И сам Неметон, простирающий свои корни на много, много миль вокруг. А еще поганый браконьер, который устал сквернословить и теперь злобно выл от бессилия. Мэйр неохотно открыла глаза и глянула себе под ноги. Широченная физиономия Симуса, обрамленная белесой клочковатой бородой, покраснела как бурак – то ли от злости, то ли оттого, что один из живых корней оплел его бычью шею и теперь душил – легонько, время от времени давая продышаться. Неметон любит поиграть с едой. И совсем не любит браконьеров. – За что?… – с усилием прохрипел Симус, трепыхаясь в объятиях Неметона, как муха в паутине. – За что ты меня так?… Мэйр лишь развела руками и виновато улыбнулась. – Не я. Неметон. Ты, помнится, заржал мне в лицо да велел не рассказывать сказочки? Вот тебе моя сказочка, Симус, безмозглый ты ублюдок. – Я… я всего-то… – Всего-то решил пристрелить реликтового меднорогого оленя. – Носком растоптанной домашней туфельки она брезгливо пихнула тяжелый двухзарядный арбалет, что валялся тут же, потерянный в неравном бою с оголодавшим тысячелетним деревцем. – За рога и шкуру на черном рынке можно получить в десятки раз больше, чем за все твои зловонные потроха, верно я говорю? – Не дождавшись ответа, Мэйр неспешно продолжила: – Я тоже ценю оленя в десятки раз дороже, чем тебя. Ты мне вообще-то никогда не нравился, да и с чего бы? Ты разбил мне нос игрушечной лошадкой, а такое, знаешь ли, не забывается! Им тогда было лет по пять, кажется. Они ходили в один детский сад – и терпеть друг друга не могли. А потом пошли в школу – и все еще были друг от друга не в восторге. А потом за Мэйраэн пришли маги и забрали ее в столицу, в Академию – что, естественно, не прибавило Симусу добрых чувств. Он вообще был злобным мальчишкой, который предсказуемо вырос в мерзкого, грубого, горластого мужика, разоряющего леса и поколачивающего свою вечно пузатую жену… …но как же Дакей одна, с двумя годовалыми девочками и еще одним орущим свертком на подходе? «Вечно ты со своим слюнтяйством… Лучше пусть одна, чем с этой мразью», – решительно возразила Мэйр сама себе, стараясь заглушить робкий голос вины. Хотя в чем тут ее вина? Она ведь предупреждала – нечего соваться к Неметону с нечистыми помыслами. Симус не поверил – Симус сунулся – Симус мертв. «После его смерти государство позаботится о Дакей и детях… Я сама прослежу, чтобы они были в порядке. А по этому уроду точно никто скучать не будет». – П-по… пожалуйста… Похоже, из браконьера вышла вся лихость и наглость – и почти вышел дух. Раньше он, помнится, никого и никогда не просил. Мэйр презрительно фыркнула, пожала плечами – «Надо было меня слушать!» – и, в последний раз любовно огладив кору дуба, зашагала в глубь леса. Чутье безошибочно вело ее к дому с графитовой черепицей, а внутри пульсировала энергия Неметона – благодарность и негласная плата за полученную жертву. Могла ли Мэйр спасти Симуса? Да, могла. Но если Неметона не кормить мерзавцами, он начнет жрать кого попало. Что тут поделать? Невозможно уничтожить тысячелетнее дерево, под завязку наполненное магией, корнями разросшееся на сотни миль вокруг. Да и зачем уничтожать? Пользы от него куда больше, чем вреда: в зачарованном лесу не случается пожаров, деревья не вымерзают, всегда в изобилии водится дичь и рыба… иными словами, лес полон жизни. И питается всякими уродцами с полного попустительства архимагов Круга – те весьма заинтересованы как в налаженном лесном хозяйстве, так и в эндемиках, что произрастают в Западном пределе, ведь жутковатый плотоядный лесок изобилует множеством редких растений, птиц и зверей. В общем, хрен с этим ублюдком Хэнлоном. Пусть кормит цветочки, а его убитой горем (вовсе нет) семье тем временем назначат щедрое содержание. Уж Мэйр проследит, чтобы назначили. * * * Мэйраэн Макинтайр уродилась темной магиней – обычное дело, если неблагая мама-фейри нагуляла тебя от демона рогатого. Ну, чуток неправильной темной магиней: мало того, что надзиратель при плотоядном дереве, так еще и целительница. Не то чтобы она стала первым