Кстати, местная элементная база потихоньку прогрессировала. Частично сама по себе, то есть независимо от меня, а частично благодаря предоставленным мной документации и образцам для копирования. В частности, местные копии транзисторов КТ502—503 уже начали выпускаться. На очереди был пятьсот пятьдесят пятый таймер, а сразу за ним – двести пятьдесят восьмой сдвоенный операционник. К осени шестьдесят шестого года я в общих чертах разобрался, как работает система управления Советским Союзом, причем, пожалуй, в ее наихудшем варианте – так называемого «коллективного руководства», оно же «ленинский стиль работы». При Сталине, конечно, недостатков хватало, но был и один несомненный плюс. Центр мог продавить практически любое решение, невзирая на сопротивление отдельных личностей на местах. Хрущев пользовался доставшейся ему в наследство системой, как пьяный деревенский дурак, ухитрившийся влезть за руль карьерного самосвала. Некоторое время гигантская машина по инерции ехала прямо, но потом завиляла, с каждым поворотом руля в руках идиота все сильнее и сильнее. Собутыльники, сообразив, что так можно и доездиться, выкинули Никиту из кабины и договорились, что отныне в ведении каждого может находиться не более одного органа управления. Кому-то досталась педаль газа, кому-то главный выключатель ходовых моторов, кому-то стояночный тормоз. Генеральному секретарю вручили руль. Теоретически он мог направить громадину куда ему угодно, но для этого ему нужно было договориться со всеми. Чтоб, значит, смотрящий за тормозами отпустил рычаг, заведующий педалью газа нажал на нее и так далее. Если консенсуса не возникало, генсек мог сколько угодно вертеть руль на месте. С отключенными электроусилителями. То есть у Брежнева была почти неограниченная власть, но с ма-а-аленьким таким дополнением. Он мог использовать ее только тогда и так, когда и как это устраивало большинство высшей партийно-государственной номенклатуры. И настоящая, без дураков, заслуга нашего дорогого Леонида Ильича состояла в том, что он при таких ограничениях ухитрился не зарулить в пропасть, к чему Никита был уже близок. Во всяком случае, разрядка напряженности в семидесятых – это любимое детище бровеносного генсека. Могут, конечно, сказать, что она привела к поражению в «холодной войне». Возможно, хотя вовсе не факт, что именно она, но мне почему-то кажется, что поражение в холодной все-таки лучше ничьей в горячей, да еще с применением всех накопленных запасов ядерных и термоядерных боеголовок. В результате в верхних эшелонах власти сформировались практически феодальные отношения. Например, вовсю работало правило «вассал моего вассала не мой вассал». Председатель Совета Министров Косыгин не мог ничего приказать подчиненным Устинова, хотя тот был его заместителем. И вообще, партийная верхушка и министры вели себя как самые настоящие удельные князья. Не все, конечно, а только те, которые сидели наверху достаточно долго для того, чтобы пустить там корни и обрасти нужными связями. Ну при классическом феодализме тоже так было. Как сломать эту систему, не представлял не только я, Косыгин с Шелепиным тоже. И Брежнев, но с тем отличием, что он ее в общем-то ломать и не хотел. Так, кое-где маленько подправить, и хватит. Но пока даже такой союзник – это все-таки намного лучше, чем вовсе никакого. И уж тем более чем недоброжелатель на посту генерального секретаря. Однако хитроумные интриги процветали не только на самом верху. Они и ближе к низу тоже случались, причем с не меньшей изощренностью. Как-то раз, одним прекрасным утром, когда Вера уже уехала в Москву учиться, и дядя Миша ушел на работу, а мы с тетей Ниной еще только собирались, она неуверенно попросила: – Вить, ты меня до садика не проводишь? Поговорить бы надо. – Не вопрос, – согласился я. – Слушаю. – Ты, наверное, Вить, сам заметил, что Миша последнее время пить стал чаще, – расстроенно поведала мне соседка. – Да, мне тоже так кажется. Вы знаете, в чем тут дело? Я вот как-то нет. – В том, что он теперь халтурить почти не может. Думаешь, я не догадывалась, откуда у него брались деньги на выпивку? Так ведь они ему не даром давались, он частенько до позднего вечера халтурил, ты же сам видел. За рулем Миша не пьет, этот принцип у него железный, и после одиннадцати вечера тоже, если завтра за руль. Вот у него на неделе если и получалось, то совсем по чуть-чуть, да и то редко. Вот по субботам – это да, все левые деньги, за неделю полученные, за вечер спускал. Так ведь суббота-то всего один раз в неделю бывает. А сейчас ему левачить неудобно, все-таки тесть самого Скворцова, да и в Троицком особо не заработаешь, надо в Москву ехать, а там могут поймать, ему же тебя подводить неудобно. Зато тут поить его желающие всегда находятся, хоть он и не начальник никакой, но