– Уильям, ты поистине превзошел самого себя! – воскликнула она. На что он позволил себе улыбнуться и с поклоном ответить: – Очень рад, что вам понравилось, миледи. – Как я выгляжу? – спросила она, поворачиваясь на каблуках. – Достаточно хорошо, чтобы заслужить одобрение твоего хозяина? – Не думаю, что вы дождетесь от него одобрения, миледи, – ответил слуга. – Хотя абсолютно равнодушным ваш вид его, конечно, не оставит. – Спасибо и на этом, – мрачно ответила она и отправилась в гостиную, чтобы не пропустить появления француза. Уильям из предосторожности задернул в гостиной все шторы. Она раздернула их, впуская в комнату сладкие ароматы летней ночи, и выглянула наружу; по лужайке к дому неслышно двигалась высокая темная фигура – француз был уже здесь. Очевидно, он догадался, что ей захочется сыграть роль хозяйки, – его наряд был тщательно подобран и полностью отвечал ее намерениям. Она разглядела белые чулки, туфли с серебряными пряжками, поблескивающими в лунном свете, длинный камзол вишневого цвета, пояс чуть более темного оттенка, рубашку с кружевным воротником и кружевными манжетами. Но парик он так и не надел, предпочитая прическу из собственных волос, делающую его похожим на солдата. Подойдя к Доне, он поклонился и почтительно, как и подобает гостю, поцеловал ее протянутую руку. Затем остановился в дверях гостиной и с улыбкой взглянул на нее. – Ужин готов, – сказала она, только чтобы что-нибудь сказать. Он промолчал и двинулся вслед за ней в столовую, где их уже поджидал Уильям. На пороге он на минуту задержался, окидывая взглядом горящие свечи, ярко начищенное серебро и матово поблескивающие тарелки с каймой из роз. Потом повернулся к хозяйке и произнес со своей обычной неторопливой и насмешливой улыбкой: – А вы не боитесь выставлять все эти соблазны перед пиратом? – Это не моя идея, – пробормотала Дона. – Я здесь ни при чем, это все Уильям… – Не может быть, – сказал француз. – Раньше он меня так не баловал. Обычно он ограничивался тем, что зажаривал кусок мяса, швырял его на выщербленную тарелку и сдергивал чехол с одного из стульев. Верно, Уильям? – Да, сэр, – откликнулся слуга, и его круглое личико просияло. Дона уселась за стол, чувствуя, как робость и неловкость, возникшие между ними вначале, исчезают благодаря присутствию Уильяма. Он отлично понимал свою роль и охотно позволял хозяину и хозяйке оттачивать на нем свое остроумие, отвечая улыбкой и легким пожатием плеч на их шутливые реплики. К тому же краб был весьма недурен, салат отменно сочен, пирожные вкусны, земляника ароматна, а вино – выше всяких похвал. – А все-таки Уильяму до меня далеко, – заметил француз. – Вот погодите, как-нибудь я угощу вас своим коронным блюдом – цыпленком на вертеле. – И где же вы собираетесь его готовить? – недоверчиво спросила Дона. – Уж не в своей ли каюте, этой суровой келье отшельника? Философия и кулинария как-то плохо вяжутся друг с другом. – Напротив, – возразил он, – они прекрасно друг друга дополняют. Но жарить цыпленка я буду, конечно, не в каюте, а на костре, который мы с вами разожжем где-нибудь на берегу ручья, под открытым небом. Только есть его нужно непременно руками. И не при свечах, а здесь же, у костра. – И может быть, тогда из леса прилетит козодой и пропоет для нас свою песню, – сказала она. – Может быть, – с улыбкой ответил он. Дона представила костер, который они разожгут на берегу, у самой кромки воды, искры, с шипением и треском уносящиеся в небо, аппетитный запах, щекочущий ноздри… Наверное он будет готовить цыпленка так же серьезно и сосредоточенно, как вчера рисовал цаплю, а завтра будет разрабатывать план очередной операции. Неожиданно она заметила, что Уильям ушел, оставив их вдвоем. Она поднялась, задула свечи и провела его в гостиную. – Можете закурить, если хотите, – сказала она, показывая на камин, где лежала забытая им табакерка. – Вы необыкновенно гостеприимны, – ответил он. Она уселась в кресло, а он остался стоять