Бумажку в джинсы сложил Саня-мальчик. А сюда вошла Саня-девочка. Без всяких джинсов, без всяких карманов и без всякой бумажки. И без всякого пароля. Саня жалобно глянула на экран. «Time remaining – 19, 18, 17, 16…» Как же отсюда назад-то, отчаянно думала она – или не думала ничего, а просто металась по этой темноте, которая поймала ее и не хотела выпускать обратно. Как же про выход-то я не дотумкала, когда сюда влезла, а? Как же так, а?.. 11, 10, 9… Через зеркало, что ли, которое экран? Там табличка… это я в интерфейс попаду и сама табличкой стану, да? Да?.. 6, 5, 4… Вот что сейчас будет, думала она, стоя посреди зала. Инвертор? Взрыв? Огонь?.. Но не было ни инвертора, ни огня: таймер дотикал до нуля – и включились красные лазеры, те самые, которые уже были. Они опять пронзили Саню, и та опять ничего не чувствовала, потому что они не оружие, а просто визир – чтобы ее увидели призраки. И те увидели. Откуда они взялись, Саня не поняла, потому что стояла, опустив глаза и голову, и руки, и плечи, и всю себя, будто она пальто на вешалке; а те опять бегали вокруг и галдели – разумеется, матом, – и куда-то вели ее, Саня не видела, куда, потому что ей было всё равно, ну абсолютно, титанически всё равно… Глава 17 в которой слишком много зеркал Не было ничего. Потому что самой Сани больше не было. А значит, и всего остального тоже. Были, правда, зеркала. Они были повсюду: снизу, сверху, со всех сторон… Кроме них, точно ничего не было. Интересно, это всегда так, думала Саня, – когда ничего нет, даже тебя, всегда есть хотя бы зеркала? А бывает так, что нет даже зеркал?.. Стоп. Если меня нет – кто всё это думает? Значит, есть, как минимум, зеркала и тот, кто в них думает. Может, это не я? Может, это кто-то другой вместо меня? А как определить? Саня пыталась понять, может ли она думать чужие мысли. Если зеркала могут ее не отражать, или отражать не ее – то почему бы и нет? Может, ее ум – тоже зеркало, которое отражает что-то там, понять бы только, что… Стоп, стоп, стоп. Как-то это неправильно – ставить себя в такую зависимость от зеркал. Саня – это Саня, а зеркала – это зеркала. Мухи отдельно, котлеты отдельно. Даже если ее нет – нет именно ее, и всякие зеркала тут ни при чем, это сто пудов. Просто их слишком много. Когда чего-то или кого-то слишком много, то тебя на этом фоне как бы и нет. Если какой-нибудь крикун разбазарится рядом по телефону – то уже как бы и нет ни тебя, ни твоих мыслей, только его голос, который орет прямо в твоей голове, и ничего в ней больше нет, кроме этого базара, жрущего твой мозг. То же самое с телевизором: когда он работает – есть только он. Зрителей в этот момент нет, они пустые антенны, заполненные чужими словами. Хорошо, что у Сани в доме телевизора никогда не было, она только видела в других местах. В гостях, в кафешках всяких. Они с папой когда-то в пиццерию ходили, когда еще Юли не было. То есть они часто ходили, конечно, не один раз, а вот именно тот поход запомнился Сане тем, что вокруг была куча семей, и все с мамами, и было как-то стыдно за папу, что ли. Что все с мамами, а они без. Хоть папа и не виноват, мама просто умерла, когда Саня еще на человека не была похожа, так, гуманоид какой-то. Это папа говорил такими смешными словами, и Сане не было обидно. Она знала, что раз папа говорит – то не обидно. Слова – они ведь у каждого разные, хоть вроде и одни и те же… Стоп. Я сейчас вспоминаю, кто я, думала Саня… допустим, даже неправильно вспоминаю, будто я девочка, хоть я мальчик, привыкла просто, но не это важно, совсем не это… а