– Давай лучше начистоту, Леля. Зачем ты здесь? Кий хлестко щелкнул по шару из слоновой кости. Биток завертелся юлой, медленно пополз к ближайшей от Ольги лузе, завис на самом краешке, качнулся и все же рухнул в перепачканную мелом сетку. Старовойтова обернулась. Ее глаза встретились с глазами мужчины. – Только без баек, – сурово предупредил он. – Согласись, что я не заслужил от тебя вранья. Ольга открыто улыбнулась, осторожно поставила кий и картинно развела руки в стороны: – Ладно. От тебя ничего не скроешь, Жорж. Ты – один из немногих в этом паршивом мире, кто читает меня, как открытую книгу. Мне нужна твоя помощь. – Так я и думал, – хмыкнул мужчина. – И какая же? Ольга села за круглый столик напротив него, сняла кожанку и небрежно бросила ее на спинку. – Принеси нам четыре бутылки пива, бой, – не глядя, сказала она подошедшему маркеру. – И чего-нибудь пожевать. Солененького. На собственное усмотрение. Облегающая черная майка-борцовка, выгодно подчеркивающая форму тела Старовойтовой, невольно заставила Жоржа сфокусировать взгляд на ее обнаженных руках. С правой стороны, почти от самого запястья до локтя, тянулась татуировка с изображением русалки. Выше, на самом плече, была выбита еще одна в виде светящего маяка. На левом плече красовалась обвитая колючей проволокой роза, а под ней слово «Бес». В районе ключицы Жорж заметил и еще кое-что. Застарелый шрам от пулевого ранения. На груди Старовойтовой поверх борцовки болтался массивный золотой крест, но не на цепочке, а на эластичном черном шнурке. – Я ищу кое-кого, Жорж, – призналась она. – И решила, что ты сможешь помочь мне в поисках. Слышала, ты одно время профессионально занимался гонками. Тебе вроде даже прочили участие в «Формуле-1»… – Было дело, – хмыкнул мужчина, оторвав взгляд от разрисованных рук подруги. – Гонял, пока мог. Но четыре года назад авария поставила крест на моем увлечении. И на моих амбициях. – Он указал пальцем на обожженную часть лица. – Я тогда чуть копыта не отбросил. Пять дней в коме… Врачи были настроены крайне пессимистично… Но как ты верно заметила пару минут назад, человек – живучая тварь… В общем, мне удалось выкарабкаться. Отделался ожогом и покалеченной ногой. С гонками пришлось завязать… – На профессиональном уровне, – ввернула Старовойтова. – А как любитель? Гоняешь? Только не говори мне, что не гоняешь. Ни за что не поверю. Я тоже умею распознавать ложь, Жорж. Маркер доставил пиво и сушеную соломку на блюдце. Ольга тут же откупорила одну бутылку и сделала большой жадный глоток. Жорж не торопился с ответом, дожидаясь, пока маркер удалится. К пиву он не притронулся. – Почему ты спрашиваешь, Леля? Человек, которого ты ищешь, как-то связан с уличными гонками? – В самую точку, Жорж. – Она сделала еще один глоток, затем сунула руку в задний карман джинсов, достала сложенный пополам лист бумаги, развернула его и положила на стол перед собеседником. Это был фоторобот молодого светловолосого парнишки с маленькими глазками и широкой, как у боксера, челюстью. – Его зовут Николай. И он связан с гонками. Приходилось его видеть раньше, Жорж? Бывший гонщик лишь мельком взглянул на портрет. Ольга криво усмехнулась – Жорж определенно узнал человека на портрете, это было понятно по выражению его глаз. – Если бы я не знал тебя, Леля, – неторопливо произнес мужчина, – я бы решил, что ты из полиции. – Да брось, Жорж! – рассмеялась Старовойтова. – Взгляни на меня. Где я, а где менты… – Но фоторобот ментовский, – пожал он плечами. – Я сняла его со стены возле райотдела. Менты его ищут – это факт. Но я хочу добраться до сучонка раньше них. – Зачем он тебе? – Теперь у меня зародились подозрения, что ты подрабатываешь на «мусоров», Жорж, – снова засмеялась Ольга. – Мордуешь вопросами не хуже, чем на очнике… К