— Знаешь, я пойду лягу, — сказал она. — Ужасный был день. Закрыв за собой дверь в комнату Нильса, она достала тетрадку с заметками Франчески. Ей еще много оставалось прочесть. «Видела их сегодня в сторожке привратника, маму и Адама. Они играли в животное с двумя спинами». Некоторое время Чарли сидела, уставившись в одну точку, пытаясь собраться с мыслями. Стало быть, Адам завел роман с Фредрикой, мамой Франчески. Вот почему его уволили из Гудхаммара. Почему же он не сказал об этом? Франческа писала о школе, о жизни в интернате, о соревнованиях по гребле и всех тех правилах, которым ей приходилось подчиняться. Чарли подумала о столетней традиции воспитания в духе элитизма, о том, как люди там обрастали нужными связями. Ясное дело, Франческа не вписывалась в шаблон. «Я белая ворона. Я пятое колесо, тринадцатая фея, вечная незваная гостья». И потом о Поле: «Два минуса не дают плюса. Но теперь, по крайней мере, мы нашли друг друга». «Единственное, в чем я уверена, — что он не покончил с собой. Он никогда бы так не поступил — не таким образом, не сделал бы этого без меня». Чарли подумала о том образе Франчески, который возникал при чтении материалов дела. Семья и знакомые описывали ее как лживую девушку с шатким восприятием реальности, склонную к самоубийству, которая вела себя деструктивно практически с рождения. Чарли показалось странным, что ни один человек не упомянул о явном таланте Франчески. Уже с самых первых абзацев Чарли стало очевидно, что у Франчески глубокий аналитический ум. Казалось, она старше своих шестнадцати лет. Перевернув лист, Чарли оказалась на последней странице тетрадки. Внутри все сжалось, когда она увидела дату вверху страницы: «Гудхаммар, 7 октября 1989 г.» Сглотнув несколько раз, она стала читать. Сначала следовал пассаж о погоде. Ветер дул с такой силой — ей казалось, что дом развалится. «Я как раз сказала Сесилии, что мы обе умрем. Когда мама и папа вернутся со своего званого ужина, им придется выкапывать дочерей из развалин. Интересно было бы взглянуть на их реакцию. Сесилия попросила меня перестать драматизировать. Я ответила, что у меня такой склад характера — с этим я ничего не могу поделать. Сесилия сказала, что она не в состоянии обсуждать мой характер, но что я могу не беспокоиться — дом простоял сотни лет в любую погоду, так что вряд ли он сейчас рухнет. Я не стала говорить ей, что рано или поздно все рухнет. Ничто не вечно». А дальше — кусок про тайную любовь Поля, последние строки, от которых у Чарли перехватило дыхание. «Хенрик Шернберг. Вскоре его пребывание в качестве бойфренда моей сестры закончится — авось и его пребывание на свободе тоже. Может быть, высшая справедливость все же существует?» Чарли уронила тетрадку, глядя в одну точку. В последнюю ночь у Франчески была назначена встреча с Хенриком Шернбергом — с тем человеком, которого она обвиняла в убийстве Поля Бергмана, с тем, чью фамилию носит сейчас ее сестра Сесилия. Утром Чарли позвонила в Каролинскую больницу и побеседовала с ответственным врачом. Он сказал ей, что положение остается критическим и пока попытки пробуждения Юхана предприниматься не будут. А когда они собираются это сделать? К сожалению, на этот вопрос он ответить не может. Чарли хотелось крикнуть: «Но вы ведь попытаетесь? Ведь он очнется?» Но она заранее знала, какой ответ получит. Врачи не боги и не могут творить чудеса с пробитыми головами, как бы ей того ни хотелось. Когда Чарли спустилась на первый этаж, Сюзанна сидела на диване в той же одежде, в которой была накануне вечером. — Доброе утро, — приветствовала она подругу. — Что-нибудь новое из больницы? — Он пока не готов к попыткам пробуждения, — ответила Чарли. — Это все, что они могут сказать. Я должна поехать туда, Сюзанна. Кажется, мне нужно домой. — Понимаю, — Сюзанна похлопала по дивану рядом с собой. — Иди посиди со мной. Чарли села. Сюзанна обняла ее за плечи. — Ты справишься. Чарли уткнулась лицом в ее волосы. От Сюзанны пахло нектаром и спреем для волос. Они долго просидели обнявшись. 