все-таки. Даже не знаю, что делать. Он ведь человек-то хороший, добрый и честный, но только слабовольный. Вить, ты ведь умный, придумай что-нибудь! Не могу я смотреть, как Миша пропадает. Я же его, дурака, люблю. Может, и не так, как Вера тебя, но уж как могу. – Хорошо, теть Нин, я уже, кажется, начинаю понимать, что тут можно сделать. Итак, что должен делать образцовый советский человек, если он обнаружил некое препятствие на пути к светлому будущему? Разумеется, первым делом настучать куда следует. С адресом у меня никаких затруднений не было. Бывший майор, а ныне подполковник Игнатий Павлович Зонис, мой куратор по быту и охране от КГБ, по совместительству работал еще и начальником первого отдела нашего института. Так что по дороге в свой корпус «Б» я поднялся на второй этаж корпуса «А», где изложил товарищу подполковнику суть вставшей передо мной проблемы. – Нельзя ли тех типов, что поят Михаила Петровича, предупредить, что это они зря? Мягко, но убедительно. – Можно, конечно. Это моя недоработка, я об этом должен был подумать сам. Извините, Виктор. Мы с Зонисом работали вместе давно, отношения у нас были хорошие, и понимали мы друг друга с полуслова. В частности, сейчас его слова означали, что он просит не докладывать о своем промахе Семичастному. Разумеется, если тот сам не спросит. – Да что вы, Игнатий Павлович, какая разница, от кого исходила инициатива? Главное – это результат. То есть я подтвердил, что докладывать не буду – если, конечно, Зонис все сделает быстро и качественно. Кстати, я сильно подозревал, что Зонис помимо своего прямого начальства стучит на меня еще кому-то, но не считал это препятствием для хороших и доверительных отношений. Мы же с ним оба коммунисты и, значит, должны понимать необходимость подобных вещей. Но разумеется, это понимание не помешало мне поставить в известность о своих подозрениях Семичастного. – То, что ты, Витя, только начал подозревать, я давно знаю, – усмехнулся генерал-полковник. – Не волнуйся, все под контролем. Однако это была только одна сторона вопроса. Ведь человек будет что-то делать, к чему его не принуждают, только в случае наличия одновременно и желания, и возможности. Последнюю дяде Мише скоро урежет товарищ подполковник, но все же не до конца. Мало ли что бывает. А желание его действия вовсе не затронут, тут уже придется поработать мне. Если и от этого тоже останется совсем немного, то пересечение двух составляющих во времени и в пространстве означает: дядя Миша придет домой поддамши – станет редким событием. В принципе пора было смотреть, как мои паранормальные способности могут работать на кодирование от пьянства, это ведь сейчас животрепещущая проблема. Но и другие способы, более традиционные, тоже забывать не следует. Тем более что мне на днях надо съездить к Косыгину. – Вроде вы уже решили провести эксперимент по индивидуально-семейной трудовой деятельности, – сказал я в конце беседы, – а у меня тут тесть пьет. – Думаете, только тесть и только у вас? Треть мужского населения Союза пьет, да среди женщин алкоголичек куда больше, чем хотелось бы. Это серьезная проблема, и я подозреваю, что одними запретами ее не решить. – Правильно подозреваете, многие пытались, и ничего не вышло. Если хотите, сделаю подборку по горбачевскому полусухому закону и о положении дел с пьянством в современной Антонову России. Но сейчас все проще. Я предлагаю в порядке эксперимента выдать моему тестю разрешение на частный извоз. – На индивидуальный, – поправил меня Косыгин. – Значение слова то же, а возмущения в верхах оно вызывает меньше. Такое решение уже принято. Для начала решили выдать патенты сотне произвольно отобранных московских водителей и посмотреть, что получится. Не вижу причин не включить в эту сотню и вашего тестя. А подборку про борьбу с пьянством я от вас жду, это важно. И вот, значит, вскоре курьер привез мне бумагу под заголовком «Патент на индивидуально-семейную трудовую деятельность» на имя Михаила Петровича Астахова. В конце там перечислялись виды этой самой деятельности, а напротив пункта «оказание транспортных услуг на личном автомобиле» стояла галочка. – Ишь, подписи-то какие, – восхитился дядя Миша. – Не только Егорычев – сам Косыгин расписался! Ну да, этот патент был согласован на необычно для подобных документов высоком уровне. – Так это что, я теперь могу на своей «Победе» левачить, когда хочу, и мне никто слова не скажет? – Совершенно верно. Только счетчик возьми и зеленый огонек, я тебе их уже приготовил. Как установить, в инструкции написано. Шашечки можешь рисовать, можешь не рисовать, это уже твое дело. – А что тут про налогообложение сказано? Я че-то не совсем понимаю. – Тринадцать процентов от заработанных денег будешь сдавать в бухгалтерию института. – А она не проболтается? – опасливо