— Суки, убью, твари. Сознание заволокло красным туманом. Отключаясь, Егор перевернулся на спину, и увидел сквозь пыль и всполохи над лестницей пять каких-то непонятных ни то шпилей, ни то палаток, вигвамов. Но что конкретно ему привиделось, Егор не распознал. — Антон — тварь. Убью, — Прохрипел в последний раз Егор и отключился. 26. Менты На этот раз руководитель следственного управления по Северо-Восточному административному округу города Москвы, генерал-майор юстиции Терешкин Алексей Михайлович восседал во главе стола, на своем рабочем месте. А Леонид Васильевич, вновь зарывшийся в кипе бумаг, сидел напротив него, не смея даже дышать. Нет, конечно же, он дышал, только делал это так медленно и незаметно, что, казалось, будто он и неживой вовсе, а лишь восковая копия самого себя, и то, какая-то бледная, не реалистичная. — Что значит «сбежали»?! — Алексей Михайлович багровый от злости, не моргая, смотрел на Леонида Васильевича, от чего полковник чувствовал себя очень неуютно. — Было совершенно нападение на отделение. Так, что… — Кого? Кого нападение?! — не давая возможности подчиненному договорить, перебил генерал-майор. — Кто напал на отделение? — Алексей Михайлович, — Леонид Васильевич, понимая, что вся ситуация с этим нападением отдает идиотизмом, старался говорить более убедительно. — Вооруженное нападение было совершено неизвестным человеком, который под видом разносчик пиццы усыпил бдительность дежурного и, приблизившись к нему почти что вплотную, отключил его электрошокером, затем открыл камеры изолятора и освободил задержанных. — Какой к черту разносчик пиццы? У них, что там только жрать все горазды? — Не могу знать, генерал-майор. Начальник управления грохнул по столу кулаком так, что столешница, подпрыгнув, чуть сместилась со своего прежнего места. — Ты хоть что-нибудь знаешь, вообще?! — Алексей Михайлович был уже пунцовый. Порывался несколько раз вскочить из-за стола, но, начав движение, тут же возвращался обратно на свое место. — Ты кто? — пауза. — Полковник? Леонид Васильевич неуверенно кивнул, хотя он действительно был в этом звании. — Да хрен ты угадал! — брызжа слюной, протянул начальник управления. — Ты у меня в лейтенанты пойдешь. А потом в сержанты и в рядовые. А из оперов я тебя выгоню сегодня же. Будешь улицы патрулировать. Разносчиков пиццы ловить и всех людей в лицо запоминать, что бы как компьютер знал, кто и где живет. Понял? Леонид Васильевич чувствовал, как по вытянутой струной спине стекает капелька пота, а самого вместо приписанной уставом служебной покорности перед вышестоящим начальством, захлестывает обида и злость. В самом деле, в чем его вина? В том, что поезд в метро беспричинно сошел с рельс, унеся жизни десятков человек и покалечив сотни. Или в том, что в отделении, куда временно были доставлены дебоширы, которые, как выяснилось, перед крушением ограбили магазин, царит полный беспорядок, а отделение и не отделение вовсе, а проходной двор, в прямом смысле слова. Или в том, что парень, который за секунды до крушения поезда, оказывает сопротивление патрулю обреченной станции и, предугадывая самое безопасное место на ней, бесследно исчезает, и его не могут до сих пор не то что найти, опознать не могут. Так в чем вина-то? Может быть в том, что, выполняя служебные обязанности, он уже неделю не ночует дома, сажая себе здоровье отвратительной столовской кормежкой и постоянными стрессами, отдавая себя полностью этому расследованию, которое само себя заводит в тупик и топит, топит в затхлом, гнилом болоте. Вина. Полковник медленно выдохнул застрявший в легких воздух и покорно собрался принять неизбежное. Его вина в том, что он попал в эту сложную ситуацию ответственным лицом. Что он куратор и контролер всего следственного процесса. А так как процесс не просто застыл на месте, а погружается с каждым днем все глубже в вязкое болото и рискует застрять там навечно, то кто-то должен принять на себя ответственность за это и пойти на дно вместе с этим процессом, как капитан терпящего бедствие корабля. И звездопад с его плеч, обещанный генерал-майором — это реально возможное последствие безалаберно проведенной работы, в которой не дорабатывают и косячат все подряд на каждом уровне. Начальник управления еще что-то говорил, кричал, местами вставляя нецензурные выражения, а Леонид Васильевич злой, даже не на начальника, а