* * * Я не пытаюсь познать тайны жизни. Я просто живу, день за днем, и принимаю то, что дает жизнь… Я наслаждался ею, у меня были хорошие друзья, замечательная семья. Едва ли можно просить судьбу о чем-то большем. Того, что она мне дала, вполне достаточно. Фрэнк Синатра Он ошибался, был скор на суждения и осуждения, не в меру горяч – но он знал радость и страсть, а еще у него была музыка. Подобных Фрэнку Синатре не рождалось на свет – и не родится, по крайней мере, в обозримом будущем. Он был из особого теста, таких изготавливают в единственном экземпляре. И его, без сомнения, это устраивало. Рэнди Тараборрелли Авторское примечание к изданию 2015 года Почти двадцать лет назад я завершил черновой вариант этой книги. Последняя точка в рукописи была поставлена мною в ноябре 1996 года. Через год, опять же в ноябре, рукопись увидела свет. Называлась она «Синатра: По ту сторону легенды». С Фрэнком Синатрой я встречался четыре раза – в Лос-Анджелесе и Лас-Вегасе, в восьмидесятые годы. За кулисами, после его концертов. Конечно, подобные встречи со знаменитостями ограничиваются выражением восхищения, но и это не безделица. Как-никак, а целых четыре раза я имел возможность пожать руку великого человека и сказать ему, сколь много он и его творчество значат для меня – американца с итальянскими корнями – и моей семьи. – Спасибо на добром слове, – ответил Синатра после концерта по случаю открытия амфитеатра «Юниверсал» в Лос-Анджелесе. Это было 30 июля 1982 года. В концерте также участвовала дочь Синатры, Нэнси. – Я очень ценю вашу похвалу. Всегда приятно встретить такого же макаронника, как ты сам, – добавил Синатра с улыбкой, а Нэнси воскликнула: – Папа, ну разве можно так! А вдруг этот человек напишет, что ты назвал его макаронником? Нэнси шутила; Фрэнк шутку понял. – Не напишет, не бойся, дочка, – сказал он. – Настоящий макаронник вроде этого знает, чем такая писанина чревата. И Синатра подмигнул мне. Я, конечно, знал, чем такая писанина чревата, потому и выждал тридцать два года и только сейчас привожу хохму. Для этой книги я буквально закопался в материалах о жизни Фрэнка Синатры; выяснилось, что у нас с ним много общего. И всё-таки я жаждал взять у Синатры настоящее, полноценное интервью. Первую попытку я предпринял в 1996 году, вторую – в 1997-м. Оба раза я не угадывал со временем – Фрэнк был болен, интервью срывались. – Не ждите – не дождетесь, – сказала его первая жена, Нэнси. – Вы, пожалуй, на несколько лет опоздали. Я всё понял. Кроме Синатры, у меня было достаточно желанных персон для интервью. Например, я мечтал встретиться с Дином Мартином и Сэмми Дэвисом-младшим – и сделать это не составляло труда. (Читатель, любящий подробности, может обнаружить таковые в списке источников в конце книги.) Никогда не знаешь заранее, куда тебя, биографа, заведет погоня за информацией, что за люди встретятся в ходе приключения. Работая над данной книгой, я брал интервью у целого ряда ярких, неординарных персонажей, в том числе и у похитителя Фрэнка Синатры-младшего. Мне было лет семь, когда я узнал, что похищен сын Фрэнка Синатры. Наверно, потому, что о Фрэнке и его связях с мафией я кое-что слыхал от своих деда и бабки – иммигрантов из Италии, – мне подумалось: «Какой идиот мог похитить сына самого Фрэнка Синатры?» В силу своего нежного возраста я не понимал, насколько серьезная сложилась ситуация. Возмужав, я решил во всем разобраться. Я отыскал Барри Кинана, который никогда раньше не рассказывал свою историю иначе как в форме признания на суде. Мне было полезно выслушать полный отчет об одном из самых нашумевших преступлений шестидесятых годов, притом из первых рук. На страницах данной книги эти подробности ждут и многоуважаемого читателя. В мае 1998-го, примерно через полгода после публикации книги «Синатра: По ту сторону легенды», я всё еще рекламировал свое детище по телевидению. Тогда-то и скончался Синатра. Книга была тотчас же переиздана в твердом переплете под новым названием: «Синатра: Вся жизнь». После чего мне принялись звонить и писать все кому не лень. На меня сыпался град упреков: я-де не связался с А или с Б, в результате чего упустил важную информацию о Фрэнке Синатре. Понимаю: цель биографа – опросить как можно больше лиц, знавших объект исследований, но нельзя же (да и не надо) входить в контакт с каждым таким лицом. (Мы с моими помощниками и так нашли более четырехсот.) Радуясь, что источников настолько прибавилось, в январе 1999 года я взялся за «издание второе, расширенное и дополненное». В частности, я общался с камердинером Фрэнка, Джорджем Джейкобсом (всего у нас с ним было три интервью). Вдобавок я снова прокрутил записи прежних интервью