На следующий день папа и мама сообщили, что собираются на званый ужин к доктору Нулану. Я буквально представила себе, как они стоят, попивая шампанское, одновременно небрежным тоном обсуждая психологические проблемы своей дочери. — Я думала, мы пообщаемся всей семьей, — сказала я. — Сейчас, когда Сесилия тоже дома. Мама ответила, что они будут отсутствовать всего несколько часов и я всегда могу позвонить доктору Нулану, если что. У меня ведь есть его номер телефона. — А пока нас нет, ты можешь начать закапывать эту дыру, — сказала мама. — Ведь глубже ты уже точно не продвинешься. Она и так глубокая, как могила. — Мне кажется, нет. — Вот и отлично. Тогда договорились. Когда мы вернемся, ямы уже не будет. — Я думала, это работа Адама. — Но ведь Адам у нас больше не работает, и ты прекрасно это знаешь. Теперь тебе придется решать эту проблему самой. — Хорошо, сделаю, — пообещала я, а про себя подумала: «Как бы не так. У меня совсем другие планы, нежели закапывать могилы». — Буря поднимается, — сказала я Сесилии, когда мама и папа уехали. Стоя у окна кухни, я смотрела на качающиеся деревья у озера. — Всего лишь ветер, — возразила Сесилия. — Не надо преувеличивать. — Когда ты вернешь мне мой кулон? — спросила я, оборачиваясь к ней. Сесилия засунула весы за ворот блузки. Наверное, надеялась, что я забуду. — Может быть, будем носить его по очереди? — предложила Сесилия. — Мне он тоже нравится. — Он мой, — ответила я. — Я не разрешаю тебе увозить его с собой в Адамсберг. Сесилия вздохнула и пообещала, что не увезет. В тот вечер Сесилия легла раньше обычного. Как только она удалилась в свою комнату, я принесла тетрадку, уселась за кухонный стол и начала писать. Я писала о своем гневе на сестру. О той мелочности, с которой она, любимица родителей, не может допустить, чтобы мне достался от нашей матери хотя бы кулон. Пока я писала об этом, я так расстроилась, что мне пришлось сделать несколько больших глотков из бутылки, найденной накануне. «Ничего странного, — подумала я, выпив полбутылки, — что у многих писателей проблемы со спиртным — от него мысли проясняются, а рука становится легче. Может быть, из моих записок однажды выйдет роман? А?» Алкоголь влияет и на способность оценивать ситуацию. Это очевидно. Приняв еще пару глотков, я почувствовала, как настроение у меня изменилось коренным образом. Теперь я испытывала гнев и желание отомстить. Мне вспомнились злые глаза Хенрика Шернберга, та фальшь, с которой он и его дружки вели себя на поминках Поля. Как они могли сидеть там и делать вид, что скорбят, хотя сами же его и убили? Перед глазами у меня встала их жалкая, ничтожная жизнь — их будущая карьера, сделки, сигары, похлопывания по спине и поцелуи в щечку. «Одно ясно, — подумала я. — Даже если правда никогда не выяснится, надо не дать им об этом забыть. Пока я жива, я буду постоянно напоминать им, что они сделали». Прихватив с собой стакан, я пошла к телефону и набрала номер одного из общежитий в Адамсберге. Я ожидала, что мне ответит кто-нибудь из младшекласников, и была удивлена, услышав в трубке голос Хенрика. — Это Франческа, — сказала я. — Слышу, — ответил Хенрик. — Чего ты хочешь? — Я просто хочу, чтобы ты признался. — Признался в чем? — Не притворяйся дураком. — Тебе все мерещится, Франческа, — ответил Хенрик. Голос его звучал умоляюще, словно он искренне устал от ложных обвинений. — Мне кое-что известно, — сказала я. — О тебе. И Поле. Некоторое время он молчал, дыша в трубку. — Лучше всего будет, если мы встретимся и поговорим. Ты в Гудхаммаре? Когда я ответила «да», он заявил: — Я приеду. — Сейчас? — Да, лучше будет, если мы выясним это раз и навсегда. В смысле — поскольку я намерен быть с твоей сестрой… Я с трудом сдержалась, чтобы не сказать, что тут у него ничего не выйдет. — Дорогу найдешь? — спросила я. Он ответил, что найдет, они с Сесилией проезжали мимо усадьбы. Он приедет к нам в течение двух часов. — Сесилия спит, — сказала я. — Просто чтобы ты знал. — Тогда я заберу тебя, прокатимся на машине. — На машине я кататься не люблю, — сказала я. — Встретимся у мостков позади дома через полтора часа. Не заезжай в аллею, а то разбудишь Сесилию. Сердце мое учащенно билось, когда я положила трубку. Голова у меня слегка кружилась, я испытывала радость, злость и… облегчение. Я легла на пол и представила себе Поля, увидела перед собой его карие глаза, услышала его голос. «Если завязать котятам глаза во время определенного периода развития, они вырастут слепыми». «Финальная сцена приближается», — записала я в свою тетрадку. В ней уже почти не осталось пустых страниц, мне приходилось писать все мельче и мельче. То, что начиналось как попытка заполнить пробелы в памяти, со временем превратилось в нечто похожее на дневник с размышлениями и лирическими отступлениями. Фрёкен Вильхельмссон наверняка поставила бы под сомнение и драматургию, и цель. «А где красная нить? Что ты, собственно, хочешь сказать, Франческа?» «Правду, — подумала я. — Я хочу говорить только правду». «Хенрик Шернберг, — написала я. — Вскоре его пребывание в качестве бойфренда моей сестры закончится — авось и его пребывание на свободе тоже. Может быть, высшая справедливость все же существует?» 51 Когда Чарли вернулась, Сюзанна сидела в гостиной и смотрела фильм. — Чарли! — воскликнула подруга, увидев ее. — Вид у тебя совершенно измотанный. — Я и вправду совершенно измотана. — О Юхане что-нибудь слышно? — Он все еще без сознания. — Все будет хорошо, — сказала Сюзанна. — Вот увидишь, все образуется. По голосу было слышно, что она сама в это не очень-то верит. Обе знали, что не всегда все заканчивается хорошо — иногда все летит в тартарары да там и остается. — У полиции есть подозрения, кто это сделал? — продолжала Сюзанна. — Иван Хедлунд. — Иван? Но почему? — Непонятно. — Вот чертов псих! Вот так думаешь, что что-то знаешь о людях в этих местах, а потом оказывается, что ошибаешься даже в отношении членов собственной семьи. — Это чувство мне знакомо, — вздохнула Чарли. — Слышала про Свенку? Чарли кивнула. — Встретила в Люккебу Сару. — А что она там делала? — Использовала мой дом как прибежище. — Как она? — Пока в шоке. Мне очень хочется забрать ее в Стокгольм, чтобы она могла оставить все это позади. — А это так работает? — спросила Сюзанна. — Уехать в Стокгольм и оставить все позади? Но ей у тебя было бы хорошо. Чарли подумала о Лиллит. В ее заботах кошка не выжила и месяца. В состоянии ли она вообще заботиться о каком-либо живом существе, помимо себя самой?