чему тебе лишний головняк? Так и масло в чайнике перекипит, братишка. Не засоряй башку. Скажу только, что эта крыса не очень красиво обошлась с одной моей подругой. А мне такие выкрутасы не по душе. Так знаешь его? Или как? – Да, знаю. Видел. – Жорж тоже откупорил ближайшую к нему бутылку пива. – Не скажу, что знаком лично, но… Этот парень не столько гонщик, сколько механик. Хотя иногда и сам пилотнуть может, если надо… – Он сделал небольшой глоток и, выдержав достаточно длительную паузу, продолжил: – Я тебя не из любопытства спрашиваю, Леля… Тут другое. Не хочу, чтобы ты влезла в очередные неприятности… – А этот Николай – разносчик неприятностей, что ли? – Думаю, да, – уклончиво ответил Жорж, а затем, вновь помолчав немного, пустился в объяснения: – Любители гоняют на Выборгском шоссе. Почти каждую ночь. Делают ставки, крутят на этом нехилые бабки… Это, мягко говоря, незаконно, как ты и сама, наверное, понимаешь, но менты смотрят сквозь пальцы. За определенную отстежку, я полагаю… И там не просто каждый гоняет сам по себе, Леля. Есть клубная система… И есть несколько ведущих авторитетных клубов, которые и делают погоду на этих гонках. Я пытался вписаться в систему, но не смог… Гонять под ярмом – это не мое. Я, конечно, время от времени наведываюсь туда, но не принимаю участие в гонках со ставками. Промчусь, бывает, пару раз для души… Сгоню тоску по прошлому… И отчаливаю. А этот твой кадр… Николай… Он в системе. Группировкой, в которую он входит, руководит некто Бизон. Весьма опасный тип. И отмороженный на всю голову… До меня доходили кое-какие слухи… – Какие слухи? – подалась вперед Старовойтова. – Ну… Типа, гонки – не единственное хобби группировки Бизона. У них вроде как есть дела и посерьезнее, – поморщился Жорж. – Говорю же тебе, эти парни – отморозки. Так что, если не хочешь еще одну такую дырку, – кивнул он на шрам Старовойтовой в области левой ключицы, – не суйся к ним. Обида, нанесенная твоей подруге, того не стоит. Однако Ольга несогласно покачала головой и, поднявшись, вернулась к бильярдному столу. Взяв в руки кий, она пристально посмотрела на Жоржа и произнесла: – Я так не думаю. Я давно уяснила для себя одну непреложную истину. Если в этом мире и есть что-то по-настоящему бесценное, так это дружба. Все остальное пыль. – То есть мне тебя не отговорить? – Не-а. Не родился еще тот человек, который смог бы отговорить меня от чего-то задуманного. Я всегда иду до конца, Жорж. Это мое кредо. – А я-то наивно полагал, что мы с тобой просто посидим, выпьем, вспомним молодость… – вздохнул бывший гонщик. – Так и будет, Жорж, – заверила его Старовойтова. – Так и будет. Поверь. Но сначала я хочу повидаться с этим отморозком. – И чем я тебе могу помочь? – с явной неохотой спросил мужчина. – Мне нужна тачка. Хорошая и быстрая. И ни разу не засвеченная на Выборгском шоссе. Найдется у тебя такая, Жорж? Ермаков и Перекатнов молча расположились в разных углах кабинета. При этом они даже не взглянули друг на друга. И данное обстоятельство не ускользнуло от внимания Гурова. Заведующий хирургическим отделением Дмитрий Ульянович, невысокий седовласый старец с большим шишкообразным носом и плотно поджатыми синюшными губами, расположился не на своем привычном месте, за рабочим столом, а в глубоком кресле возле окна. Снял с переносицы очки, протер их и водрузил на прежнее место. Взгляд Ермакова был грустным, но в нем не наблюдалось ни капли беспокойства. Желание сыщиков пообщаться с ним в связи с самоубийством Куприянова ничуть не удивило заведующего отделением. Он принял это как должное. Белый халат Дмитрия Ульяновича был застегнут на все пуговицы. Он буркнул себе под нос что-то неразборчивое. Константин Перекатнов, его заместитель, был значительно моложе. Практически