что? Какая-то мысль мелькнула и никак не хотела возвращаться, как ни тяни ее за хвост. Ну ладно, не хочешь – не надо. Всё равно меня нет, так что мыслью больше, мыслью меньше… Сколько меня нет? День? Неделю? Год?.. Сколько прошло с тех пор? Тут вообще есть время? Если бы я была – я бы умерла от голода, от жажды… то есть меня тогда всё равно бы не было. Что в лоб, что по лбу. Меня и так нет, хорошо еще, что не мучилась… А почему, кстати, меня нет? Меня же никто не убивал, не резал, в инвертор не загонял. Меня просто оставили здесь, и всё. И я перестала быть. Почему?.. Это такое место, где перестаешь быть? Наверно, это и есть настоящий Тихий дом, понимала Саня и ничего не чувствовала, кроме того, что понимает это. (Конечно, что она могла чувствовать-то, если ее не было?) Тихий дом, астрал и нирвана, омега всех устремлений, как было сказано… где? В какой-то сетевой легенде. Саня думала, что это всё туфта, эти легенды, – и они-таки туфта, но в каждой легенде, получается, есть кусочек правды, окруженный со всех сторон туфтой, как орех в рафаэлло, облепленный этой приторной кашей, которую Саня соскребала в детстве и оставляла на тарелке – пусть папа подъест, он за ней всегда всё подъедает… А орех – это святое. Как там в «Ледниковом периоде»?.. любимый Санин мультик был, она не смотрела его уже лет сто, наверно, а сейчас пересмотрела бы, повспоминала, как оно всё… Стоп. Если я… – изо всех сил думала Саня, – если меня сейчас нет – то чьи тогда это воспоминания? Кто тогда всё это помнит? – поймала она наконец ту самую, ускользнувшую от нее мысль. Кроме меня, этого никто не может помнить, потому как тот же папа, скажем, хоть и был там, и видел почти всё, что и я, но он ведь из себя это видел. Другими глазами, другими мозгами, другим всем. А вот это, моё, – это помню только я. Только я и больше никто во Вселенной. Значит, я всё-таки есть? – понимала Саня, и какие-то эмоции просыпались в ее прозрачной, как зеркало, сердцевине. – Я помню, следовательно, существую. Не сеть помнит, не гугл, не жесткий диск, а я, настоящая я. Почему же я решила тогда, что меня нет? Ведь вначале я всё-таки была, – вспомнила Саня. – Когда меня привели сюда… или не привели, а просто были тут вначале, галдели, держали почти что за сиськи, а потом куда-то делись, а я осталась в этом месте… если это место. Если его можно так назвать. Это, наверно, никакое не место, а просто Тихий дом. Настоящий, внутренний, откуда никто не уходит… Но стоп: почему я вбила себе в голову, что меня нет? Голова-то, кстати, есть? Саня попробовала нащупать голову. Раньше, когда она только попала в эту клетку, в которой не отражалась ни справа, ни слева, ни спереди, ни сзади, ни сверху, ни снизу – ни в одном из зеркал, которыми были все бесконечные ее стороны, – раньше она вроде как-то ощущала руками свои волосы, свое тело, одежду. И даже видела себя – грудь, живот, руки-ноги, всё как надо. Но зеркала, не отражавшие ничего, кроме бесконечно размноженных самих себя, внушали Сане, что ее нет и не может быть, раз она висит в пустоте. Она может делать сколько угодно шагов в какую угодно сторону, и ей даже будет казаться, что она двигается, – но на самом деле это бред, потому что двигаться нечему. И некуда. Очень скоро Саня убедилась в том, что она собственный бред, не более того. Ей перестало казаться, что у нее есть тело, руки-ноги, что она их видит, может их потрогать; на самом-то деле она прозрачная, и руки трогали то, что и отражали зеркала – пустоту. То есть ничего не трогали. После очков-перевертышей какое-то