— Это ведь морфин? — уточнила она. Сталь медленно кивнула: — Лошадиная доза. Тэлли венами вверх протянула ей свою худую руку. — Я не хочу, чтобы меня допрошивали. Хочу остаться настоящей… Даже если придётся так. — Она слабо кивнула на шприц. Сталь подошла на шаг ближе. — Я не твои страдания пришла облегчать. — А ваши это облегчит? — криво усмехнулась Тэлли. Сталь знала, что не облегчит. Но и ничего не сделать она не могла, как не могла смириться с тем, что Тэлли, пусть и допрошитая, исправленная, будет жить с нею бок о бок как ни в чём не бывало и даже не помнить всей той боли, которую она принесла, всего зла, которое сотворила. Сталь опустилась на одно колено, положила на второе локоть Тэлли и, сняв колпачок с иглы, ещё раз строго глянула на Тэлли. — Ты ведь только из-за себя расстроена, верно? — сухо спросила она. — Я не расстроена, — вяло ответила Тэлли. — Я убита. Я могла бы сделать всё иначе и добиться многого, но погорячилась и не получу ничего… Во взгляде Стали мелькнула тень смешанного с отвращением ужаса. — Ты как творецкая Плесень, Тэлли. Способна думать лишь о себе. — А остальные — иначе? Не припомню, чтобы кто-то думал о других. Обо мне, например. Сталь вздохнула глубже и ещё плотнее сжала губы. — Разве что Корнет думал о Саге, — меланхолично продолжала Тэлли, — но и то ради себя — на её-то желания он плевал. — Тэли невесело улыбнулась и закрыла глаза. …И Сталь ввела в синеватую струнку её вены иглу. — Не надо, доктор Стельман, — спокойно, но очень твёрдо прозвучал за её спиной голос Саги, и на плечо легла её ладонь. — Не надо. Сталь прикрыла глаза и надавила на поршень, вбрызнув в кровь Тэлли небольшую дозу морфина. — Нет! — ещё твёрже сказала Сага, до боли сжав её плечо. — Вам-то какое дело? — спросила Тэлли, отрешённо поглядев на Сагу из-под полуопущенных ресниц. — До тебя — никакого, — ответила ей Сага. — Катриса, пожалуйста! Тэлли поморщилась. Сталь не дрогнула. — Думаете, доктор Сага, у меня духу не хватит? — с ледяным напряжением спросила она. — Уверена, что хватит, поэтому и пришла. Но она того не стоит. Да и Раисмихална бы не одобрила… …И тускло блеснула игла, вытащенная из вены Тэлли. Сага шла по длинному полутёмному коридору в ногу со Сталью. Та, судя по всему, не спала третьи сутки, но ни на миг не утратила своей холодной и сосредоточенной отстранённости. Даже во время похорон Раисмихалны лицо её оставалось строгим и безучастным. Но что-то неуловимое — то ли та самая складочка меж бровей, то ли углубившиеся морщинки у губ, а может, неестественная бледность её лица и застывший взгляд говорили Саге, что от срыва Сталь удерживает даже не тонкая ниточка, — волосинка. И что этот срыв, если он всё-таки случится, будет грандиозным по своей разрушительной силе. Впрочем, у таких железных людей, как доктор Стельман, иначе не бывает. Поэтому Сага на ночь осталась в Каланче, как и Сталь. И заметила, когда та покинула свой кабинет, направившись в подсобку, где заперли Тэлли. Они дошли до кабинета Стали, и та, положив ладонь на дверную ручку, посмотрела на Сагу. По этому взгляду стало ясно, что пускать Сагу внутрь она не намерена. — Я буду рядом, — сказала Сага. — Позовите, если понадоблюсь. — Идите спать, Сага. Вас ждёт Хидден. Сага улыбнулась краешком губ. «Никуда не пойду», — читалось в этой полуулыбке. Сталь вошла в кабинет и закрыла дверь. Сага ещё какое-то время стояла снаружи, задумавшись. Сперва было тихо. А потом из-за двери раздались хриплые лающие звуки, похожие на сдавленный кашель. Сердце Саги окатило холодом: ей показалось, что именно так хрипит человек, с петлёй на шее шагнувший с табуретки. Когда она ворвалась в кабинет, Сталь судорожно хватала ртом воздух, опершись ладонью о письменный стол и согнувшись, будто ей дали под дых. Пальцы второй руки терзали и комкали на груди белый халат, словно пытались процарапать в рёбрах отверстие, чтобы стало легче дышать. Сага ринулась к ней и подхватила прежде, чем та упала. Бережно опустила Сталь на пол и села рядом, обняв её худые острые плечи. И только тогда поняла, что значат эти страшные звуки, выдирающие из груди и сердце, и остатки воздуха. Сталь плакала. Эта суровая, неколебимая, ледяная женщина, казавшаяся ей