52 Оставив позади Гюльспонг, Чарли понимала, что это не навсегда. Она еще вернется. Вернется к Сюзанне и ее мальчикам, к Саре Ларссон, к полям, лесам и воде, к Люккебу. Проехав пятнадцать миль, она остановилась у придорожного кафе, достала телефон и позвонила Хенрику Шернбергу. Последовал такой же ответ, как и при предыдущих попытках: «Абонент временно недоступен». Набирая номер его жены, Чарли была уверена, что сейчас включится автоответчик, и очень удивилась, когда после трех звонков ей ответили. — Сесилия Шернберг. — Меня зовут Чарли Лагер. Я звоню потому, что хотела бы поговорить с твоим мужем. Последовала долгая-долгая пауза. Чарли даже посмотрела на дисплей, чтобы проверить, не прервался ли разговор. — Почему в таком случае ты не позвонишь моему мужу? — спросила наконец Сесилия. — Я звонила ему много раз, но он не отвечает. — Он в отъезде, у него очень много дел. Но, может быть, я смогу помочь тебе? — Хотелось бы встретиться, — сказала Чарли. — И как можно скорее. — Пожалуйста, — ответила Сесилия. — Судя по всему, ты знаешь мой адрес, раз раздобыла номер телефона. — Я могу приехать прямо сегодня во второй половине дня. — Хорошо. Я дома. 53 И вот Чарли добралась до Стокгольма — этот город она никогда не воспринимала как свой дом, а сейчас он показался ей и вовсе чужим. Здесь можно умереть в одиночестве в собственной квартире, и никто не хватится. Здесь есть люди, о которых не ходят слухи — те, чье существование осталось незамеченным для остального мира. Здесь, где повсюду так много людей, она оставалась наедине с собой, чего никогда не случалось в Гюльспонге. Но ведь ты любишь одиночество, Чарли. Она поехала прямиком в Каролинскую больницу. На огромной парковке перед главным входом свободных мест не оказалось. Тогда она свернула к больнице Астрид Линдгрен и припарковалась там. Затем начала спускаться с пригорка к главному входу. Взглянув на памятник Астрид Линдгрен, она вспомнила, как в детстве тосковала по Нангияле и Нангилиме, пока Бетти ей все не испортила, заявив, что смерть — просто большое ничто. Ее очень напугало, что в жизни после смерти нет цветущих вишневых деревьев, что там лишь одна бескрайняя темнота. — Кто сказал, что будет темнота? — спросила тогда Бетти. — Закрой глаз рукой. Что ты видишь? И, когда Чарли начала описывать, что она видит другим глазом: — Да нет, тем глазом, который закрыт рукой, дурочка. — Ничего. — И даже темноты не видишь? — Нет, ничегошеньки. — Вот именно. Так и будет — как тогда, когда ты еще не родилась. Ничего. У главного входа стоял очень худой мужчина с капельницей и глубоко затягивался тонкой сигаретой. Его отругала медсестра, указавшая ему на выделенную зону для курения. Мужчина медленно поплелся по асфальту, тащя за собой стойку с капельницей. Юхан лежал в отдельной палате на восьмом этаже. Вместе с Чарли в палату зашла медсестра. — Возможно, такое количество аппаратов вызовет у тебя неприятные чувства, — сказала она. — Но это нужно для того, чтобы мы могли контролировать работу всех систем. Заходи. Чарли подошла к постели. Юхан лежал с закрытыми глазами. Ей так хотелось, чтобы он выглядел лучше, чем когда она видела его в прошлый раз, но получилось наоборот. Бледная кожа на лице покрылась синяками, а светлые губы выглядели как на безжизненном теле. — Внешне все кажется хуже, чем на самом деле, — сказала медсестра. Подойдя к кровати, она оторвала бумагу из держателя на стене и протянула Чарли, словно та плакала. Вероятно, именно это ожидалось от партнера пациента, стоящего одной ногой в могиле. — Но ведь все довольно плохо? — спросила Чарли. — В смысле — все выглядит именно так, как есть. — Состояние стабильное, — ответила медсестра.