8 мая 1904 года, Санкт-Петербург Великий князь Николай Михайлович[35] нервно постукивал пальцем по небольшому декоративному столику и курил сигарету за сигаретой. Скорее даже прикуривал, делал одну-две затяжки и тушил почти целую «цыгарку» весьма импульсивным жестом. Из-за чего вокруг пепельницы творился настоящий хаос. Его собеседник вошел в эту небольшую комнату и брезгливо поморщился. Ему никогда не нравилось, когда люди демонстрируют свое душевное состояние окружающим. А выдержка и умение держать «poker face» считалось им не столько добродетелью, сколько нормой для любого серьезного мужчины. – Что-то случилось? – поинтересовался он после минутной паузы, ибо великий князь так и не заметил его прихода, полностью погрузившись в свои мысли. Николай Михайлович вздрогнул, закашлялся, ибо вопрос пришелся на затяжку, и слегка затравленно посмотрел в ту сторону, откуда доносился голос, и ответил, почти что выкрикнув свои слова: – Все пропало! Все! – Поясни, – все также спокойно поинтересовался собеседник, присев и принявшись за извлеченную им из футляра сигару. Это мельтешение с сигаретами он не любил и не понимал. Сигара и трубка – это дело. Обстоятельно, внушительно, фундаментально, да и много приятнее, куда уж без этого. – Куропаткин… – произнес великий князь и замолчал, собираясь с мыслями. – И что Куропаткин? Он внезапно заболел? – Вроде того, – нервно усмехнулся Николай Михайлович. – Мы потеряли контроль над ситуацией. – Он отказался с нами работать? Почему? На него это совсем не похоже. – В том и дело, что нет, не отказался. Он продолжает присылать письма и телеграммы. Если их почитать – все радужно. Даже более того – предложил несколько новых интересных ходов. – И что тебя смущает? Ведь все хорошо. – Только на словах. В этом и беда! Адмирал Алексеев развил очень бурную деятельность. Производство ручных гранат, блиндированных составов и масса возни с моряками во Владивостоке. К счастью, в Порт-Артуре по морской части дела успешно саботируются, но, я думаю, рано или поздно он и туда доберется. – И что с того? – перебил его собеседник. – Ты считаешь это нормально? По инициативе Алексеева для флота заказаны во Франции большие партии фугасных снарядов под 75-морские пушки[36]. Прямо со складов. Их там хватает. Начались какие-то движения по перевооружению миноносцев. В мастерских возятся с взрывателями Бринка, переделывают. Алексеев лично приехал во Владивосток и накрутил всем хвосты… – Это я уже слышал, – перебил его собеседник. – И считаю, что подобные шаги в любом случае мало на что повлияют. На мой взгляд, Куропаткин очень удачно нейтрализовал адмирала. Не знаю, что он ему там сказал, но увлек делом и вынудил самоустраниться. До Порт-Артура и особенно Балтики тот не дотянется, а с Владивостокским отрядом пускай развлекается. Ничего опасного в этом нет. Про гранаты не переживай – это такие убожества, что и говорить про них стыдно. Даже не представляю, как Куропаткин убедил Алексеева наладить их выпуск. Уродцы. Да и толку с них в полевых сражениях?[37] А ничего штурмовать мы не собираемся. Что же до блиндированных поездов, то никакой угрозы они не представляют на театре боевых действий. Их удел – тыл от хунхузов вдоль путей прикрывать и не более того. То есть все, чем так увлеченно занимается Алексеев, – это совершенно бесполезно для победы. – Ты слышал про то, что на Дальнем Востоке японцы режут наших офицеров? – мрачно поинтересовался Николай Михайлович. – Об этом вся столица только и говорит, – пожав плечами, ответил собеседник. – Все убитые офицеры были в деле. Ни одного лишнего. Удивительная избирательность для японцев, не так ли? – Серьезно? – Повел бровью встревоженный собеседник. – Не знал. – Начальник Квантунского укрепленного района Стессель и его генералы были нашими ключевыми фигурами в районе Порт-Артура. Кое-кто, конечно, остался. Но то моряки и на суше мало что сделают. Да и связь с ними нужно как-то налаживать. Общую координацию осуществлял Анатоль. – Плохо, – после паузы констатировал визави. – Мой человек, – продолжил великий князь, – неизвестный Куропаткину, проник из Харбина в Ляоян. Потом тихо вернулся и телеграфировал. Его выводы неутешительны. Генерал на