? Он за собой уследить не может, а детей ему вообще доверять нельзя – либо он их споит, либо сами сопьются. Коренев и Виталик когда-то учились на журфаке в одной группе. Коренев мечтал связать жизнь с большой литературой и после выпуска устроился в редакцию, чтобы набраться опыта и расписать перо. Ремесло журналиста приелось через год – хобби, ставшее работой, утратило привлекательность. Сменил несколько изданий, попутешествовал по стране, вернулся в родной город и напросился к Ване, с которым жил в одном дворе. Платили мало, но больше ничего не умел, а работать руками ненавидел. Виталик проделал обратный путь. Он и сам не мог объяснить, на кой черт поступил на журфак. Сам момент поступления он не запомнил, поэтому подозревал, что все произошло на спор по пьяному делу. Но оказалось, он умеет писать и делает это отлично – его первые рассказы опубликовали в сборниках начинающих и подающих. Кореневу приходили только отказы – ни одного самого паршивого маленького рассказика к публикации не приняли. После диплома Виталик не написал ни строчки и с головой ушел в бизнес – открыл фирму по ремонту квартир, строительный магазин и мебельный цех. – Тратить жизнь надо в удовольствие, – говорил он, когда Коренев интересовался, почему Виталик не хочет писать. – А попадать в историю мне незачем. Взгляни на наших писателей. Один повесился, второго сослали, третий с ума сошел, этого расстреляли, напасть какая-то! Какую писательскую судьбу ты бы предпочел? Кореневу хотелось умереть от старости в здравом уме и светлой памяти. Несмотря на прекращение литературной карьеры, Виталик продолжал поддерживать дружбу с бывшими одногруппниками и вытаскивал их на развлекательные мероприятия, заканчивавшиеся пьяными окололитературными рассуждениями – смерть классического романа, бессмысленность модернизма и перспективы современной литературы. На следующей стадии опьянения начиналось обсуждение постмодернизма, а затем, когда литературные дискуссии заходили в теологический тупик, Виталик по памяти читал «гарики» Губермана. В особо запущенном случае в ход шел Барков или то, что ему приписывают. Коренев, как правило, сходил с дистанции задолго до «Луки Мудищева». – Девушек не приглашал? – А надо было? – Нет, настроение неподходящее. – На тебя не похоже, – Виталик хихикал, но от дороги не отвлекался. – Стареешь… Наличие женщин скрашивало однообразный банный ритуал, но сегодня не хотелось изображать флирт с незнакомыми хохочущими девушками. Едва Коренев отвлекался от разговора, как перед внутренним взором представало лицо женщины с вырванным языком. Чертовщина какая-то. Кто надоумил Машеньку нарисовать эту чушь? Может, правы ее приемные родители, и не следует поощрять в детях мрачные фантазии? – Ты в картинах разбираешься? – В чем? – переспросил Виталик. Он сосредоточенно маневрировал на парковке. – В живописи, балда. – Ты сегодня странный какой-то, – сказал Виталик и заглушил двигатель. – Дай угадаю. Собрался завязать с книгами и переключиться на картины? – Не-ет, я с призванием определился, – Коренев через силу засмеялся. Через пятнадцать минут они сидели в шапочках и истекали потом. Коренев в первые посещения задыхался и воспринимал всю процедуру как добровольное самоистязание, но терпел и прислушивался, как горят кожа и внутренности. Виталик поглядывал на термометр, подливал на шипящие камни воду из ковшика и приговаривал: – Ванна с душем – ерунда! Очиститься можно только в парилочке. И поры прочистятся, и мертвые клетки уйдут, и простуды с прочими хворями сбегут. Дышать нужно было носом, не открывая рта, но Виталика тянуло пообщаться: – Как Ваня? – Готовится к женитьбе. – Каким образом? Коньяк пьет? – Вроде того. – Слушай, да пошли ты его на фиг! – предложил Виталик. – Иди ко мне в мебельный цех, зарплата вчетверо больше, чем у Вани. – Нет уж! У меня руки из одного места растут, я гвоздь с трудом забиваю, а мой шкаф никакой клиент не примет. Даже слепой. – Во-первых, слепые – самые дотошные; ты глазом не увидишь, а он этот миллиметровый недочет нащупает, будь здоров. А во-вторых, будешь не делать, а рисовать. За месяц освоишься. Корпусная мебель – штука простая. Коренев отказался. На жизнь ему хватало, а рисовать шкафы со столами претило. Он, в отличие