– Ф-у-ух. Витек? – Козет зафиксировался наконец в пространстве и вытер потное лицо полой борцовки. – Цзао, коль не шутишь. Цзаошан хао[1], пока его нам не испортили. – Да не испортят, нормальное утро! Солнечное и морозное, все как у Пушкина. А где Ирина? – Где-где. В тюрьме. – Допрыгалась? И сколько дали? – Да всего-то пару часов, и ни минутой больше. Как от себя отрывают… Я сунул кипятильник в банку с водой. Утренний чай – наша фишка и традиция. – Значит, сельского пьяницу крутит, – допер я. – А меня, выходит, не взяла, потому что трудно объяснить присутствие в СИЗО излишне любопытного ребенка младшего школьного возраста. – А ты догадлив сегодня, Парамоша. Как никогда. Я в душ. – Да-да. Помойся. И побрейся. И оденься цивильно, дело есть. – Опа! А ты, я смотрю, уже все для меня распланировал? – Не я решаю, а обстоятельства… – Давай выкладывай, пока я бриться не начал. – В Симфи надо прокатиться. – А че так? Давай лучше в Стамбул! Тут морем недалеко, каких-то четыре сотни миль… – Симферополь ближе. Слушай, Саныч, там в апреле сорок четвертого на улице Эстонской похожая резня была. Тоже топором. И тоже с финальным убийством собаки. – Ого! Откуда информация? Вот что ему ответить? Плести про самоперепечатывающуюся газету? Про тетушку Тортилу с Дианой-кудесницей? Проще туману напустить. – Источник сообщил. Оперативный. – Надо же! Школьная гардеробщица? Или трудовик с устатку? А! Я догадался. Это у вас в стенгазетах такие вещи пишут. Или в библиотечке на стендах: «Если дядя с топором – не общайся с…» И завис, Лермонтов. С рифмой проблемы. Вот бы он удивился, если бы знал, как на самом деле точно бьет по площадям! Ведь действительно информация из «библиотечки». – «С дураком»! Это тебе для рифмы. Какая разница, кто сообщил? Роберт ты наш Недо-Рождественский! Я когда-нибудь вхолостую волну поднимал? Иди брейся. И вообще… Кто мне тут давеча про тупой юмор задвигал? С траурным выражением на небритой физиономии… – И мне чаю завари, – оставил за собой последнее слово Козет, исчезая в душевой. Нечего ответить по существу? Бей врага его же дубиной! До вокзала добрались на «девятке». Тут у нас вообще с этими троллейбусами бывает забавно. На Корабельную сторону от Приморского бульвара идут все «нечетные» троллейбусы – «единица», «тройка», «семерка» и «девятка». «Пятый» – не в счет, он вне системы, потому что Матюхинский и поворачивает с главного кольца в противоположную от вокзала сторону. И у «пятого» бывают только «Шкоды» на маршруте – желтые обтекаемые вагончики мылообразного вида. Так вот, «тройка» и «семерка» идут вокруг Центрального холма против часовой стрелки, «единица» и «девятка» – по часовой. На площади Пушкина маршруты встречаются и дальше по одной проволоке скатываются вниз к вокзалу. Что интересно, первая пара ходит чаще, зато у второй – плечо короче до поворота на Красный спуск. А тут, где мы ждем сейчас общественный транспорт, между прочим, площадь Нахимова, самое сердце города, здесь находится крутой изгиб дороги, в общей сложности – на сто восемьдесят градусов. Короче, чтобы быстрее доехать на вокзал, нужно разместиться где-то между двумя противоположными остановками на экстремуме изгиба и вычислять, когда с той или иной стороны появится троллейбус «не-Шкода»: не яичный облизанный обмылок, потому что то «пятерка», а красная или синяя – угловатая коробочка «ЗиУ», саратовское детище отечественного троллейбусопроизводства. Такой вот занимательный тетрис. Земляки поймут. Прикол в том, что мы не одни такие умные. Вот и стоит у пешеходного перехода такая разношерстная группка продвинутых троллейбусоюзеров и крутит головами налево-направо, дабы не упустить рогатую птицу удачи с той или иной стороны. Но самый писк, когда «продвинутые» едут на вокзал с багажом! Да еще и опаздывают на поезд, потому что на этой остановке реализуется пересадка с катера. Ставки резко повышаются! Чемоданы тогда оставляются около бордюра перед переходом на внутреннем радиусе, с ними – малоподвижные члены семьи. Потом, скажем, папа идет на улицу Ленина выглядывать троллейбус на ранних подходах, а мама – на проспект Нахимова с той же целью. В результате кто-то из них с воплями и бешеными глазами летит сообщать семейству радостную весть о скором прибытии долгожданного транспорта. А иногда и… оба летят. Синхронно. Тут уж на выбор… как кости лягут. Но самое страшное случается, когда приходят два встречных троллейбуса, а одной из «не-Шкод» все же оказывается… предательский номер «Пятый», – бывают же исключения, и ему по дьявольскому наваждению уже отдано семейное предпочтение. Редко, но случается. Любо-дорого тогда посмотреть на рывки и конвульсии обхитрившего самого себя семейства, классический пример возмездия по закону «За двумя зайцами погонишься…». В нашем случае «девятку» мы с Козетом выцепили дружно и слаженно. Что мы, не боевые оперативники, что ли? И на вокзал приехали быстро, успели даже билеты на электричку приобрести: не захотел Сан-Саныч лишний раз корочками светить. Так-то у него проезд бесплатный, кто не знает. – А знаешь, кто у нас куратором от горкома? – Откуда я могу это знать? Да и не интересно, честно говоря. Достали уже с этой партийной