Эта сторона дома была солнечной, да и дорога проходила с другой стороны, так что здесь не пылили машины. За покосившимися железными столбами с веревками начинался склон, заросший высокой травой, с которого отлично просматривались утопающие в зелени крыши Кирпичиков – кирпичных домов на Центральной, красная черепица школы на улице Ермака и блестящие, словно алмазы, острые грани теплиц за поселком. Галина Сергеевна складывала последний, вкусно пахнущий солнцем и летом пододеяльник, когда из открытого окна на первом этаже послышался высокий прерывистый вой. Она бросила на землю большой алюминиевый таз и семенящей рысцой поспешила за угол, к своему подъезду. Ванечка выл и плакал, не открывая глаз. Его голова металась по подушке, редкие длинные волосы прилипли ко лбу и щекам, потемнев от пота, изо рта стекала струйка слюны. Галина Сергеевна привычным движением окунула в миску с водой кончик махрового полотенца, отжала и приложила ко лбу сына. Вой оборвался на высокой ноте. Ресницы Вани дрогнули, он всхлипнул и проснулся. – Мам-ма, – прошептал он, хватая ее за руку, – мама, страшно! – Тихо-тихо, мальчик мой. Это сон. Плохой сон, – успокаивала его Галина Сергеевна, а у самой замирало сердце. Плохие сны снились Ванечке нечасто. И потом обязательно происходило что-нибудь нехорошее. Словно ее несчастный ребенок мог каким-то невероятным образом предвидеть грядущие беды. – Ходить. Ходить! Ваня спустил с дивана ноги и поднялся во весь рост. Даже учитывая сутулость, он едва не задевал головой скромную трехрожковую люстру с простенькими плафонами белого стекла. Притопывая в нетерпении, он бестолково тыкался руками в короткие рукава чистой рубашки, повторяя: «Ходить. Много ходить». – Не уходи далеко, милый, – обреченно вздохнула Галина Сергеевна, провожая его до дверей. Несмотря на диагноз – слабоумие, – двадцатилетний Ваня Охрипов был существом тихим и безобидным. Любил собак и кошек, ловил стрекоз у реки, но близко к воде не подходил – боялся. В Панельках Ваню знали и жалели. Обижать несчастного долговязого паренька считалось позорным, а потому даже разбойники-близнецы Толик и Саша Тимофеевы из пятого дома никогда не осмеливались его дразнить. Ваня быстрым шагом пересек длинное пространство двора между рядами домов, глядя себе под ноги и что-то бормоча. Остановился на краю дороги, долго смотрел налево, потом направо, перешел на другую сторону и направился к мосту. Мимо проехал шестичасовой автобус до райцентра. Парень остановился и помахал ему вслед. С заднего сиденья кто-то помахал в ответ. Ваня улыбнулся, но тут же нахмурился снова и быстро пошел вперед, шаркая ногами в пыльной траве на обочине. Солнце припекало ему плечи и затылок. * * * Серега сидел на перевернутой бетонной урне и смотрел в конец дома напротив, ожидая, когда из-за него появится стройная девичья фигурка. Невысокая и хрупкая, Ника совсем не походила на свою слоноподобную мамашу ни телосложением, ни чертами лица. Только большие серые глаза, ясные, внимательные, были такими же, как у Лидии Семеновны. Серега Никину мать побаивался, как, впрочем, и многие в поселке, а потому предпочитал дожидаться подругу возле соседнего подъезда. Время шло, а девушка все не появлялась. Вытянув из кармана телефон, Серега посмотрел на часы. Цифры на экране заставили его насупиться – было без четверти семь. Ника уже с полчаса как должна была вернуться. Поддавшись неожиданному холодку тревоги, Серега резко поднялся на ноги и, по-бычьи наклонив коротко стриженную голову, пошел наискосок через длинный двор Панелек. В Старый поселок вела одна-единственная дорога, так что разминуться с Никой он не опасался. Мало ли почему она могла задержаться? Может, товар привезли? Купание, судя по всему, откладывалось, но не встреча. Среднего роста, широкоплечий и смуглый от загара, Серега Царев быстро шагал по выбитому асфальту, хмурясь и упрямо сжимая губы, еще по-детски полные, но уже окруженные тенью щетины. Месяц назад ему исполнилось восемнадцать, и он считал себя взрослым, что бы там ни говорила мама. Завернув за угол крайнего дома – четырехэтажной панельной коробки, одной из шести, которые и составляли этот, обособленный от поселка, район на Заречной улице, – он оказался на дороге. Она плавно сбегала с холма к мосту, и там, ближе к середине, горбилась у перил одинокая мужская фигура. До самых буйно и дико разросшихся деревьев Старого поселка на другом берегу реки больше никого не было видно. Пустынная дорога серой лентой ныряла в них и исчезала в тени. Низкое солнце уже не палило так безжалостно, но раскаленный за день асфальт щедро возвращал накопленный жар, так что о