спросил дядя Миша. – Да ты что, у нас же режимное предприятие, а это будет самое настоящее разглашение гостайны. – Проверять меня кто будет и как? – Никто и никак, кроме твоей совести. Она же у тебя есть? Вот пусть и работает. Глава 3 Как уже упоминалось, посвященные предпочитали встречаться со мной на дачах или даже вовсе на свежем воздухе. Правда, Шелепин приезжал в НИИ «Мечта», но это ему было положено по должности. В московской квартире я до декабря шестьдесят шестого года не был ни у кого, и эту традицию первым нарушил Брежнев. Он позвонил мне девятого числа и сообщил: – Вить, я тебя приглашаю вечером восемнадцатого в гости на Кутузовский. Знаешь, где я там живу? Вот и приезжай с Верой, очень она у тебя обаятельная девушка и поет хорошо. Будем в узком кругу мой юбилей праздновать, все-таки шестьдесят лет, круглая дата, а девятнадцатого не получится, будут официальные мероприятия. И гитару захвати. Вообще-то гости собираются к восьми, но ты давай пораньше, часов в семь, у нас тут с тобой есть о чем поговорить. Ну да, нашему дорогому Леониду Ильичу девятнадцатого декабря исполняется шестьдесят лет. Интересно, подарят ему сейчас первую звезду Героя Советского Союза или нет? И ведь небось восемнадцатого я этого не узнаю, придется потерпеть несколько дней. К дому номер двадцать шесть по Кутузовскому проспекту мы с Верой приехали за пятнадцать минут до назначенного срока. Мало ли, вдруг нас не пустят сразу, начнут выяснять, кто мы такие, а опаздывать к самому генсеку неудобно. Однако нас мало того что пропустили без волокиты, так и предложили загнать машину во двор, на охраняемую территорию. Нормально, можно дворники не снимать, а то оставлять их на машине, брошенной просто на улице, опасно. Могут спереть. Брежнев сам встретил нас в дверях, Веру сразу передал на попечение супруги Виктории Петровны, а со мной уединился в кабинете. Мне, честно говоря, было любопытно – что же такое стряслось, раз он специально выделил время для беседы наедине? Неужели только для того, чтобы похвастаться – юбилейной звезды Героя у него не будет? – Неправильно утверждать, – заявил явно гордящийся своей скромностью Леня, – что коммунисты не делают ошибок. Делают. Но настоящие коммунисты их вовремя осознают, принимают все меры к их исправлению и уж тем более не повторяют. Такого позора, что я видел в твоем планшете, теперь не будет. Кстати, свежих анекдотов не расскажешь? Ну да, Леониду Ильичу почему-то нравилось слушать анекдоты про себя. Причем в этом времени их пока еще было очень мало. Те, что я ему рассказывал, датировались где-то концом семидесятых годов. Я встал и торжественно произнес: – Дорогой Леонид Ильич! Позвольте в честь юбилея преподнести скромный подарок и пожелать, чтобы вы всегда оставались таким же здоровым, умным и ироничным, как сейчас. Вручаю наедине, потому что подарок… хм… несколько неоднозначный. Я протянул ему книжку, оформленную в стиле «Библиотеки приключений и научной фантастики» – он любил эту серию. Только примерно вдвое меньше в высоту и в ширину – как раз чтобы Антонов мог без проблем перекинуть ее мне. Он сам распечатал анекдоты из сборника, напечатал обложку и отдал в переплет. И теперь Леня держал в руках томик с собственным портретом на верхнем поле и названием на нижнем «Анекдоты про Леонида Ильича». – У вас там даже такое издают? – удивился он. – Вроде да, но точно не уверен. А это штучный экземпляр, сделанный специально для вас. Здесь нет никаких упоминаний о том, когда, где и каким тиражом это было отпечатано. Так что при желании можете даже кому-нибудь показать. – А что, думаешь, не покажу? Зря, еще как покажу. Виктории Петровне, например, вместе посмеемся. И еще соседу не помешает, Мише Суслову, про него-то небось не сочиняют. – Как бы его кондрашка не хватила. – Не хватит, у него здоровья на десятерых. Когда, говоришь, он помереть-то должен? – Месяцев за девять до вас. Но теперь-то вы его наверняка переживете на подольше. И да, у меня для вас приготовлен еще один подарок. Сейчас вручать или при всех? Этот можно показывать кому угодно без ограничений. – Давай сейчас, чего уж тянуть. Я протянул ему часы «Восток» – «Морская пехота». Это были механические часы с автоподзаводом, и единственное небольшое несоответствие времени заключалось в картинке на циферблате – там была изображена БМД. Какая именно, не разобрать. Но раз ее примут на вооружение в шестьдесят восьмом, то опытные экземпляры наверняка уже есть, так что тут не подкопаешься. – Хорошие, – одобрительно сказал Брежнев, повертев часы в руках, – вот только почему «Восток» не нашими буквами? – Так ведь вам, Леонид Ильич, придется много работать на международном уровне. А слово «Восток» буржуи после полетов наших космонавтов должны знать не хуже своих. Вот и пусть читают.