Когда Мама прервалась, чтобы приготовить обед, ее план нашего будущего выглядел уже таким реальным, что я бы не удивился, спустившись по лестнице, если бы попал в новое кафе «На работе». На следующий день Мама, приверженная духу семейственности, посвятила в свой проект завсегдатаев кафе, умолчав о болезни господин Чомбе. – Браво! – вскричала мадам Симона. – Ррро! – восхищенно подхватила мадемуазель Тран. – Вот это я понимаю – смелость! – объявил господин Софронидес. – Какое мужество надо иметь, чтобы предпринимать такое в стране, где душат любую инициативу! – Признаться, дело-то каверзное, – ответила Мама, стыдливо потупившись. Робер Ларусс закивал и с улыбкой процитировал: – «Каверзный – заключающий в себе каверзу, с трудом разрешимый, запутанный. Каверзное дело. Каверзный случай. Каверзная просьба…» – Все он врет, ваш словарь! – отрезала мадам Симона. – Напротив, тут дело яснее ясного: продать, купить и расширить. А если вдобавок разнообразить меню, то эти меры быстро помогут разделаться с кредитом. В нашей повседневной жизни этот проект сыграл роль закваски в тесте: он, точно опара, поднимался, рос и разбухал, и мы с Мамой уже воображали себя королями улицы Рампонно, а то и властелинами всего Бельвиля. Не проходило дня, чтобы мы не добавили к нашему плану какую-нибудь деталь – посуду, бокалы, окраску стен, обивку стульев, фотографии, рекламные плакаты – словом, все, что еще сильнее обостряло наше нетерпение. Мама дала согласие господину Чомбе и вывесила на нашей витрине объявление: «Продается». Предложения не заставили себя ждать: покупатели объявились в первую же неделю. – Ну вот мы и богаты, мой Феликс, – еще богаче, чем я думала! Этот наплыв желающих буквально опьянял Маму – она радовалась так, будто кто-то собирался дать восьмикратную цену за ее имущество. Она выбрала среди претендентов одного – сапожника Арама Вартаняна, человека весьма уважаемого в квартале, сочтя его достойным соседствовать с ней. – Бедняга, ему приходилось гнуть спину в такой тесной мастерской – не больше обувной коробки! Тут-то и начались наши несчастья. Как-то днем, в среду, в нашем кафе объявился субъект лет сорока, в темном костюме, чопорный и мрачный, как птичье чучело. – Мадам Фату Н’Дьяйе? Мама перестала протирать бокалы и придвинула ему стул. – Поль Вермуле, нотариус. Я представляю интересы господина Арама Вартаняна. – Добро пожаловать! Вы принесли обязательство запродажи?[6] Тот откашлялся. – У нас возникла проблема, мадам Дьяйе. Я обратился в нотариальную палату и выяснил, что вы не можете продать данное помещение. Мама расхохоталась: – И кто же мне помешает? – Закон. Согласно документам, когда вы покупали данное помещение, у его владельца была налоговая задолженность. – Ну и что? – Мы изучили ипотечные документы и выяснили, что продавец был обязан выплатить налоговым органам образовавшийся долг, – иными словами, сумма, полученная им при продаже помещения, должна была отойти государству. – Ну, и?.. – К настоящему моменту государство так и не получило означенную сумму, а нотариус, оформлявший сделку, составил акт о продаже, не упомянув об этом факте. – А я-то тут при чем? – Если вы выставите эту собственность на продажу, вам придется возместить государству всю сумму долга. – Здрасте вам! Это же не я должна ее вашему государству, а предыдущий владелец! – Разумеется. – Вот пускай и возвращает свой долг. – Увы, он бесследно испарился. А государство с полным основанием считает, что эта сумма должна быть возвращена, поскольку она предназначалась ему еще в то время. – Ну вот, оно и должно было взыскать с него эти денежки! – Совершенно верно! Но оно этого не сделало. – А нотариус был