от Виталика, не собирался порывать с литературным поприщем. – Не порывай, – не сдавался тот. – Нарисовал кухонный гарнитур, пришел домой – и кропай нетлентку в полное свое удовольствие. Ты же «сова» – у тебя по вечерам самые продуктивные часы идут, час – за три. Он подлил воды из ковша, и дыхание сперло. Красный столбик на термометре пополз вниз. – Кстати, как твоя нетленка? – Никак, – Коренев закашлялся. Последние пару лет он писал первый роман. Говорят, это похоже на изучение иностранных языков – первый заходит сложно, но каждый последующий проглатывается быстрее предыдущего. Большая форма давалась с трудом и требовала основательного подхода, но получившийся черновик никуда не годился. – Чушь полная получается, – пожаловался Виталику. – Делаю все по науке – конфликты, завязки-развязки, развитие, трехчастная структура – а в результате тоска зеленая и муть несусветная. Самого печаль берет, когда читаю. И стилистику правил, и сюжет крутил в бараний рог, а они никак не оживают. Жизни нет, один набор действий – герой пошел, взял, сказал, будто робот. – Может, это заговор со стороны литературных персонажей? – пошутил Виталик. – Ты им не платишь, они бастуют. У них же есть профсоюз? – Слушай! Давай, дам тебе почитать. Поглядишь опытным взглядом и выскажешь авторитетное мнение… – Ни в коем случае! Я завязал! – воспротивился Виталик. – Зачитаюсь твоей нетленкой, возьмусь за ручку, начну править, увлекусь. Нет! Не надо мне литературы, и без нее неплохо живется. Выбрались из парилки и уселись за стол в предбаннике, подложив на скамейки полотенца. Виталик разлил по рюмкам водочку и разложил небогатую закуску. – Может, не стоит? – скривился Коренев. – Говорят, вредно в баньке принимать. Давление прыгнет – и хана. – Типун тебе на язык. Кровь погоняешь, мозг прочистится, авось умная мысль придет на досуге, – Виталик хихикнул. – Когда протрезвеешь, конечно. Коренев сдался и принялся гонять кровь, но закусывать не забывал, чтобы в момент прихода правильной мысли быть достаточно трезвым для ее запоминания. На стадии обсуждения перспективных направлений постмодернизма изрядно набравшийся Виталик задрал указательный палец и объявил: – Знаю, что с твоей нетленкой делать! – Сжечь и не пытаться писать?? – предположил Коренев. – Это радикальный способ, но тоже хороший, я бы сказал, лучший, – согласился Виталик. – Но я хотел предложить съездить к Дедуле. – Куда? – не понял Коренев. Язык с трудом двигался во рту. – Какой дедуля? – Это у него кличка такая, – пояснил Виталик. – Он очень старый – сколько его помню, всегда стариком был, его так и кличут – Дедуля. В советские годы в союзных журналах редактором работал, научился читать подтекст и находить скрытый смысл. Десятилетиями этим занимался, столько перечитал начинающих авторов, ему взгляда хватает для определения уровня рукописи и ее проблем. Старая школа! К нему тебе и надо на поклон. Виталик съел кружок сырокопченой колбасы. – Я и сам знаю свои проблемы, – Кореневу претила мысль ехать к непонятному Дедуле, которому сто лет в обед. – Это ты думаешь, что знаешь, – возразил Виталик. – А он тебе поставит точный диагноз и даст дельный совет. Тебе надо к нему поехать, он в поселке живет под столицей. Съездишь к нему, заодно Тамарку навестишь. Он опять захихикал и полез по карманам куртки искать адрес Дедули. Наконец, нашел скрученную в трубочку бумажку. – Бери-бери, пока я добрый. Я тоже к нему ездил с рассказами, когда на журфаке учился. Сделал, как он сказал, и к публикации приняли. Помнишь? Коренев помнил. – А фамилия-имя-отчество у него есть? – спросил он, держа в руках измочаленный листочек в клеточку, озаглавленный «Дедуля». – Наверное, имеются, но никто не помнит за ненадобностью. Не боись, его там каждая собака знает, не потеряешься. – А зачем ему мне помогать? Он за консультацию дорого просит? – Ничего не берет, – замотал головой Виталик, – настоящий дедушка-бессребреник, занимается альтруизмом из любви к искусству. Но характер тяжелый, нордический – если ему не понравишься, может выгнать взашей, а ежели приглянешься – чуть ли не за тебя начисто перепишет. Черт его знает, как повезет… Коренев держал листок с адресом и кивал. Он протрезвел и почти не слушал продолжающего тарахтеть Виталика.