– Товарищ милиционер, не видите разве? Тут против советской власти идут! – Так, женщины. Цыц! – быстро успокоил Ревякин. – Значит, считаете, судимые ваши односельчане убить не могли? – Не-е… Говорим же – не звери. – А у многих и кишка тонка. Это по пьяни разве… – Вот-вот! – Опер поспешно закивал. – Я и говорю – по пьяни… Вот хоть тот же Ломов… – Лом-то? Ну, он, конечно, хулиган… Но девку! Тем более свою, местную. Обозвать может, а так… – Скорей Голец! – в беседу вступили и мужики-лесорубы, добирающиеся на дальние вырубки. – Ха, Голец. Сами ж сказали – кишка тонка. – А молодой этот… Сиплый? Ну, что недавно вернулся? – Игнат ловко направлял беседу в нужное русло. – Так он только вышел! – А с Гольцом уже поцапался. И с каким-то приезжим… – Так и Ломов с чужими задирался. Он всегда, как выпьет… Так вот своих и выгораживали, однозначно утверждая, что убить несчастную Настю Воропаеву мог только кто-то чужой. – Так, вы чужих-то в мае видали? – усмехнулся Ревякин. – Что-то участковому ни один не сказал. – Так теперь упомни поди да-ак! Алтуфьев поспешно спрятал улыбку и отвернулся. Его всегда умилял здешний финно-угорский говор. Почти все местные (особенно из дальних деревень) начало фразы произносили очень быстро, почти тараторили, а конец растягивали, выделяя интонацией, так, что не очень понятно было, то ли они что-то утверждают, то ли спрашивают. «Тактеперьупомниподи да-а-а-АК!» И вот это «дак» еще… Озванчивали согласные, а вместо «е» часто вставляли «и», причем непонятно, по какому принципу, к примеру, говорили «сИно», а не «сЕно», однако слово «сенокос» всегда произносили правильно. – Ну, не видали, да. Дак они могли с реки… – С Капши, что ли? – усмехнулся Игнат. – Да не с Капши, с Койвы-реки! По ней лес сплавляют. И самоходные баржи ходят. В Онегу! И в Ладогу. – Да знаю я Койву, на рыбалке бывал. – Ревякин отмахнулся, недоверчиво покачав головой. – Так она ж далеко! – Это по дороге далеко, а по лесным тропкам – всего-то с десяток верст. Ну, полтора десятка… Бывало, матросики-то за водкой захаживали. – А что Лом с чужим задирался, так все тут, у парома, и кончилось. А уж как у них там с Сиплым – то Голец знает, сосед. Вроде и там помирились. – А не того ль чужого на озере недавно нашли? – У Рябого Порога-то? Так он по пьяни ж! – Там многие шеи ломали. Вон, Васька Глотов в прошлый год… – Пить меньше надо, вот что! Наконец, подошел паром. Погрузились. Застрекотала лебедка. Уже на том берегу Ревякин перебросился парой слов с паромщиком. Потом уселся в сверкающую коляску «Явы» и указал рукой: – Пока вон по этой дорожке. Прямо. Следователя из Тянска встретили в лагере без особых эмоций. Может быть, потому что тот явился с Ревякиным, а скорее, просто выгорели уже все. Ну, приехал следователь – так понятно! Уж, конечно, закрыть станцию раньше времени никто не разрешил – деньги-то выделены! Да и опасности для юннатов пока что никакой не усмотрели. По всему, Настя погибла еще до появления ребят, что же касается аспиранта – так он же сам… Несчастный случай, чего зря огород городить? А вот отвлечь детей от нехороших событий – это надо! Это теперь – первое дело начальника станции Анны Сергеевны Розовой. Вот она и старалась. Да и сам директор, товарищ Говоров приехал, посоветовал организовать для юннатов поход дня на два-на три куда-нибудь подальше. Эту идею ему подсказали в гороно, и так подсказали, что нужно было немедленно исполнять! Хорошо, Алтуфьев успел вовремя приехать, задержись еще на день – и не было бы кого допрашивать? Коллеги сразу же поделили работу: Ревякин опрашивал тех, кто еще не давал показаний, так сказать, коврово, вдруг что всплывет? А сам Владимир Андреевич, устроившись на террасе, вызывал к себе выборочно, причем с ребятами сначала разговаривал с глазу на глаз, а уж потом записывал все в протокол, официально, в присутствии педагога – старшей пионервожатой Таи. Той все это дело нравилось – Алтуфьев был мужчина интересный. Тем более в таких модных штанах! О конфликте погибшего аспиранта с местными