прохладе можно было и не мечтать. Спускаясь к мосту, Серега покосился в сторону пляжа – не опоздай Ника, они уже купались бы там! Он снова нахмурился и прибавил шаг. Опаздывать было совсем не в Никиных правилах. Она отличалась болезненной пунктуальностью, над чем Серега, относившийся к жизни значительно проще, посмеивался время от времени. На мосту – невиданное дело! – ему встретился Ваня-дурачок. Долговязый и такой сутулый, что под футболкой выпирали лопатки, похожие на обломки крыльев, с длинными худыми руками и такими же длинными худыми ногами, он напоминал странную птицу. Он топтался на месте, опасливо косясь на ленивую коричневатую воду. Внизу, на узкой полоске ржавого песка, бесилась стайка подростков. С визгом и писком они носились друг за другом, прыгали с разбега в мелкую рябь. – Иди домой, – посоветовал Ване Серега, проходя мимо. Тот испуганно посмотрел на него и скривился, дернув губами. – Стра-ашно, – прошептал он, неожиданно сунувшись Сереге прямо в лицо. Брызнула слюна. – Тьфу ты! – Серега отмахнулся, вытер щеку и повторил с нажимом: – Ваня, иди домой! Лицо паренька снова скривилось. Большие влажные губы задрожали, словно он собирался заплакать, но вместо этого послушно повернулся и побрел в сторону Панелек, втянув голову в плечи и что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Оставив за спиной обмелевшую за лето Камышовку, Серега и думать забыл про Ваню-дурачка. Он быстро миновал старое пожарище, заросшее одичалыми яблонями вперемежку с молодыми елями и осинами, и вышел на улицу Ленина. Она единственная, если не считать десятка дворов в Тропинках, уцелела в Старом поселке после давнего пожара. Магазинчик «Продукты», под который переделали старый кирпичный гараж на одном из пустующих участков у дороги, оказался закрыт. Дверь перечеркивала стальная полоса, из прорези в которой выпирала тронутая ржавчиной петля для навесного замка. Сам замок, весьма внушительного вида, вполне себе присутствовал. Больше похожий на ларек, этот магазинчик, куда Ника устроилась продавщицей на лето, работал до шести, и она явно ушла, но куда? Серега в растерянности потоптался перед запертой дверью, зачем-то заглянул в зарешеченное окно, но ничего не смог разглядеть. Пнув попавшуюся под ноги жестянку из-под пива, он достал телефон и в очередной раз набрал Никин номер. Не дослушав равнодушное сообщение автомата, попытался сообразить, куда могла подеваться девушка. Думать мешали разочарование и гнев – они ведь договорились встретиться! Меньше чем через месяц Ника уедет в город, в институт, а Серега отправится в армию с осенним призывом. От обиды и недоумения его бросило в жар, сами собой сжались кулаки. Ведь она же говорила, что это последнее лето перед разлукой! С трудом справившись с эмоциями, он свернул с улицы Старого поселка и углубился в заросли кустарника, решив, что единственное место, куда она могла отправиться, – дом отца. Серега там никогда не бывал, но по Никиным рассказам знал, что ее отец живет у продавщицы из «Тысячи мелочей» где-то в Тропинках, за пустырем. Полный решимости высказать девушке свое негодование, Серега напролом продирался сквозь дикую малину. «Найду, – думал он, – и все, блин, выскажу!» Впервые по-настоящему он заметил Нику Бойко на линейке первого сентября. Стоял и таращился на нее, как последний дурак. Даже рот приоткрыл и не слышал, как классная сердито пыталась приструнить свой шестой «А», покрикивая на галдящих мальчишек и хихикающих девчонок. Ника стояла совсем рядом и что-то рассказывала кривоногой Машке. Прямая, как по линейке прочерченная челка завешивала лоб, а из-под нее на Машку смотрели удивительно чистые глаза. Губы шевелились, но слов Сережа не разбирал. Только смотрел и смотрел на девочку, залитую мягким светом сентябрьского солнца, не в силах поверить, что проучился с ней в одном классе целых пять лет! Позже он часто думал, как бы поступил, если бы мог знать тогда, что жизнь превратится в муку на долгих четыре года. Ника никак не реагировала на его неумелые попытки привлечь внимание, разве что была всегда неизменно вежлива. Даже тогда, когда, сгорая от разочарования, он делал глупости вроде кнопок на ее стуле или дерганья за косы. «Зачем ты так?» – спрашивала она, серьезно заглядывая ему в глаза, и Серега заливался краской стыда. Все изменилось на экзаменах в девятом классе. ОГЭ был для Сереги чем-то вроде прыжка в ширину – чтобы попасть в десятый, нужно было набрать необходимое количество баллов, а чтобы их набрать, предстояло вывернуться наизнанку. Но Ника-то стопроцентно останется в школе, а значит, и Сереге нужно было пробиться. Дошло до