твёрже и бесчувственней любого железного грифона, рыдала, вздрагивая и захлёбываясь. Рыдала от бессилия и боли, от того, что не смогла уберечь дорогого ей человека и теперь не может даже умереть вместо него. В горле защекотало. — Прости меня, Катриса, — прошептала Сага. — Я была так несправедлива к тебе… Тэлли слышала, как снаружи защёлкнулся замок, но что-то заставило её подняться на ноги и проверить. Одурманенная малой дозой морфина, она, пошатываясь, подошла к двери, легонько её толкнула. И та отворилась. — Ты всё ещё меня слышишь, — сипло пропела Тэлли, криво усмехнувшись, и вышла в коридор. Босая, растрёпанная, с воспалёнными красными глазами и припухшими губами, она шла очень медленно — словно плыла в густом киселе. Ступенька за ступенькой поднимаясь к Грифоньему залу, она что-то мурлыкала себе под нос, а когда дошла до последнего этажа, обнаружила, что всегда запертая дверь, ведущая на крышу, открыта. Тэлли довольно улыбнулась и поднялась на пустой Грифодром. Фонари, растущие по его периметру, отчего-то на неё не среагировали и не зажглись ярче, но она этого даже не заметила. — Они настолько примитивны, что не в состоянии ни понять меня, ни оценить, — протянула Тэлли, шагая к парапету. — Но ты-то можешь, верно? — Она взобралась на широкое бетонное ограждение. — Они собираются допрошить меня под свои мерки. Сделать такой же примитивной. Испортить! Я им этого не позволю. — Тэлли раскинула руки и пошевелила пальцами, мечтательно улыбнувшись беззвёздной черноте. — Так вот: у тебя есть последний шанс спасти меня! — сказала она и шагнула в клубящуюся туманом ночь. За дверью первого этажа Хиддена ждала посылка — сегодня был день почты. Он по-прежнему заказывал себе пиво, по-прежнему отсылал в госбезопасность сообщения с мусором в пустых бутылках о событиях в городе, о планах Плесени, которые выболтала ему Гейт, и по-прежнему надеялся обнаружить под одной из этикеток новость о том, что они нашли способ уничтожить Плесень. Но каждый раз этикетки оказывались пусты. После всех событий последних дней, после смерти Раисмихалны и похорон он вымотался настолько, что даже хотел отложить бутылки на завтра, но потом всё-таки аккуратно отклеил этикетки, отпарив их над горячей водой. Сперва Хидден решил, что мелкие закорючки шифра на одной из них ему померещились. Но он моргнул раз, второй — они не исчезли. Несколько секунд он тупо на них таращился. А потом, когда смысл написанного уложился в его голове, подумал, что лучше бы они ему всё-таки померещились. «Единственный способ уничтожить Творецкую плесень, если не рассматривать вариант применения ядерного оружия, — объёмный взрыв. К нашему большому сожалению, спасти находящихся в Творецке людей нет никакой возможности. У вас осталось четырнадцать дней. Продолжайте держать нас в курсе. Если пожелаете, мы пришлём препараты, необходимые для безболезненной эвтаназии», — гласила записка. Глава 35 Профессор выл над телом Тэлли, пока не охрип. Он не плакал, а именно выл: сидел на коленях, запрокинув голову, и протяжно голосил сквозь плотно сжатые зубы. Город пощадил Тэлли: и не скажешь, что она упала с высоты двенадцати этажей. Лишь тонкая струйка уже запёкшейся крови чернела неровной линией от уголка её рта, да глаза смотрели неподвижно и бессмысленно, а так — будто живая. Хидден опустил жалюзи на окне своего крошечного кабинета, чтобы не видеть ни Профессора, ни всю эту картину, которая вызывала у него лишь смутное чувство омерзения, а ему и без этого было тошно. За сегодняшнее утро он уже накрутил по своему кабинету не один километр, а если прибавить к ним и ночные круги по комнате — километраж выйдет внушительный. Хорошо, что он прочёл сообщение от госбезопасности без Саги — так ей о нём можно не рассказывать. Плохо, что он его прочёл без неё — теперь нужно решить, рассказывать ли ей. Всю ночь он судорожно перебирал возможности покинуть Творецк — вплоть до самых невероятных. В итоге вышло, что все те полтора варианта, которые могли бы сработать — пусть теоретически, пусть лишь в одном случае из тысячи — невероятнее остальных. Из разряда «если на Землю упадёт ещё один метеорит или прилетят инопланетяне». Хидден обессиленно рухнул в кресло. Что же