в целом на несправедливость жизни по отношению к нему, мысленно прощался с еще не занимаемой, но уже обещанной ему должностью. Хотя и знал, что Алексей Михайлович покричит, покричит и успокоится, сменив гнев на милость. Не погонит его с работы, как обещает, а наоборот, будет отстаивать его правоту перед всеми. Но страх за звездочки и должность все равно был. Ведь если это дело так и заглохнет, то, увы, снять с должности могут и самого генерал-майора. А если его снимут, то и Леонид Васильевич долго не прослужить, попрут за не компетентность и халатность при выполнении должностных обязанностей. — Ну, есть что ответить? — Алексей Михайлович, наоравшись и немного остыв, хмуро смотрел на полковника. — Понимаешь к чему все идет? — Так точно, генерал-майор, — тихо и медленно ответил Леонид Васильевич. — Да ни хрена ты не понимаешь! — опять взорвался руководитель управления. Затем опустил глаза вниз, явно что-то обдумывая, а потом вновь посмотрел на подчиненного. — Значит так, — строгим и жестким голосом продолжил он. — От расследования я тебя отстраняю, приказ будет от завтрашнего числа. Леонид Васильевич сглотнул образовавшийся в горле горький комок. А в голове заметалась страшная мысль, пугающая своей возможной реальностью. «Неужели и в самом деле погонят?». Руководитель управления, заметив страх в глазах полковника, зло улыбнулся. — Боишься, что погоны снимут? — спросил он полковника, и в своей манере, не дожидаясь ответа, продолжил. — Правильно, бойся! Только не меня. Я тебя, можно сказать, и отстраняю лишь с целью выгородить, чтобы репутация твоя не замаралась. Бояться ты должен других. Тех, кто и меня снять может, — потом помолчал мгновение. — Ладно, это все лирическое отступление, — генерал-майор мотнул головой и нервно дернул щекой. — Ты сейчас напишешь заявление с просьбой предоставления тебе отгула по семейным обстоятельствам на сегодняшнее число. Сам же поедешь в больничку по этому адресу, к хирургу, — генерал-майор кинул через весь стол маленькую белую визитку с золотым оттеском. — Фамилия, имя и телефон там указанны. Он в курсе и ждет тебя. Болеешь некоторое время. Какое? Я тебе после скажу. Потом переведем в нашу больничку. Да, хотя доктор сам разберется. А мы в это время тут твоего зама во все дыры и позасовываем вместо тебя. Понял? — Чего уж тут непонятного, — Леонид Васильевич не испытывал ни какого восторга от того, что замом будут прикрывать его жопу, которую он, не жалея, рвал уже какую неделю, пытаясь связать воедино все нити этого расследования. Но получалось так, что концы лишь запутывались, а он затягивал их все сильнее и сильнее, образовав в итоге неровный клубок, состоящий из предположений и ошибок. — Деваться некуда. Виноват. — Виноват, — брезгливо повторил генерал-майор. — Ну, раз виноват, то тогда встал, собрал вещи, и чтобы я тебя не видел и не слышал, пока сам не позову. — Так точно! — вяло и еще более расстроено отозвался полковник. Встал из-за стола и направился к выходу. — Алексей Михайлович, — остановился в дверях совсем поникший Леонид Васильевич. — Что еще? — генерал-майор недовольно посмотрел на полковника. — Вы помните? Завтра у Лизы день рождения. Мы вас с Лидией Петровной ждем к шести. — Ты что смеешься надо мной что ли? — руководитель управления, прищурясь, посмотрел на подчиненного. — Я дату дня рождения своей дочки никогда не забываю. Уже месяц как подарок куплен. Будем, конечно. Кстати, раз напомнил про завтра, — генерал-майор полез в ящик стола, прошуршал там бумагами и вытащил вырванный из блокнота листок. — Теща твоя, жена моя просила вот это шампанское на стол поставить. Я думал сам куплю, но ты же все равно сейчас освободишься. Так что поищи, не поленись. Но с начала к врачу. Леонид Васильевич быстрым шагом прошел через весь кабинет, забрал протянутый ему листок и опять направился к выходу. — Лизе привет передавай от меня и от мамы. Завтра будем. Закрывая разговор, руководитель управления мотнул рукой в прощальном жесте, склонил голову над столом и начал медленно массировать себе виски указательными пальцами, пытаясь унять подступившую к нему мигрень, которая в последнее время стремилась стать в один ряд с язвой и возможным инфарктом. Леонид Васильевич вышел из кабинета начальника и очень влиятельного родственника в одном лице. В приемной написал необходимое заявление на отгул, а сам направился