темным целителем в истории Эрмегара, однако это все еще считалось чем-то вроде аномалии. Черный маг по определению не может исцелять, сама его суть – разрушение; однако поди ж ты. Впрочем, Мэйр и по натуре ни вспыльчива, ни агрессивна. «Зануда и мямля» – так ее зовет старшая сестричка Дейдра. Видят боги, такова Мэйр и есть. Полная противоположность сестре. И никто бы в здравом уме не подумал, что они с шумной, веселой, свирепой Дейдрой могут состоять в каком-либо родстве. Общего между ними – фамилия да рост под шесть футов. В остальном же… Вот она Дейдра – фигуристая, статная, с роскошной гривой огненно-рыжих волос, с румяным хорошеньким лицом, ясными глазами и заразительной улыбкой. И тут ее якобы сестричка – худенькая, щупленькая брюнетка, остролицая и до неприличия смуглая, с хищно горящими раскосыми глазами и чересчур пухлым ртом. Несуразная. Странная. Чуждая. Полукровка. Подменыш. «Уродина», – эхом раздался в ушах голос матери… нет, той женщины, что родила и бросила. Младенец не мог помнить ее жестокой насмешки, но Неметон помнил. Одни напасти от этого противного дерева… Не то чтобы Мэйр на самом деле считала себя уродиной. Самооценка изрядно поднимается, когда с самой Академии за тобой вечно волочатся парни, а порой и вовсе девчонки. Однако собственное отражение – черное как головешка, с яркими злыми глазами лесного хищника, странное, – то и дело напоминало, что родная мать ее не захотела, оставила умирать; что чужая женщина взяла маленького нелюдя к себе в дом, полюбила как своего; что как бы ее ни обожало все шумное рыжеволосое семейство Макинтайр, подменышу все равно не стать человеком. Никогда не стать. Что бы ты ни сделала. Как бы ни старалась. Пока Мэйр возилась с ранним завтраком для Неметона и брела обратно к дому, изредка теряя туфли, утро наступило во всей его сомнительной красе. Как и полагалось истинной темной, она терпеть не могла утро. Впрочем, как и праздную дремоту до обеда. К десяти-одиннадцати часам шило в заднице побеждало совиную натуру, подкидывало с постели неправильную черную магиню, закутывало в нарядную магистерскую мантию цвета неспелого лимона и несло навстречу приключениям. Ну да какие там приключения у целителя? Амбулаторный прием она вела два дня в неделю, раз в месяц выходила на дежурство в дополнительную смену; еще два дня выделялись для частных посещений. В эти два дня Мэйр обычно навещала нестабильных детишек в Академии – которые, несомненно, нуждались в ее помощи, – и гоняла чаи в апартаментах у беременных магинь, большинству из которых ничуть не требовалось наблюдение узкого специалиста. Настолько узкого, что по сей день никто не знает, как классифицировать сие безобразие – то ли целитель, то ли псионик, то ли мозгоправ, то ли все вместе. Мэйр успешно исцеляла телесные недуги, но почет и уважение в свои юные годы приобрела за чудеса иного толка. Те, что касались свернутых набекрень мозгов. В частности, именно благодаря ей появились новые методы борьбы с тяжелыми болезнями разума, а нестабильность магической силы теперь и вовсе классифицировалась как нервное расстройство – которое Мэйр успешно лечила, попутно обучая своим приемам других одаренных целителей. Что касается беременных… Несомненно, у магинь при беременности нередко возникают проблемы с волшбой. Только вот из тех дам, что к ней обращались, в ее наблюдении нуждались… ну, разве что каждая третья. Сейчас Мэйр вела три беременности, и сложная ситуация была лишь у молодой супруги коммандера Ларссона. Двум другим вполне хватило бы простого целителя-акушера. Видят боги, сама она на это гордое звание не претендует. Однако Мэйр в принципе нелегко давались отказы… а уж как отказать дамам вроде леди Эйнтхартен и императрицы Корнелии? Да и зачем? Золота их высокопоставленные мужья отваливают прилично, а Мэйр всегда была чуточку слишком практична, нежели требовалось для легкой и беззаботной жизни. Сегодня Мэйр не отказалась бы урвать немного той легкой-беззаботной – выходной как-никак. Вернувшись домой и явственно ощущая