обязан занести это в договор о продаже. – Вы абсолютно правы, в этом деле были допущены две прискорбные ошибки – государства и нотариуса. – Так, стало быть, пусть они и отвечают. – Да, этот аргумент можно привести на процессе. Мама вздрогнула: – На каком еще процессе? Кто это собирается затевать процесс? – Вы, мадам, – если хотите продать свое кафе. – Да, я продаю мое кафе! – Но ни один нотариус не рискнет составить акт о продаже. Ни я и никто другой. – Что-о-о?! – Я уже поставил в известность господина Вартаняна нынче утром. И он, естественно, отказывается от своего намерения: это дело слишком скверно пахнет. Вот тут он дал промашку, выразившись так круто. И Мама вскипела от гнева: – Это мое-то кафе скверно пахнет?! Интересно узнать, чем же это, а? Мошенничеством? Сокрытием доходов? Обманом клиентов? Я честная женщина, господин Вермуле, и всегда была такой; обслуживала клиентов, платила налоги и пошлины! А теперь, значит, должна платить налоги и за других? И вы еще смеете говорить, что оно воняет – мое кафе! Если тут от кого-то и воняло, то от этого хорька-нотариуса, который напортачил с актом, или от мерзавца-хозяина, который сбежал с моими деньгами! Нет уж, извините, но в моем кафе пахнет прекрасно, потому что им управляю я! – Хорошо, мадам, я вас оставляю в вашем кафе, где так прекрасно пахнет. С этими словами он гордо удалился, высоко подняв голову, выпятив грудь и отставив зад. – Вот шут гороховый! Ты веришь тому, что он сказал? Веришь? Я ответил недоуменной гримасой. По правде говоря, я ровно ничего не понял, – вернее говоря, все услышанное показалось мне такой дикой нелепицей, что я подумал: может, я просто не разобрался, в чем дело? В ту среду мы еще долго сидели «На работе»: я делал уроки, а Мама прибирала, с нетерпением ожидая завсегдатаев кафе, чтобы поделиться с ними этой невероятной новостью. Все они сошлись в одном: какая несправедливость! – Предосудительнейшая! – взвизгнул Робер Ларусс, страшно довольный, что подыскал такое определение. Мадемуазель Тран оценила заявление нотариуса жестом – покрутив пальцем у виска. Что касается господина Софронидеса, то он воспользовался случаем, чтобы громогласно осудить чиновников всех мастей – «этих наглых паразитов, этих стервятников – охотников за наследством, этих гиен и шакалов»; его патетическая речь длилась не меньше получаса и очень развлекла всех нас. Особенно веселилась Мама, – от смеха ей полегчало. Сомнений не было: она просто попала на какого-то сумасшедшего, или дурака, или самозванца, – в его рассуждениях не было ни одного разумного слова. И только мадам Симона, пришедшая позже других, приняла эту историю всерьез: – Боюсь, что этот нотариус не такой уж безумец, дорогая моя Фату. Во-первых, в этой профессии психов не бывает: те предпочитают изображать Наполеона, Христа или фараонов. Во-вторых, такое занятие требует полного отсутствия фантазии. А этот мэтр Вермуле рассказал тебе настолько дикую историю, что вряд ли ее можно выдумать. – Симона, вы не смеете защищать этого беспардонного койота! – загремел господин Софронидес. – Конечно, уж не мне, которой чиновники запрещают указывать в документах мой пол и мое имя в женском роде, вступаться за этих людей, исполнителей подлых деяний, приверженцев идиотского законодательства! И тем не менее в данном случае ситуация достигла такой степени кретинизма, что выглядит вполне правдоподобной. У кого-нибудь из вас есть знакомый адвокат? – У меня есть! – воскликнула мадемуазель Тран. – Это друг Месье. – Какого Месье? – Моего пуделя. – Ах да… И что – твой пудель близко с ним знаком? – Да. – До того близко, что его можно попросить о небольшой услуге? – Думаю, да.