полном серьезе готовится к бою. В пригороде непрерывно ведутся обширные земляные работы. Настроения в самом городе благоприятные – обыватели считают, что русские войска защищают их от кровожадных японцев, жаждущих их смерти. А потому оказывают тем всемерную поддержку. – И что Куропаткин пишет по этому поводу? – Ничего внятного. Будто бы он развил бурную деятельность напоказ, дабы освоить большое количество денег. – Кстати, насчет денег. Он уже что-нибудь перевел? – Телеграфировал, что передал деньги курьерам несколько дней назад. Но те как в воду канули. В Харбине мои люди ответили, что из Ляояна они не вернулись. Куропаткин только руками развел, дескать, могли по неосторожности ляпнуть кому и нарваться на хунхузов. Деньги-то большие. Соблазнительные. – И сколько там было? – По его словам, он передал курьерам сто тысяч мелкими и средними банкнотами, упакованными в четыре кофра. – Странная ситуация, – после долгой паузы констатировал собеседник. – Он вполне может быть прав. Места там дикие. Курьеров могли перехватить, если языком болтали лишнего. Ты им охранение дал? – Двух человек. – Всего двух? – Слишком большая группа привлекла бы внимание. – Хм. А с битвой на Ялу что? Тоже допустимо второе дно? – Нам он написал все честно и очень точно описал ход боя. Во всяком случае, наши друзья в Токио все подтвердили. Он забыл только одну деталь – потери. Он нанес японцам ОЧЕНЬ большие потери для такой стычки. Они оказались настолько существенные, что Куроки, получив рапорты, оказался обескуражен. И только донесения разведки, подтвердившей факт отхода русских войск, заставили его возобновить продвижение. – А у нас несколько сотен. Хм. – Хуже того, что эта датская стерва чрезмерно возбудилась. – Дагмара?[38] А что она такого сделала? Я пока ничего не слышал. – На днях ее навещал Витте. О чем они беседовали – неизвестно. Но вечером того же дня он сделал кучу запросов, в том числе в ГАУ и на ряд заводов. Очень опасных, надо сказать, и неловких. – Насколько опасных? – Может полететь много голов. Эта стерва давит как паровой каток с разных сторон. Витте – не единственный, кто стал задавать неудобные вопросы. Их как-то внезапно стало слишком много. Все тихие и аккуратные, но не отмахнешься. Дошло до того, что сам Ники поинтересовался ходом дела с опытами по армейским гаубицам, заказы на которые были откровенно саботированы. Вот уж кому эти орудия недосуг, но и его она подключила. Хотя, конечно, скандал пока еще не разразился. Однако я уверен – это вопрос времени. Дней, может быть, недель. Тучи стремительно наливаются свинцом. Алексей Александрович[39] не переживает? – А когда и о чем он переживал? – удивился собеседник. – Шлюхи, вино, кокаин, французский стол и увеселения никуда не делись. А значит, все хорошо. Что ему еще для жизни нужно? Босяк-с. Его и на эшафот поведут – не сразу заметит. Надо проверить, может быть, в делах флота «внезапно» образовались проблемы. На Либаву ведь треть средств, выделенных для Порт-Артура, он переводил, есть к чему придраться. Если эта стерва начала копать, то и туда может заглянуть. Да чего уж там – определенно заглянет. А там такое… – По отдельности все выглядит неоднозначно, но терпимо. Совокупно же – это кошмар! Катастрофа! Все пропало! Куропаткин сменил партию! – Успокойся! – с легким раздражением воскликнул собеседник. – Сначала все нужно проверить. Сам сиди тут. С твоей импульсивностью еще дров наломаешь. – А вдруг все плохо и Куропаткин сменил партию? Что нам делать? Начинать беспорядки раньше срока? – Без денег? Не смешно. – Мы можем вложить свои. – А если дело не выгорит? Если тут нас ждет какой-то подвох? Или есть уверенность в этом Гапоне[40] и прочих ухарях? Думай сам, но если окажется, что нас предал Куропаткин, человек, в котором мы были более чем уверены, то есть ли доверие им? – Но… – Мы живем слишком на виду. Всю нашу бухгалтерию довольно несложно отследить. Мы не можем совершить крупные платежи, не вызвав этим внимание к себе. А если та же Дагмара узнает, чем мы занимаемся, наша судьба окажется незавиднее, чем у Николая Константиновича[41]. – Не надо меня пугать! – воскликнул Николай Михайлович, смахнув в сердцах пепельницу на пол. – Уймись! – прорычал