у камина, набивая трубку и с интересом поглядывая вокруг. – Да, – проговорил он наконец, – здесь многое переменилось с зимы. Когда я приезжал сюда последний раз, мебель скрывалась под чехлами, а в вазах не было цветов. Все выглядело уныло и заброшенно. Ваш приезд преобразил Нэврон. – Все пустые дома кажутся заброшенными, – сказала она. – Конечно, – согласился он, – но я имел в виду не это. Я хотел сказать, что Нэврон выглядел бы заброшенным, если бы не вы, а кто-то другой нарушил его уединение. Она не ответила – его фраза показалась ей не совсем понятной. Оба помолчали, затем он спросил: – А, собственно говоря, почему вы сюда приехали? Она подняла руку и принялась вертеть кисточку на подушке, лежавшей у нее под головой. – Помните, вчера вы говорили о дурной славе, которой пользуется имя Доны Сент-Колам, о сплетнях, которые идут за ней по пятам? А что, если мне надоело быть Доной Сент-Колам? Что, если мне захотелось стать кем-то другим? – А, вот оно что, – произнес он. – Значит, вы просто решили удрать. – Уильям предупреждал меня, что вы именно так расцените мой приезд. – У Уильяма большой опыт. Он помнит, что и я в свое время поступил точно так же. Когда-то в Бретани жил человек по имени Жан-Бенуа Обери. Он был богат, владел несколькими поместьями, у него были друзья, положение в обществе и верный, преданный слуга, которого звали Уильям. Но в один прекрасный день хозяину Уильяма надоело быть Жаном-Бенуа Обери и он решил сделаться пиратом. Он построил себе корабль и назвал его "Ла Муэтт". – Разве можно изменить свою судьбу? – Как видите, можно. – И вы счастливы? – Я удовлетворен. – В чем же разница? – Разница между счастьем и удовлетворением? Сложный вопрос, сразу и не ответишь. Наверное, в том, что у довольного человека и ум, и сердце находятся в полном согласии, работают дружно и слаженно. Ум спокоен, сердце свободно, оба отлично дополняют друг друга. Ну а счастье… счастье капризно, оно может явиться раз в жизни – и одарить ни с чем не сравнимым блаженством. – То есть вы хотите сказать, что удовлетворение прочно и долговременно, а счастье зыбко и мимолетно? – Да, именно так! Впрочем, у счастья много оттенков. Я, например, до сих пор помню свою первую вылазку, когда мы решили захватить английское торговое судно. Все закончилось успешно, и мы благополучно доставили его в порт. Я был по-настоящему счастлив в эту минуту. Мне удалось достичь того, к чему я стремился, удалось, несмотря на все трудности. – Да, – проговорила она, – да… Я понимаю. – И таких минут, поверьте, наберется немало. Я испытываю счастье, когда заканчиваю рисунок и вижу, что под моим пером он обретает ту форму, которую я хотел ему придать. Вот вам и еще один оттенок счастья. – Мужчинам проще, – сказала она, – природа создала их для творчества. Они могут сотворить счастье своими руками, с помощью силы, ума или таланта. – Верно, – ответил он, – но и у женщин есть свое призвание – дети. Воспитать ребенка не менее сложно, чем нарисовать хорошую картину или разработать план операции. – Вы действительно так считаете? – Разумеется. – Мне это никогда не приходило в голову. – Но ведь у вас есть дети? – Да… двое. – Неужели вы не чувствовали себя творцом, когда впервые держали их на руках? Неужели вы не говорили себе: "Это создала я. Это мое творение"? Неужели вы не были тогда счастливы? Она задумалась, а потом с улыбкой ответила: – Да, пожалуй, вы правы. Он отвернулся и начал разглядывать безделушки, стоявшие на камине. – Вы слишком беспечны, – проговорил он наконец, – нельзя оставлять на виду такие сокровища, когда приглашаешь в гости пирата. Вот эта шкатулка, например, стоит никак не меньше нескольких сотен фунтов. – Я вам доверяю. – Совершенно напрасно. – Я рассчитываю на вашу снисходительность. – Про меня говорят, что я не знаю снисхождения. Он поставил шкатулку обратно и взял в руки миниатюру Гарри. Некоторое время он разглядывал ее, тихонько насвистывая, потом спросил: – Ваш муж?