вдвое. На вид ему было никак не больше тридцати пяти лет. Правильные черты лица, уверенный взгляд, гордая осанка, аккуратно уложенные густые волосы. Такие молодые люди пользуются огромным успехом у противоположного пола. Константин занял место на стуле, рядом с выходом, забросил ногу на ногу и демонстративно кинул взгляд на дорогие наручные часы. Его халат в отличие от коллеги был распахнут, выставляя на обозрение стильный костюм в тонкую полоску. Ворот белоснежной рубашки, лишенный галстука, расстегнут на две пуговицы. Крячко, переступив порог кабинета следом за напарником, прикрыл за собой дверь и лениво привалился к косяку. Гуров некоторое время хранил сосредоточенное молчание, наблюдая за лицами хирургов. Интуиция подсказывала сыщику, что между Ермаковым и Перекатновым не существовало взаимной симпатии. – Итак, господа, – наконец произнес он, подходя к рабочему столу Дмитрия Ульяновича, но сел не в его кресло, а сбоку, на место посетителя, откуда по-прежнему имел возможность держать в поле зрения обоих мужчин. – Думаю, мы можем опустить формальности. Наверняка вам уже прекрасно известно, кто мы и какое ведомство представляем. – Наслышаны, – хмыкнул Перекатнов и снова взглянул на часы. – В больнице слухи распространяются быстрее, чем в борделе. Уверен, что во всем здании не найдется даже какой-нибудь глухонемой нянечки, которая не обсуждала бы сейчас с коллегами ваш визит. Непонятно только одно, уважаемые. С чего такой интерес именно к нам и к нашему отделению? Просто я дико извиняюсь, но через пару часов у меня назначена плановая операция… – Мы не отнимем много времени, – заверил хирурга Крячко. – Впрочем… Это будет зависеть от вас. От того, насколько быстро и искренне вы сможете прояснить интересующую нас ситуацию. – Какую ситуацию? – А вы не в курсе? – Голос Станислава наполнился иронией. – Разве слухи тут распространяются не быстрее, чем в борделе? Главный врач вашей больницы несколько часов назад покончил жизнь самоубийством. – Это мы знаем, – кивнул Перекатнов. – Я даже пытался связаться с Елизаветой Андреевной и выразить ей свои соболезнования. Виктор Петрович был моим учителем и наставником. В прямом смысле этого слова. Я учился у него на курсе. У него и у Дмитрия Ульяновича. И история с самоубийством, конечно, паскудная… Неприятная история, я хочу сказать. Еще вчера ты общался с человеком, а сегодня… Сегодня его уже нет. Да… Но нам нередко приходится сталкиваться со смертью. Такая работа… Однако я все еще не понимаю, о чем вы хотите поговорить с нами? Вы намекнули на какую-то искренность… Не так ли? – Нет, – невозмутимо ответил Крячко. – Я не намекал. Я сказал об этом прямо. – А что за искренность? В отношении чего? – удивленно изогнул левую бровь Перекатнов. – Константин… – Гуров посчитал, что ему пора взять инициативу на себя и прояснить ситуацию. – Простите, как вас по отчеству? – Можно просто Константин. Без отчества. – Хорошо, – не стал спорить полковник. – Скажите, Константин, вам было известно о намерении Виктора Петровича свести счеты с жизнью? – Откуда? – удивился Перекатнов. – Если это было что-то личное… – А вам, Дмитрий Ульянович? – повернулся Лев к Ермакову. Старик поднял глаза, пробормотал что-то неразборчивое себе под нос, а затем негромко, но четко бросил лаконичное: «Нет». – Чувствую, беседа может затянуться, – не удержался от комментария Крячко, но напарник осадил его: – Давайте я ускорю процесс. Согласно свидетельским показаниям, покойный Виктор Петрович за два дня до самоубийства не вышел на работу. Однако дома он много разговаривал по телефону, причем на повышенных тонах. И даже ругался с кем-то. Мы проверили мобильник покойного. В тот день он общался только с тремя абонентами. С вами двумя и с Сергеем Александровичем Златогорским… С