время не можешь приспособиться к настоящему праву-леву, но это быстро проходит, и очень скоро ты уже видишь то, что подсказывает тебе мир… Но что, если она их не сняла, а надела? И теперь самое время их снять? Вот только как? Только что ей казалось, что у нее всё-таки есть голова, а сейчас руки снова трогали пустоту, которую показывали зеркала… …руки? Значит, у нее есть руки? Откуда они растут – это другой вопрос; но, как минимум, они есть. Саня ничего ими не чувствовала, – но не чувствовала ими, а не просто. Хотя… вот, кажется, уже что-то, – и ладони поймали шероховатость ткани на животе, и глаза ухватили контур тела, только зыбкий какой-то, будто она боковым зрением его видит, а не напрямик… Надо выгнать, вытолкать из ума эту кричащую пустоту, которая, как телевизор, съела мой мозг. Как ее вытолкать? Чем? Вытолкать можно только чем-то, пустотой ничего не вытолкаешь, даже пустоту. Надо думать, поняла Саня. Думать и вспоминать. Думай, приказала она себе. Думай крепко, думай усердно, изо всех сил думай, рыцарь Александра! И она думала изо всех сил, вспоминая папу, танчики, аквапарк, плавание верхом на Юле, плавание Юли верхом на ней, жлоба, который не пустил их на пляж, тропинку в скалах, по которой Юля потащила всех, несмотря на папины вопли; и как она выкрасила зеленкой всю голову и шею, когда папу облили, а Саня хотела сделать себе зеленый нос, но она не дала; и Лёху, который отогнал когда-то гопов от Сани с Муськой, хоть и сам чуть штаны не испортил; и Пол-Иваныча, вечно натягивавшего ей четвертные, и Яну, которая стала программой, но всё равно была и будет всегда… С каждым лицом, словом, взглядом, оживающим в памяти, пустота отходила, расступалась по углам, а в центре плотнела и крепла живая Саня, трогавшая себя сверху донизу. Она была как слепой паралитик, которому вернули подвижность и зрение; она хваталась сама за себя, за свое тело, свою жизнь и воспоминания, чтобы не бухнуться обратно в пустоту. Вот ее плечи, вот волосы, которые, оказывается, щекочут шею – раньше это было фу, а теперь она ловила каждое живое касание к своей коже, бесспорно говорившее Сане, что она есть, – вот и сама шея, и медальон… Медальон? Ну да, Сударыня же потребовала, чтобы Саня нацепила… то есть нацепил его, как старинная барышня. Сударыня… Хотя стоп: при переходе ведь всё исчезло, вся Санина одежда вместе с самим Саней-мальчиком… Выходит, что всё исчезло, да, – кроме медальона. Ну, это же Сударыня, не удивлялась Саня. Это же ее штукенция. Вот заговорила бы она бумажку с паролем… но об этом лучше не надо. Честно говоря, она надеялась на то, что Сударыня бессмертна. Раз она такая крутая… но нет, не надо. Вот просто не надо, и всё. Саня поднесла к глазам медальон – теперь она хорошо, хоть и мутновато, видела и его, и свои руки, – и открыла. Зеркало. Без всякой Сани, да. Лучше не заглядывать, а то опять перестану быть, решила она и нырнула обратно в свою жизнь. Раньше у нее – ну, то есть у него еще тогда – было много вещей: книжки, машинки, часы с будильником, серебряные близнецы на цепочке, вроде вот этого медальона. Это потом они как-то потеряли цену, и Саня переключилась с реальных вещей на виртуальные – на мультики, игрушки всякие, или просто на интернет, который сам по себе как игрушка. И даже книги она теперь добывала в сети и читала с айфона – всё удобней, чем таскать с собой бумажные килограммы… Их нельзя потрогать, но это как-то и не было важно: оно есть во мне, – на том и спасибо. Как Яна, вдруг поняла Саня, – которая тоже есть, но только во мне, и больше