Тайный «штрейбрейхер», папа Костаса понтийский грек Виктор, избежав побиения другими таксистами, благополучно доставил нас в Уранополи, прямо к причалу. На причале нас уже ждал катер от «губернатора Дафни» Яниса. Капитан катера Юра, пожав нам руки, вручил мне наши с батюшкой диамонтирионы, оформленные и полученные без нас (!) и вонзил ручки акселератора (или как уж там это у катеров называется) до упора, отчего нас с Флавианом вдавило в кресла посильнее, чем в спортивном автомобиле. В Дафни нас уже ждал пикап с нашим несколько постаревшим и поседевшим Игорем за рулём, который, сходу забросив наши вещи в кузов, принял с места и, почти не сбавляя скорости на поворотах, понёсся вверх от пристани, в сторону Кариеса. А куда ты нас везёшь? — спросил я Игоря, заметив, что мы проскочили мимо поворота к скиту отца Никифора. — В Архангельскую келью, отец Никифор благословил сразу везти вас к папе Герасиму. — Как он? — Ещё жив, в сознании, прощается со всеми, кто к нему приезжает. — Много приезжает? — Сам увидишь! *** Увидели мы уже вскоре. Метров за сто пятьдесят от ворот в Архангельскую келью, на обочине вдоль лесной дороги, сужая её до почти полной невозможности проехать, стояли приехавшие из афонских монастырей и скитов машины. Некоторые были мне знакомы — проползая со сложенными зеркалами впритирку мимо них, я отмечал про себя: Дохиар, Григориат, Афанасиевская келья, Ильинский скит, этих не знаю, этих тоже, это Ивирон… Папа Герасим был из «последних могикан» подвижничества, приехавших на Святую Гору в первой половине двадцатого века, и пользовался большим уважением и авторитетом среди разнонациональной братии афонских монастырей. Поэтому принять последнее его благословение возжелали многие. Отец Никифор встретил нас в воротах кельи и провёл мимо переполненного гостями архондарика куда-то во внутренние помещения. — Вы подождите здесь минут тридцать-сорок, — сильно похудевший и ставший совсем седым за те полтора года, что мы с Флавианом не приезжали на Афон, отец Никифор смотрел на нас мудрыми грустными глазами. — Сейчас у старца игумен Ватопеда, потом зайдут «большие люди» из России, потом я вас проведу. Ночью, когда я дежурил у постели папы Герасима, он сам спрашивал о вас обоих! — О нас! — поразился я. — Такой старец, видящий столько народа, и помнит каких-то там нас? — Как видишь, помнит! — кивнул отец Никифор. — И Флавиана, и тебя по именам спрашивал, сможете ли приехать. — Слава Богу, смогли! — Папа Герасим только телесно совсем немощен стал, — продолжил отец Никифор. — Духом он бодр и умом ясен поразительно! Всё и всех помнит, говорит тихо, но внятно и очень важные вещи, вы его каждое слово ловите и запоминайте! — Хорошо! — кивнули мы с Флавианом. — Ну, молитесь здесь пока, я за вами приду! — сказал отец Никифор и вышел, прикрыв дверь комнатки, в которой он нас оставил. *** Молились мы с батюшкой, вероятно, больше часа, прежде чем за нами вернулся отец Никифор. — Пошли, братие! — он распахнул нам дверь в коридор. — «Большие люди» из России сейчас выйдут, вы зайдёте за ними. «Большие люди» и вправду вышли сразу же, едва мы приблизились к двери, за которой была келейка папы Герасима. Их было трое, я их сразу узнал — слишком часто их фото мелькают в новостях интернета и телевидения. Называть их не буду, но я, бесспорно, не предполагал, что люди будут настолько «большие»! Лица у них выражали сосредоточенную задумчивость, они вышли быстрым шагом из помещения, даже не взглянув вокруг. Мы вошли к старцу. — Флавианушко! Алёшенька! — тихо проговорил папа Гесрасим, улыбнувшись какой-то небесной улыбкой, когда мы с батюшкой подошли к его одру. — Моё послушание закончилось, а вам ещё надо потрудиться пока… Мы присели у его кровати на стоявшие рядом стулья. — Сейчас непросто будет в России, — так же тихо продолжил старец, — и во всём мире будет непросто… Но вы не смущайтесь и других укрепляйте — всё, что будет, это от Бога, по Его Любви, это всё нужно, чтобы больше людей спаслось! Папа Герасим затих, прикрыл глаза и замолчал на какое-то время, потом снова поднял веки и взглянул на нас словно откуда-то сверху, из Света, который струился из его ясных, совсем не стариковских глаз. — Если бы вы знали, что нам всем Господь приготовил Там! — он вздохнул тихо и как-то легко-легко. — Надо ещё просто потерпеть, потерпеть и подержаться за веру и за молитву! Остальное Христос Сам сделает, а «претерпевший же до конца спасётся» (Матф. 24:13). Ты, Флавианушко, молись и укрепляй паству, жалей их, немощных, и учи жалеть друг друга — это сейчас главное, это надо суметь в сердцах сохранить! А ты, Алёша, всё смотри, запоминай и пиши, пиши — пусть люди через это больше узнают о Спасении, молись и пиши, деточка! Бог твой труд благословит и тебе поможет. Идите, братие, я вам всё сказал, что вам потребно. Простите меня и молитесь о мирном отшествии моем! — Простите нас, отче! — мы с Флавианом повалились в земном поклоне у ложа старца. — Простите и благословите нас, грешных! — Бог вас благословит! — прошептал папа Герасим и слабой рукой осенил нас крестным знамением. Мы вышли. *** Через два дня папа Герасим почил о Господе. Мы всё это время провели в скиту у отца Никифора, «отводя душу» в молитве и афонском житии после нашего активного европейского «турне». Казалось, что мы в Раю! *** На следующий день после погребения старца, в котором приняло участие, наверное, пол-Афона, мы с Флавианом перебрались в Пантелеимонов монастырь, чтобы оставшиеся несколько дней на Святой Горе помолиться в любимой нами обители и повидать своих пантелеимоновских друзей-монахов. *** Отец Александр принял нас, устроил в две отдельные одноместные кельи в нешумном конце коридора на одном этаже с трапезной, чтобы нам с Флавианом удобно было зайти туда попить чаю из афонских трав с сухариками, которые всегда были наготове для оголодавших паломников. — Ну, отцы! — улыбаясь из-под густых усов, расспрашивал он нас: — Расскажите хоть про Милан, откуда вы прилетели, что вас там впечатлило? — Гламур, отче! — взглянув на Флавиана и увидев, что он готов уступить мне инициативу в повествовании, начал я. — Сплошной гламур и откутюр! — Что это за слова такие? — засмеялся схимонах. — Я таких не слышал, что они означают? — Hautecouture, отче, чтобы вам, неграмотным и дремучим монахам, было известно, переводится как «высокое шитьё», по-итальянски это звучит как AltaModa, — я изобразил на лице выражение крайней снисходительности. — A glamour — это типа «шарм», «обаяние», ну как бы тебе объяснить, чтобы было понятно…