к себе, собирать вещи. Отдыхать ему, точнее болеть, как он предполагал, придется долго, поэтому и личные вещи с рабочего места стоило забрать. Притом не было в его душе уверенности, что сюда вообще придется возвращаться, ведь дело не закрыто, и закрывать будет не он. * * * Отстранение это, конечно, плохо. Да что там говорить, это ужасно. Но большую обиду, чем за потерю возможности карьерного роста, Леонид Васильевич испытывал за потраченное время, которое он убил на это расследование. За то, что у него даже и не появилось возможности приблизиться к раскрытию произошедшей катастрофы. Конечно, были кое-какие зацепки, от которых не стоило открещиваться, не раскрутив их пополной. И парень этот, исчезнувший на Сухаревской, рано или поздно найдется. Не мог же он, в самом деле, провалиться под землю. И Мосэнерговцы с Метрополитеновцами, так или иначе, выкатят какую-нибудь спорную информацию. Просочится что-нибудь нехорошее и из их ведомств. Но больше всего, отчего-то, Леонида Васильевича интересовала причина, по которой было совершено нападение на отделение милиции. Зачем кто-то подставился, чтобы вытащить из изолятора воришек. Ведь если хорошенько разобраться в этом вопросе, то одним из вариантов решения становилась версия причастия этих воришек к произошедшему на станции. Леонид Васильевич перебирал эти мысли в голове, складывая их и так и этак. И пока приходил к выводу, что ехать нужно в то отделение, из которого сбежали задержанные. Шампанское теще это дело, конечно, нужное, хоть и редкое и к тому же достаточно дорогое. Но, коли завтра выходной, то и заняться спиртным можно завтра, а сейчас, пользуясь последним служебным днем, нужно попытаться хоть как-нибудь распутать этот клубок противоречий и заблуждений, или соорудить, пускай одну, но зато рабочую версию произошедшего. Врач, которого порекомендовал Алексей Михайлович, как оказалось, является заведующим хирургического отделения в их ведомственной поликлинике. А по адресу, куда поехал полковник, располагалась частная клиника, в которой этот доктор был и не доктором вовсе, и даже не заведующим какого-либо отделения. Он руководил клиникой. И, как понимал Леонид Васильевич, руководил на незаконных основаниях. Но, вспоминая, какие общие знакомые их познакомили, Леонид Васильевич лишь смущено улыбнулся. И у самого рыльце в пушку было. Чего уж тут непонятного. Как, где и кто получает разрешения и поручительства. Верно весь генеральский состав у этого доктора лечится. И именно лечится, а не состоит по предписанию на учете. Полковник вновь улыбнулся. Как и говорил тесть, доктору ничего не пришлось объяснять, он был в курсе дела. Поэтому, когда Леонид Васильевич зашел к нему, на столе у врача уже лежал больничный лист на полковника с вписанной датой начала болезни и пустой графой даты окончания недуга. А какой, собственно говоря, у него недуг, доктор так толком и не объяснил. Мол, что-то в локте: боли, рези и так далее и тому подобное. Рассказал о симптомах и намеченном курсе лечения. Лечения соответственно не в этой клинике, а в их официальном медучреждении, за которым и были закреплены все сотрудники их управления. Черный Лэнд Ровер Леонида Васильевича несся по МКАДу, плавно лавируя между неспешными и такими же, как и у него, шальными автомобилями. Мысли сплетались в голове полковника, то составляя в вполне себе логичные выводы, то заводя в такие тупики, что приходилось откатываться к самому началу размышления. И в итоге, в воспаленном размышлениями мозгу полковника созрел нарыв, который необходимо было еще чуть-чуть потомить, а потом сковырнуть, выдавив из него все его ядовитое содержимое. И в подвергшемся нападению отделении его выводы должны были подтвердиться. Именно подтвердиться, а не быть опровергнутыми. Ведь допросы тех воришек у них прошли. Значить и протоколы допроса с подписями есть. А это значит, что? Да то, что при желании и умении можно состряпать такую версию с мотивами, виновниками и соучастниками, что ни кто не подкопается. А то, что придется надавить на коллег по цеху. Ну, так это его работа, в принципе, не одному же Алексей Михайловичу людей увольнением стращать. А тем задержанным, уже и так много обещано: и разбойное нападение с грабежом, и побег, и нанесение тяжких телесных двум людям, один из которых сотрудник внутренних органов, причем при исполнении. У ребят уже на