последним мы уже имели честь познакомиться и пообщаться… Но и это еще не все. – Гуров выдержал небольшую паузу. – За сутки до самоубийства Виктор Петрович был на работе. И весь этот день провел в хирургическом отделении. В вашем отделении, господа. Не в терапевтическом, не в гинекологическом… И ни в каком другом. Теперь вы понимаете, к чему я веду? – Не совсем. – Перекатнов слегка подобрался. – Разумеется, я видел вчера Виктора Петровича. Не стану отрицать. Мы общались… Накопилось много рабочих вопросов… Но при чем тут его самоубийство? – Люди не кончают жизнь самоубийством просто так, Константин. Виктора Петровича довели до этого… – Мы? – Перекатнов посмотрел на сыщика, как на умалишенного. – Вы это серьезно, уважаемый? Вы действительно думаете, что кто-то из нас мог довести Виктора Петровича до самоубийства? – Я ничего пока не думаю, – сдержанно ответил Гуров. – На данный момент я могу только предполагать, строить гипотезы… И я хочу знать, какие разговоры вел с вами двумя покойный Куприянов вчера и позавчера? Что вывело его из себя? Почему он ругался? Перекатнов выдал нечто отдаленно похожее на едкий смешок и театрально закатил глаза: – Бред! Вы меня извините, конечно, господа… Боюсь, я лезу не в свое дело, но… Раз уж вы были с нами откровенны, то я с вами тоже буду начистоту. Вы ищете мозги там, где их нет и по определению быть не может… Прошу прощения за грубость. Будем считать, что у меня это такой профессиональный юмор. А если серьезно… – Константин сосредоточенно сдвинул брови к переносице. – Виктор Петрович часто ругался. Часто был чем-то недоволен. Это была его привычная манера общения, и все, кто хорошо знал Виктора Петровича, давно перестали обращать на это внимание… Последние два дня, о которых вы говорите, не стали исключением из правил. Наверняка он ругался… Естественно, и мне лично прилетело… Но я даже не помню причин, вызвавших в этот раз недовольство главного… Они могли быть связаны с чем угодно… Не так, как должно, обошлись с кем-то из VIP-клиентов, не вовремя завезли медикаменты, или завезли, но не те, которые требовались в первую очередь… Операция, которая должна была завершиться в течение часа, по стечению каких-то обстоятельств длилась больше трех… Любая из этих причин могла вызвать бурю негодования у Виктора Петровича. – Перекатнов замолчал и устало провел ладонью по лбу. – Он был не из тех главврачей, которые просто подмахивают бумажки и ни во что не вмешиваются… Присутствие Виктора Петровича ощущалось везде и во всем. И та эмоциональность… Он не успел закончить начатой фразы. Со стороны окна раздался странный скулящий звук. И Константин, и сыщики одновременно повернули головы. Ермаков снял очки и закрыл ладонями лицо. Плечи его вздрагивали от рыданий. – Твою мать! – даже не попытался скрыть презрения Перекатнов. – Началось… – Он снова взглянул на часы: – А у меня операция, господа. Может, вы все-таки позволите мне покинуть ваше милое общество. Жизнь человека на кону, чтоб вы понимали… – Это я… – пробормотал сквозь слезы Дмитрий Ульянович. – Это я во всем виноват… Во всем, что случилось. Гуров и Крячко переглянулись. – О чем вы, Дмитрий Ульянович? – живо ухватился за истерику заведующего Гуров. – Не обращайте внимания, – посоветовал Перекатнов. – Ни в чем он не виноват. Это не более чем бред. Он с утра сам не свой. С того самого момента, как стало известно… о смерти Виктора Петровича. Они были близкими друзьями. – Нет, я виноват. – Ермаков отбросил очки, надеясь, что те полетят на стол, но этого не случилось. Очки упали на пол, и только серый ковер с высоким ворсом не позволил им разбиться. – Я виноват… Я подвел… Если бы я брал на себя чуть больше ответственности… Хоть чуточку больше… Витя… Витя не дошел бы до такого. Моя вина. Кругом моя вина!..