следователь уже наслышался на пароме, теперь то же самое подтвердил и Гольцов: – Все верно, гражданин начальник. Был конфликт. И у парома – с Ломом, и потом – с Сиплым. Я же лично гражданина ученого встречал, ко мне зашли… за велосипедом. У меня-то есть, а для товарища ученого я хотел попросить. Ну, чтоб не пехом, чтоб удобней. Пошел к соседям, вернулся – а они уже с Сиплым ругаются. Я бы сразу рассказал – так все ж уехали. – Из-за чего ссора? В чем проявилась? – уточнил Владимир Андреевич. – Да что-то про девок… Сидели-то у меня в комнатухе – у Сиплого не обжито еще. Так у меня там на стенке – картинки для красоты… ну, из журналов… «Работница» там, «Советский экран»… «Кавказская пленница» с обложки… Ну и там, девки в купальниках. Так они из-за них и заспорили, как я понял. Сиплый их «курвами» обозвал, а товарищ ученый вступился, сразу видно – городской. Хорошо, я вовремя пришел. Не-е, до драки дело не дошло, но Сиплый ученого за грудки схватил. Пьяный! Не ученый – Сиплый. Пришлось успокаивать. Потом Алик зашел, ну, паренек соседский, я у него велик спрашивал. Так я ученого с ним и отправил, с Аликом. Ну, от греха. Мало ли, раздерутся еще… Мне оно надо? Ревякин быстренько – пока не ушли – опросил Лиину и эстонцев. Об аспиранте они ничего рассказать не могли, тем более об убитой девушке. Ну, собственно, Игнат ничего такого и не ждал, позвав студентов так, для массовости опроса. На вопрос же о подозрительных людях Лиина вдруг вспомнила странного парня, что привязался к ней на пароме: – Так это длинный, тощий… как шпала, да. Рубаха расстегнута, пьяный. Фу! Шорты ему мои не понравились. Обозвал меня так это… нехорошо. А ему лесник наш Ян Викторович сделал замечание – он и ушел. Мы как раз к леснику, на кордон. Он нам старую деревню обещал показать… – Удачи! Следующей была Женька. Улыбнулась: – Да я уж рассказала все. И показала. – Да, помню. – Ревякин покусал губы. – Просто спросить хотел – мало ли что еще вспомнила? Каких-нибудь, может, видела незнакомых людей? Не местных? Хотя откуда ты знаешь, местные они или нет? – Вот именно – откуда? – Ну, все тогда… – Ага… Светку позвать? – Позови, чего уж… И вот дальше все в таком же духе – никто, ничего. Разве что тот странный парень, что привязался к Лиине, сильно похож на Сиплого. Скорее всего, он и есть. Ну, так Сиплый ко многим вязался. Вообще, похоже, – конфликтный тип. Надо сказать Дорожкину, пущай построже с ним. Дошла очередь и до подружек – Веры Тимофеевой и Маринки Снетковой – Стрекозы. – Мы это… Дяденьку ученого в Рябой Порог провожали, – тихо протянула Маринка. – Ну, когда потом… – Понятно! – Алтуфьев радушно улыбнулся. – Вы чего вместе-то? Давайте по одной. – А можно все-таки вместе? – подойдя ближе, шепотом попросила Вера. – Понимаете, мы всегда вместе, почти… Что я забуду или неправильно скажу, Марина поправит. А Марину – я. – Так та-ак… – И еще… – Вера скосила глаза на пионервожатую, сидевшую невдалеке с какой-то книжкой. – А можно мы как-то – одни… ну, без взрослых… – Без взрослых? Ну, а что же? Почему же нельзя? – Заговорщически подмигнув девчонкам, следователь обернулся к Тае: – Тая! Вы пока не понадобитесь. Спасибо! – Ну, я тогда своими делами займусь, – сразу же озаботилась женщина. – Надо же срочно написать программу похода! – Ага! Присаживайтесь. – Алтуфьев снова улыбнулся подружкам. – Меня зовут Владимир Андреевич. А вас? – Я Тимофеева Вера. – А я – Марина Снеткова. – Ну, девушки? Так что вы хотите рассказать? Сбиваясь, но в целом дополняя друг друга, подружки поведали о том, как, показав аспиранту дорогу в деревню, убежали купаться на лесное озеро (то самое!), нарушив строгий запрет начальницы. – Ой, вы ей только не говорите! – Не скажу, – пряча улыбку, заверил следователь. И тут же честно предупредил: – Но протокол кто-то из педагогов должен подписать. Кто бы? – А давайте… – Подружки переглянулись. – А можно, Елена Ивановна подпишет? Она добрая… – негромко предложила Марина. – Можно, раз добрая! – Владимир Андреевич согласно кивнул. – Так что… слушаю.