данный период весьма печальное будущее, а то, что добавился еще одна статья? Полковник резко перестроился в соседний ряд, уходя от столкновения с необозначенным должным образом и, как следствие, неожиданно появившимся из-за поворота бетонным блоком. — Везде не дорабатывают, — зло подметил полковник. Подрезанный им автомобиль заметался в своей полосе, истерически мотая мордой, в попытке уйти от столкновения со своими соседями. Выровнялся и потихоньку поехал дальше. Даже не поби-бикал. А смысл? Какой-то там четверке гудеть машине, которой и след уже простыл. Леонид Васильевич вновь погрузился в свои мысли. О чем он там думал? Да о том, что шить этим воришкам еще одну статью, хоть и незаслуженную. Но если вдуматься, то чем они занимаются всю свою жизнь? Правильно. День за днем, потихоньку терроризируют общество. Кто они? Да террористы, чистой воды. Вон грабежей сколько. Человека в комму отправили. На полицейского напали. Леонид Васильевич убеждал себя все больше и больше в правильности своего решения. Пусть все будет на них. И еще того исчезнувшего со станции приплетем. Может быстрее найдется, когда его морда по всем новостным загуляет. Съехав в одно из ответвлений с кольцевой, полковник стал медленно пробираться через царящие здесь пробки. И к моменту, когда его автомобиль уже был возле дверей отделения, в голове у Леонида Васильевича все окончательно сложилось. И версия и мотивы, базирующиеся на национальной ненависти, конечно. Ведь один из воришек еврейчик, кажется. И список виновников уже утвержден. Осталось закрыть вопросы здесь и завтра на праздничном ужине предоставить версию и состряпанные доказательства своему тестю, дабы и он проникся праздничным настроением и не морил себя зазря дурными мыслями и переживаниями. 27. Бродяги — Ты-ы-ы ни-ч-то-же-ст-во, во-зом-ни-в-ше-е о-о-о се-бе сли-ш-ком м-но-го-е, — сухой голос шипел прямо в ухо, одновременно и в левое и в правое, вливался в черепную коробку расплавленной смолой, а затем, проникая в каждую щелочку сознания, обжигал его своей горечью и отравлял едким дымом. — Ты-ы прах-х-х. И-и-и ты-ы-ы по-д-вел ме-ня-я. Провалившийся куда-то глубоко в себя Бес, как заключенный, отправленный отбывать свой срок в глубокий колодец, смотрел на мир через мутные оконца своих глаз и не понимал всего того, что видит. Не узнавал подельников, мест. Смотрел на реальный мир, как на невнятный, заволоченный рыхлым туманом сон. Образы и мысли, мелькавшие перед ним, не находили для себя пристани, проплывали мимо и терялись в общей мешанине каши сознания. Бес не испытывал ни холода, ни голода, ни какого-либо другого неудобства. Он не чувствовал потребности даже в естественных надобностях по испражнению своей пищеварительной системы. Он был законсервирован в своем собственном теле, как заспиртованная лягушка, которой в научных целях скоро должны были вскрыть брюхо, чтобы органы не загнили и также остались неизменны. — Ты-ы му-со-р, от-б-ро-сы. Ты-ы па-да-ль, ко-то-ро-й по-б-ре-з-гу-ет да-же са-мы-й по-с-ле-д-ни-й ша-ка-л. Ты-ы не-до-с-то-ин и-ме-но-ва-ть-ся че-ло-ве-ко-м. Бес слышал все, что творилось вокруг, но голос, тихий и вкрадчивый, заглушал все звуки, доносившиеся из мира. И не было для него сейчас ничего кроме этого голоса-шипения, парализующего сознание и волю, и кроме сковывающего тело прикосновения черной руки на плече, ни на миг не ослабляющей своей хватки. — Я-я-я вы-нуж-ден бы-ть с то-бой, хо-ть и-и-и при-зи-ра-ю те-бя и-и-и ве-сь тво-й ро-од. Но-о ты ну-же-н м-не. Ты-ы про-ве-де-шь ме-ня в сво-й ми-и-р, что-бы пре-до-т-вра-ти-ть е-го. Страх и покорность. Страх такой силы, что верни сейчас Бесу контроль над его телом, он так и остался бы в своей позе, не выдавая ничем своего присутствия и своеволия. И такая всеобъемлющая покорность, что шаг под колеса поезда лишь по мановению пальца — это счастье и восторг от оказания ничтожной услуги своему хозяину. — Ты-ы мо-й, пол-нос-тью. В кухне, где сидел Бес, никого не было. Он находился там один. Один с хозяином-демоном, явившимся ему в виде черной сгорбленной фигуры. Этот демон становился для Беса всем миром, и внешним и его личным, внутренним. Бес понимал только то, что разрешал понимать его хозяин, делал только то, что было ему приказано тихим разъедающим душу шепотом. — Я твой, — просипел Бес первые слова за несколько дней мертвым, безвольным голосом.