того, что русичка, оценив его потуги, сама напросилась помогать… В утро перед последним экзаменом Серега пришел к школе слишком рано. Он уселся на «трибуну» – три жалкие скамейки перед спортплощадкой и замер, ни о чем не думая. Предчувствие провала грызло его всю ночь, не давая спать. – Сережа, ты нервничаешь? Не веря своим ушам, он вскочил на ноги и с глупым видом вытаращился на Нику. Она заправила волосы за уши и закрепила нарядным ободком. В утреннем свете мелкие камешки на нем сияли и переливались белым и синим, словно бриллиантовая корона. – Можно, я с тобой посижу? – спросила она снова, не дождавшись ответа. Серега, лишившийся дара речи и возможности дышать, только кивнул и рухнул обратно на скамейку. Ника аккуратно расправила короткую юбку и присела рядом. – Я тоже нервничаю, – вздохнула она. – Ты? – выдохнул наконец Серега. – Ты же отличница, с чего тебе нервничать? Она пожала плечами. – Я экзаменов боюсь, – призналась Ника и повернулась к нему. – Просто сердце каждый раз останавливается от страха. Сердце останавливалось у Сереги, вот прямо сейчас и замирало, правда, по другой причине, так что он мог посочувствовать Нике совершенно искренне. – А ты не думай об этом. Забудь про экзамен. Представь, что это просто контрольная. Ты же их как семечки щелкаешь. По ее лицу проскользнула тень улыбки, но глаза остались печальными. – Спасибо, я попробую. – Даже не сомневайся, сработает. Только представь как следует! У него кружилась голова от ее близости, от тонкого запаха чистых волос, от того, что, сама того не замечая, она легонько касалась его локтем. О том, что сам сидел и боялся еще пять минут назад, он уже напрочь забыл. Весь мир сузился до облупленной скамейки за школой, теней от старой липы, гуляющих по ее круглым коленкам, и розовой щеки, покрытой невесомым, золотившимся в утреннем свете пушком. – А ты, оказывается, добрый, – удивленно сказала Ника и задумчиво, как-то по-особенному внимательно на него посмотрела. Серега замер. Сердце пропустило очередной удар и никак не хотело запускаться снова, а когда запустилось, принялось молотить отчаянными и сильными толчками, сбивая дыхание. После экзамена они возвращались из школы вместе. Окрыленный, Серега каким-то чудом наскреб необходимый минимум… * * * Тропинки так прозвали не зря. Нормальных дорог здесь не было, но через огромный пустырь, заросший травой по пояс и густым кустарником, вели народные тропы. Они разбегались и соединялись снова, направляя Серегу к цели. Первый дом возник неожиданно: кусты расступились, и Серега уперся носом в посеревший от времени штакетник. Немедленно загремела цепью и залаяла собака. – Эй, есть кто? – крикнул он, опасаясь подходить слишком близко. Проверять длину цепи не хотелось. – Что надо? – отозвался из-за забора мужской голос. – Кто там? – перебил его женский и добавил несколько слов не по-русски. «Цыганский дом!» – осенило Серегу. В Тропинках было всего домов пять-шесть, остальные после пожара никто не восстанавливал. Район этот считался местными трущобами, чего только стоил дурной славы «цыганский дом». Серега слышал, что теперь в нем обитает большая семья не то таджиков, не то узбеков, но когда-то здесь действительно селились цыгане и доставляли жителям Старого поселка немало хлопот… – Я ищу продавщицу из «Тысячи мелочей», – ответил он. – Не подскажете, где она живет? – С другой сторона иди. Синий дом будет. Иди, собака злишь. – Спасибо! Серега почесал исхлестанную травой лодыжку и побрел вдоль забора. Небо начинало темнеть, и ему не терпелось поскорее выбраться из зеленого лабиринта к нормальному человеческому жилью. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – в который раз равнодушно сообщил Сереге автомат. В груди шевельнулся кусочек льда, заставив парня зябко повести плечами. А если Ники не окажется и у отца? Сквозь заросли одичавшей малины проглянули огоньки. Синие стены дома в сумерках казались совсем черными, зато два окна манили приветливым теплом желтого света. Серега выдрался из кустов, не обращая внимания на расцарапанные в кровь руки, и одним прыжком перемахнул невысокий заборчик. Сейчас его не волновало, есть ли во дворе собака и как отреагируют хозяева на столь бесцеремонное вторжение. Его слегка потряхивало на нервяке. Чтобы отыскать вход, пришлось обойти дом. Отмахиваясь от осмелевших к вечеру комаров, он поднялся на крыльцо и постучал. Понимание, что Ники в доме нет, пришло одновременно с появлением ее отца в проеме открывшейся двери. Высокая суховатая фигура, освещенная со спины, замерла на пороге. Андрей Бойко молча разглядывал Серегу с неразличимым в темноте выражением лица.