мракобесией! Тем более что у меня на данный момент есть более важное дело: нужно сосчитать, сколько же у нас железнодорожных тоннелей на подъезде к городу. Это забава всех местных пацанов – пересчитать тоннели очередной раз, когда едешь на электричке, через час благополучно эту цифру забыть и все оставшееся время до пункта назначения спорить до хрипоты с попутчиками – пять их или шесть. Но точно… не четыре. Блин, да это заразно! Козет еще и отвлекает меня в этакий ответственный момент. Пустяками всякими. – А куратором у нас назначен мой старый знакомец, – вздохнул Сан-Саныч. – Тот самый, кто у меня зачета не принял. Я чуть не подавился. Хотя и не ел ничего. Вот ведь судьба-злодейка! – Может, тебя сглазил кто, а? Саныч? У меня монах есть знакомый в Инкермане, хочешь, отмолит? – Да пошел ты… Козет обиженно отвернулся к окну. – Ладно-ладно. Слушай, а почему именно он? Как его? Полищук, кажется? – Да, Полищук. Я эту фамилию надолго запомню! Хотя… в принципе, он мужик неплохой, правильным делом занимается – материалы собирает по тому самому концлагерю, откуда бежал потерпевший. Все эти фотоальбомы, папочки с документами – все это он нам предоставил. – А откуда такое странное хобби? – Хобби? Вообще-то он сам в этот лагерь угодил в свое время. Чудом жив остался. – Да ну! А спрашивали его – убитого партизана он знал или нет? – Спрашивали, естественно. Не знал. Просто в разное время они там были. Кондратьев в начале, когда режим был помягче и еще можно было в лазарет из бараков попасть, а Полищук – в самом конце, когда охранники вконец озверели. Партизаны их больно допекли. Немцы с полицаями тогда целые поселки в лагерь гребли, женщин, детей, стариков, всех. А раз в «Красный» попал – по умолчанию партизанский пособник. Значит – под уничтожение, без вариантов. Какие там лазареты? – Да уж… – Полищук, собственно, сам и напросился на кураторство. Как только узнали в горкоме, что расследование связано с фашистскими недобитками, – его и позвали, а он тут же все свои архивы притащил. А потом и на совместной группе настоял. Счеты у него свои особые… по концлагерю. – Могу себе представить. – Ага, видно, натерпелся мужик… – Натерпелся, – повторил я, задумавшись. – Он, а с ним и вся наша страна натерпелась, не дай бог. Я до сих пор не могу себе в полной мере представить, что тогда чувствовали люди. Жуть одна. А то, что концлагерей касается… Я только головой покачал. Мне эта тема – словно рашпилем по коже. Порой в голове не умещается, до какой степени звериного состояния может деградировать человеческое существо. Да что там до «звериного»! При чем тут вообще милые добрые зверюшки, даже и жрущие друг друга почем зря? У них, на минутку, инстинкты звериные, пищевые цепочки, природно-экологический баланс, в конце концов. Они такими созданы. Они не убивают ради удовольствия, ради всякого рода идей или политических концепций. Они просто кушать хочут. Человек! Ты ведь не жрешь себе подобного! По крайней мере, давненько завязал с этими непристойными делами. Ты ведь считаешь себя венцом творения либо вершиной эволюционной пирамиды! То ли Богом, то ли Природой тебе отмерено самое величайшее богатство мира – Разум. И ты между делом используешь его… для изобретения проволочных наручников? Чтобы как можно больше и как можно дешевле умертвить себе подобных? Вообще в голову не лезет. У этих человекообразных чудовищ те же руки, те же ноги, что и у нас. Голова, глаза, уши, рот, нос – ничего не пропущено, ничего не прибавлено. Откуда тогда все это взялось – газовые камеры, стеллажные печи, «отбойный» столб посредине плаца? Что за невообразимый сдвиг произошел в сознании «человека разумного»? Каким образом «венец творения» в одночасье превратился в раковую опухоль на теле цивилизации? Нет, это понятно, что осудили, заклеймили и запретили, – Нюрнберг был просто необходим. А ДОСТАТОЧЕН ли был этот процесс в конечном счете, если выражаться языком алгебры и начала анализа? Кто-нибудь удосужился изучить эту болячку, вникнуть в анамнез, разложить по полочкам причины и следствия? Вплоть до медицинских аспектов и диагнозов? Может быть, и удосужился кто-то, только что-то я не помню широко распространенных материалов… Вероятнее всего, так произошло – на скорую руку отсекли брезгливо гниющий орган, образно говоря, вышвырнули нацистскую опухоль на свалку истории, подальше из поля зрения – и скорее поторопились забыть. Не очень приятно вспоминать, стало быть. И вот результат – гнилостные споры человеконенавистничества вновь поднимаются в воздух из старой перегнившей плоти, летят себе на все четыре стороны, ветром гонимые, празднуют свое освобождение, ищут мозги послабже. И ведь находят. И вновь чадят в Европе факельные вакханалии, и опять зигуют подростки там, где каких-то семь десятков лет назад тысячами бездыханных изувеченных тел рутинно забивались могильные рвы и целые овраги. И опять замыкается непрерывный круг истории, и опять зловеще мелькают спицы фатального колеса, грозя неумолимыми катастрофами, которые когда-то уже были. Но мы, как правило, легкомысленно предпочитаем не помнить ничего плохого. Защитная, знаете ли, реакция человеческого мозга. Только защитная ли?