избыток энергии, она добрых полтора часа кромсала свеженький тренировочный столб, что стоял на заднем дворе, между яблоней и грушевым деревом. Столбы приходилось менять не реже раза в месяц. Пусть в боевой магии аномальный целитель Макинтайр абсолютная бездарность, от фейри ей досталась весьма специфическая особенность… от которой она бы с радостью отказалась. Живая сталь, те’астариарэ, давала недюжинную физическую силу, однако взамен требовала крови и смертей. А убивать Мэйр не любила, неправильная темная, да-да. Благо, энергия Неметона оказалась неплохой заменой кровопусканию. «Деревце мое прожорливое, мы с тобой прямо созданы друг для друга, – криво усмехнулась Мэйр в который раз. – Хоть выкорчевывай тебя и тащи в храм, жениться». Вяло отмахнувшись от парочки назойливых пикси, она поплелась на кухню, чтобы разогреть остатки вчерашнего ужина. В кои-то веки было для кого готовить – к ней должна была заглянуть Дейдра, а с ней, конечно же, Алан. Это всегда немного странно – когда твоя сестра и твой лучший друг становятся сладкой парочкой. Следом, естественно, приволокся Френсис; они с Мэйр давно уже не парочка, однако пожрать у нее дома тот по-прежнему любил. «Давай-давай, сообрази что-нибудь! – вечно приговаривала эта наглая некромантская рожа, плюхнувшись во главе стола. – Заодно и сама спасешься от голодной смерти. А то знаю я тебя: вечно одни сладости трескаешь!» – А вот и нет, – пробурчала Мэйр себе под нос, любовно расставляя на столе вазочки с шоколадными конфетами, миндальным печеньем и мятной пастилой. Не забыла она и выставить на подоконник блюдце с мелко нарезанными сластями, на которое, как голуби на пригоршню пшена, тут же слетелись радостно галдящие пикси. – Что бы он вообще понимал, да? Со стороны окна вразнобой загомонили два писклявых голоска, но то не было ответом на ее вопрос. Просто парочка пикси сражалась за половину печенюшки не на жизнь, а на смерть, хотя этого добра на блюдце еще вдосталь. Крохотные, ростом не больше ладони, остролицые зеленые человечки порхали в воздухе и лупили друг друга куда придется, при этом не замолкая ни на секунду. Мэйр их тарабарщины не разбирала – гости из-под верескового холма общались на неведомом ей языке, – однако готова была побиться об заклад, что эти мелкие вредители знают толк в матерщине. Ей пикси никогда не вредили, даже наоборот – приглядывали за домом, когда приходилось оставаться в столице на несколько дней, охраняли сад от всякой гнуси… В общем, Мэйр отлично ладила с нечистью. Как и положено подменышу. «Подарок, блин, из-под холма, – она вздохнула и небрежным жестом подозвала чайничек с мятным чаем, – бедовая твоя лопоухая башка, всем богам и богиням молись, чтобы твой законный выходной не полетел в Бездну!» Мэйр честно помолилась всем и сразу. Не сработало. «Жду тебя после полудня», – гласило полученное ментальное сообщение. «Чтоб тебя Бездна пожрала, бессовестный ты человечишка», – так и хотелось отправить в ответ. Увы, Макинтайр – это вам не Блэр; ей, в отличие от одиозной землячки-некромантки, не хватало наглости, чтобы крыть самого канцлера Эрмегарской Империи. Не то воспитание. – Ну и чего ему опять от меня надо? – меланхолично осведомилась она, катая по столу амулет ментальной связи – большой лиловый кристалл неправильной формы, оправленный в серебро. – Великие господа Холмов и Вереска, я вам не мешаю? А ну, хватит голосить! Пикси не удостоили ее вниманием – вот еще, ради какого-то дерзкого подменыша прерывать Эпохальную Битву за Миндальное Печенье. Выдав очередной страдальческий вздох, Мэйр застегнула на шее тонкую цепочку амулета и принялась за завтрак. Терпеть Арлена Дориха в свой выходной – то еще испытание, так что не стоит делать это на голодный желудок. И что-то – здравый смысл, конечно же, – подсказывало: лорд-канцлер будет сегодня не единственным испытанием. * * * Прийти в себя было невыносимо трудно. Выползти из непроглядной тьмы, душной, тяжелой, в которой катастрофически не хватало воздуха; да просто открыть глаза. Ясно