нигде. Не потрогаешь, не обнимешь. Хорошо, что вещи не умеют думать и чувствовать, и их не так жалко. Хотя часы ей очень жалко было, которые то ли она посеяла, то ли увели их… С будильником, который прикольным таким мультяшным голосом говорил – «просни-и-и-ись…» Что такое? Саня по-прежнему держала перед собой раскрытый медальон. Ей показалось – или там проступила какая-то тень или контур? Знакомый, но совсем зыбкий, мелькнул – и нету? Так, стоп. Что она делала? Она ничего не делала, она думала. Крепко, усердно думала, изо всех сил. Вспоминала. И, может, говорила вслух, как она иногда делает, если очень-очень задумается. Так. Голосовой пароль… Что она могла говорить? Сетевые книги, которые не потрогаешь. Вещи. Близнецы на цепочке – они и сейчас где-то валяются, в косметике, наверно… Часы. Время. Сколько сейчас времени?.. Будильник, прикольный скрипучий будильник, который зудел, как комар – «просни-и-ись…» Саня сжалась в плотную точку: из зеркальца на нее явственно выглянула девчачья физиономия. Ее физиономия. Выглянула и пропала, как окно вылетевшей программы. Она отражается. Кажется, Сударыня еще круче, чем она думала. Была круче… но стоп. Что-то вызвало это отражение, не само же по себе оно… – Проснись! – вдруг громко позвала Саня, отчетливо слыша свой голос. – Просни-и-ись!.. – и еще плотнее сжалась каждой клеткой своего живого, явно ощущаемого тела. В зеркале появилось – и больше не пропадало – ее отражение. Кудри, губы, глаза (Саня тут же заметила, что они не накрашены, а щеки в пятнах, как от диатеза, но совсем не огорчилась), – вся живая Саня, как есть, даже прыщик на виске, единственный ее, который она замазывала, а сейчас не успела… А сзади, в необъятном зеркале за Саниной спиной, теперь виднелся… Саня изо всех сил вглядывалась в медальон, не решаясь повернуться. Потом всё-таки повернулась. И сразу, не раздумывая, шагнула в проход, открытый в зеркальной стене. Не шагнула даже – прыгнула, вброшенная ногами-пружинами, которые сделали этот бросок прежде, чем Санина голова сообразила, что к чему. И упала на пол. Не зеркальный – обыкновенный. Ворсистый, с ковролином. Протертым вот здесь, вот здесь и здесь, как она помнила. На родной пол ее собственной комнаты. Глава 18 в которой всё заново Подожди еще, говорила себе Саня. Вдруг это мираж, фантом, фата моргана? И снова, снова, снова проверяла каждую деталь, каждую наклейку на шкафу, каждый брошенный учебник… Потом оставила и просто сидела на полу, как в детстве. Сейчас день, думала она. Или скорее утро. Какого месяца, какого года?.. Сколько ж ее не было дома-то? сколько земных времен прошло, пока она кисла в зазеркалье? Сутки? Полгода? Восемь лет? Юля небось все морги обзванивала, весь город на уши подняла, полицию, волонтеров… Под дверью шурхнули шаги. Усталые, шаркающие – так никто у них не ходил. Кто это?.. Здесь теперь чужие? Это больше не ее квартира?.. Постучали. Саня сделалась статуей и не дышала. – Ты здесь? – спросил Юлин голос. Или не Юлин, а похожий, будто его выжгли на солнце. – Что с тобой?.. Юля. Отфотожабленная Юля. С глазами, которые царапины. Спрашивает, как если бы видела Саню секунду назад. То есть никто не обзванивал морги и не поднимал город на уши? Выходит, Саня вернулась прямо в… (надо же, не разрядился айфонище, хоть и на последнем издыхании) …прямо в… ну да, так и есть. Она вернулась прямо в то утро, когда позорно сбежала от постаревшей Юли. Значит, всё заново. Значит, версия 1.1… – Ничего, – бодрым голосом выкрикнула Саня. – Просто… гормональное. Нервы шалят. – Ты откроешь мне?