собеседник. – Не все так плохо, как тебе кажется. Если эта стерва еще не начала на нас наступление, значит, ей неизвестно, кто ее противник. Поверь, она не из тех, кто будет ждать у моря погоды. А значит, у нас еще есть время. И совсем не обязательно, что предатель Куропаткин. Может, это еще кто-то. Да и вообще – все что угодно могло всплыть. Дело сложное с множеством участников. – Тогда почему его не убили? – Он все время на виду. Это непросто. Да и кто знает, может быть, он прямо сейчас уже мертв. – И все же, – настаивал Николай Михайлович. – Что нам делать, если предатель он? – Обратимся к Евгению Филипповичу[42]. В конце концов, если в Маньчжурии японцы убивают русских офицеров, то почему бы им не убить еще одного? Или хотя бы ранить. Ранение же станет вполне подходящим поводом для снятия Куропаткина с должности. На лечение. А уж тут мы его долечим… – холодно усмехнулся собеседник. Глава 8 21 мая 1904 года, Ляоян Несмотря на прямой запрет соваться на Дальний Восток, великий князь Николай Михайлович все-таки вышел из положения. Напился. Проспался. Пришел в себя и уже в спокойном состоянии убедил своего шефа в разумности такого поступка. Ведь если Куропаткин предатель, то он все равно не рискнет что-то делать с великим князем, понимая, что это для него конец. Такое ему никто не простит. И так далее, и тому подобное. В общем, вышло вполне убедительно. Поэтому, не медля более ни дня, Николай Михайлович отправился в Харбин, а оттуда в Ляоян. Как частное лицо, разумеется. Особая приятность заключалась в том, что на службе он не состоял, и о своем путешествии уведомлять никого не требовалось. Даже императора. А вот Куропаткину он телеграфировал о своем желании «навестить родственника», несущего службу как раз в Ляояне. Прозрачно намекая – готовь деньги. Великий князь Борис Владимирович был Николаю Михайловичу троюродным братом. Отступив в марте из Порт-Артура[43], протирал штаны в ставке командующего армией. Никаких дел Куропаткин ему доверить не мог из-за хронического недостатка ответственности, но и выгнать не имел права. Все-таки великий князь, двоюродный брат самого императора. Тяготился этим обществом и выкручивался как мог. А тут еще один приезжает. Грусть-тоска. Да еще какая! Увидит же этот кадр все своими глазами и поймет, как его прокатили с ветерком в обещаниях. Ведь командующий тратил все выделяемые ему средства на дела и хищениями не занимался, в отличие от увещеваний. Войска всецело готовились к боям. Укрепления строились ударными темпами. Снабжение налаживалось, включая опорные склады как в самом городе, так и на полевых позициях. Люди сыты, довольны, обихожены и вполне уверены в себе и своем командире. На все это требовались деньги. Он и так выкручивался, умудряясь обойтись теми скромными суммами, что ему выделяло правительство. Ведь бо2льшая часть средств, которые Россия тратила на войну, уходила отнюдь не на непосредственное финансирование полевой армии. Иными словами – денег, так нужных для организации беспорядков в Центральной России, у него не было и быть не могло. Совсем. «Приплыли…» – констатировал про себя Куропаткин и после недолгой паники перешел к организации «операции “Ы”» в весьма извращенном формате. Сдаваться просто так он не собирался. Ведь если Николай Михайлович узнает, что Куропаткин даже не пытался действовать в их интересах, то приложит все усилия к его снятию или устранению. Любой ценой. Вплоть до попытки пристрелить его на месте, сославшись на какой-нибудь формальный и нелепый повод. Например, из-за девушки или еще какой-то фикции. Пусть лучше император осудит троюродного брата за вздорность и импульсивность «ради любви», чем за измену. Тем более что Николай II и сам в свое время ради любви совершил немало глупостей. Домыслы? Может быть. Но кто его знает, как поступит довольно импульсивный великий князь? Командующий слишком много знал, чтобы вот так выйти из дела живым и невредимым… Раннее утро на вокзале. Куропаткин знал – организовывать торжество с оркестром не нужно. Николай Михайлович же едет как частное лицо. Но просто встретить все одно требовалось. Как-никак великий князь. Да и его непосредственный куратор в весьма щекотливых делах.