чувствовалась только боль в правой ноге, будто из нее вырвали кусок мяса, а под спиной – что-то очень похожее на кровать, с матрасом и даже простынями. В старом лесном домике вместо постели были шкуры, оставшиеся от прежнего хозяина и перенесенные поближе к очагу. Кровать давным-давно была пущена на более полезные цели – растопку камина и латание дыр в крыше. Точно, у него же был дом. И непрошеные гости, которых он… Голова едва не раскололась от боли, стоило вспомнить вчерашний день. Или не вчерашний – Себастьян не был уверен. В его случае верить своим ощущениям было бы распоследней глупостью. Разлепить глаза все же получилось. По ним тут же резанул яркий, неестественно-голубоватый свет. Он дернул руками в попытке закрыть лицо и тут же ощутил, что едва может шевелить ими. На запястьях глухо звякнули наручники, тяжелые и очень… мерзкие. Они словно забирали у него нечто важное. Себастьян прислушался к ощущениям. Бешеная магия сейчас замерла где-то глубоко внутри, огрызалась едва слышно и очень хотела добраться до железных оков. В любое другое время он бы благодарил всех богов за избавление от проклятого дара. Сейчас же, глядя на голые каменные стены, зарешеченное окно и странную дверь из матового стекла, от которой веяло чужеродной силой, хотелось снова почувствовать свою магию. Пугающую, жуткую, ненавистную, но способную защитить. Растерзать всех, кого он сочтет врагами. Те, кто пришел в его дом прохладным осенним вечером, друзьями не были точно. Себастьян не успел их даже увидеть, как в голову непрекращающимся гомоном ворвались чужие голоса. Громкие, злые, они говорили о смерти, охоте, огне и тьме. Как будто они что-то понимали в тьме. Он хотел сбежать. Честно, хотел. Но прежде чем он успел даже подумать о задней двери, через которую можно было незаметно выйти и скрыться в чаще леса, боль в голове стала невыносимой. И Себастьян не выдержал. Он помнил, как закричал; затем магия взяла над ним верх. Сорвалась, заглушила все, загородила собой и стала избавляться от тех, кто посмел навредить ее хозяину. «Я разберусь», – услышал он, прежде чем провалиться в темноту собственных мыслей. Убивать тех людей Себастьян не хотел. Но у того чудовища, что жило внутри него, было другое мнение. Оно жаждало крови, хотело наблюдать, как лопаются капилляры в их глазах, как тела корчатся в предсмертных муках. Ему оставалось только смотреть и чувствовать чужое, не свое удовлетворение от представшего зрелища. Чьим – его или монстра – было желание бежать, он не помнил. Скорее всего, общим. Иногда Себастьяну удавалось договориться со своей… темной стороной. Увы, идея была хуже некуда. Он не сразу понял, что бежит уже не по лесу, а по мощеной улочке, но тут чужие голоса зазвучали в голове с прежней силой. Так много и так громко, что даже выпущенная на волю магия не смогла отгородить его от них. Перед глазами полыхало красным, чудовище бесновалось, и теперь уже сам Себастьян желал им всем смерти. Он хотел, чтобы они все замолчали, чтобы голова перестала болеть, чтобы огонь прекратил гореть так ярко… И все прекратилось. По ногам ударило что-то тяжелое, а в тело впились сотни ярких разноцветных искр. Тьма попыталась защитить, встать у них на пути, но истончилась под десятком вспышек, взвыла, как раненый зверь, и, словно извинившись, спряталась внутри. Что было дальше, Себастьян практически не помнил. Чувствовал, как голову сжимает невидимый обруч, сбросить который казалось необходимостью; давился страхом, слышал незнакомый мужской голос, на удивление спокойный, пытающийся в чем-то убедить. Кажется, ему это удалось – больше трупов Себастьян припомнить не мог, лишь тишину и то, что ему стало немного легче. Для верности он снова оглядел камеру – ни тел, ни крови на полу, одни голые стены, а в качестве компании – собственная сила, скребущаяся внутри. Ей хотелось выбраться на волю. Себастьян же не мог решить, хочет ли он, чтобы у нее это получилось. «Иначе ты снова станешь чьим-нибудь… экспериментом», – напомнил внутренний голос. Ехидно, но участливо.