делать? Если им отсюда не выбраться — а судя по всему, им не выбраться — не лучше ли промолчать о взрыве? Они умрут так быстро, что ничего не успеют понять. А ни о чём не подозревающая Сага проживёт эти две недели в надежде, что госбезопасность изобретёт какой-нибудь противогрибковый спрей от этой Плесени и спасёт их. Всё же лучше, чем четырнадцать дней ждать конца… Всё же лучше… Или нет? Скажи человеку — любому, не обязательно Саге — что жить ему осталось пару недель, проживёт ли он их так же, как прожил бы, если бы не знал о том, что они — всё, что у него теперь есть? Сколько важных слов осталось бы не сказано, сколько дел не сделано, о-о! Хидден обхватил голову руками и вцепился в волосы. О, эта дурацкая человеческая привычка откладывать самое важное на потом! На то самое «потом», которое, может, никогда и не настанет, ведь у нас есть только «сейчас». — Всегда — только «сейчас», — пробормотал он, вновь поднявшись на ноги и запрокинув голову, по-прежнему не выпуская из кулаков русых прядей. — У нас всегда есть только «сейчас», и ничего больше… А мы думаем, что обязательно будет ещё какое-то «потом», и в результате не успеваем даже посмотреть на закат! В таком виде его и застала вошедшая в кабинет Сталь. — Вам плохо, Хидден? — спросила она, обеспокоенно на него поглядев. Хидден опустил руки и уставился на неё, будто впервые видел. — Хидден? — растерянно окликнула его Сталь. Он достал из кармана и протянул ей пивную этикетку — шифром кверху. — Я получил это вчера. Сталь глянула на закорючки и вернула бумажку обратно, посерьёзнев ещё больше. — Я не смогу его прочесть… Хидден схватил со стола карандаш и ниже, под шифром, написал перевод. Сталь прочла, но в лице не изменилась, однако — Хидден почувствовал — это стоило ей колоссальных усилий. Она видела, что он сам сейчас едва ли не на грани, и не могла позволить неосторожной эмоции разрушить и без того хрупкое равновесие. Она посмотрела на него, и по этому взгляду Хидден понял, о чём Сталь подумала в первую очередь. Ведь и сам он, прочтя эту записку, сначала подумал о Саге. — Она знает? — чуть слышно спросила Сталь. Хидден покачал головой. — И я не могу решить, сто́ит ли… — Безусловно, — твердо ответила Сталь. — Она заслуживает знать. И вместе мы поразмыслим, что можно сделать. — А разве что-то можно?.. — Не думаю, — Сталь вздохнула. — Но если мы попробуем поискать варианты, хуже всё равно уже не будет. Настал тот момент, когда есть смысл рисковать… — Она помолчала. — Хотите,яей скажу? — Нет, — ответил Хидден. — Я сам. Могилу для Тэлли Город выкопал как никогда быстро. Складывалось впечатление, что копать он начал, когда она была ещё жива, и он либо сам планировал убить её, либо знал, какой путь она выберет. Утром, когда её обнаружили, никто так и не смог понять, откуда же она прыгнула — двери на площадку Грифодрома оказались заперты со стороны лестницы, а окна в Каланче, как и в остальных домах, выращенных Городом, не открывались. Доискиваться правды не стали — куда важнее было убрать тело, но утративший дар речи и способный лишь выть Профессор никого к нему не подпускал вплоть до самого обеда, пока навалившееся горе окончательно его не вымотало, и он уже не мог сопротивляться так яростно, когда его под руки уволокли в помещение. Похоронили Тэлли тем же вечером, и всю церемонию Профессор, сам на себя не похожий, простоял на коленях. Кажется, больше оттого, что ноги его уже не держали. Те немногие, кто пришёл на похороны, старательно отводили от него взгляд. Всегда отглаженный, идеально причёсанный, вежливо-доброжелательный Профессор походил на бездомного бродягу: светло-серый костюм измазан землёй и пылью; полуразвязанный галстук съехал набок; рубашка, вся в пятнах, похожих на следы бренди цветом и разящим на несколько шагов запахом, держалась застёгнутой лишь на двух верхних пуговицах и одной своей полой выбилась из брюк, оголив бледный и поджарый живот, покрытый тёмной порослью коротких тонких волосков. Время от времени Профессор крупно вздрагивал — словно икал, потом мотал головой, как старая лошадь, и звонко, с оттяжкой шлёпал себя ладонью по потному лбу. Он остался стоять, когда похороны закончились, а все присутствующие разошлись.