и извлек из них дополнительный материал. Однако, прежде чем новая книга (которая должна была появиться в бумажной обложке) получила возможность увидеть свет, мой издатель вышел из бизнеса. Таким образом, на сегодняшний день доступно только издание 1998 года в твердом переплете. Теперь, спустя восемнадцать лет, к столетию со дня рождения Фрэнка Синатры, я с гордостью представляю дополненную версию книги «Синатра: Вся жизнь». Вот эту самую книгу – «Синатра: Я делал всё по-своему». Дж. Рэнди Тараборрелли Лето 2015 Предисловие Пожалуй, я бы хотел, чтобы меня запомнили как исполнителя-новатора, чтобы оценили мою особенную манеру исполнения песен. Надеюсь, другие певцы станут учиться петь, как я, и мое искусство меня переживет. А еще я хочу, чтобы обо мне говорили: этот человек наслаждался жизнью, у него были хорошие друзья, замечательная семья. Едва ли можно просить судьбу о чем-то большем. Того, что она мне дала, вполне достаточно. Фрэнк Синатра в интервью Уолтеру Кронкайту,[1] 16 ноября 1965 г. Фрэнк Синатра – как дефектный алмаз: поверхность сияет, а внутри – так называемые включения, портящие качество. Разумеется, именно они, включения, или скрытые пороки, и делали Фрэнка живым; именно они во многом определяли его характер. Всякому, кто хочет до конца понять Фрэнка Синатру, следует пересечь реку Гудзон в районе нижнего Манхэттена и попасть в городок под названием Хобокен штата Нью-Джерси, где Синатра еще при жизни стал легендой. К какому жителю Хобокена ни подступи – он непременно водит дружбу с человеком, у которого приятель или родственник знавал либо самого Фрэнка, либо его близких. Любой бармен итальянского происхождения, любой владелец кондитерской, химчистки или комиссионки, любой работник пиццерии старше пятидесяти лет готов поделиться с вами случаем из жизни Синатры, пикантной подробностью о Синатре или анекдотом про Синатру. Каждый жаждет сообщить о том, как он соприкоснулся со знаменитостью. Короче, Синатра давно уже стал персонажем местной хобокенской мифологии. Неудивительно, ведь Синатра – самый знаменитый уроженец Хобокена. Хобокенцы его обожают и гордятся им. Это видно по лицу всякого, кто говорит о Синатре, вытаскивая из бумажника потертую фотографию, сделанную во время концерта «Фрэнки» в «Латин казино» в Черри-Хиллз. Тем же огнем горят глаза истинного хобокенца, когда он ставит в музыкальном автомате «ту самую» композицию Синатры, под которую танцевал на собственной свадьбе и под которую, без сомнения, будут танцевать его брачующиеся дети, а то и внуки. «Ту самую» композицию, от которой до сих пор слезы наворачиваются. Поэтому-то в Хобокене – городе, где застекленный второй этаж публичной библиотеки превращен в этакий мемориал – биографу нужно особенно тщательно фильтровать информацию, чтобы не намешать в свое произведение наряду с проверенными фактами и местных мифов. Легендам нет конца, они, обрастая подробностями, передаются из поколения в поколение, – и в результате никто уже и не помнит, откуда взялась информация, и тем более не задумывается о ее достоверности. Впрочем, и правда, и вымыслы о Синатре доказывают, насколько масштабно его влияние не только на население Хобокена, но и на всю нашу культуру. Одно бесспорно: нет человека более популярного, уважаемого и обожаемого, чем тот, кого хобокенцы запросто называют «Фрэнки». Часть первая Начало L’America В конце девятнадцатого века Хобокен являлся бедным, захудалым городишкой. Некогда – курорт, излюбленное место отдыха богатых ньюйоркцев – он явно пережил свою славу. В то же время многочисленным амбициозным иммигрантам Хобокен казался городом больших возможностей. С надеждой в сердце, зачастую без гроша, прибывали они в Новый Свет на переполненных, кишащих крысами пассажирских пароходах, а то и добирались кое-как на грузовых судах в антисанитарных условиях. Голландцы, шведы, финны, англичане, ирландцы и шотландцы успели в Америку до 1700 г. Немцы и французские гугеноты – до 1750 г. Ирландцы, бежавшие с родины из-за Великого картофельного голода, управились с переселением к 1845 году. Многие из них пошли работать на фабрики, вместо того чтобы, как в Ирландии, заняться фермерством. Немцы прихлынули в 1848-м, после революции, не оправдавшей надежд на демократию. Именно немцы оказались самыми образованными из иммигрантов; именно они быстро составили городскую аристократию. К тому времени Нью-Джерси – его еще называли «Иностранным штатом» из-за обилия иммигрантов – ударными темпами индустриализировался. Процесс пошел в 1830 году, когда в штате начала развиваться сеть каналов и железных дорог. Даром что в Нью-Джерси оставалось немало фермерских хозяйств, многочисленные фабрики производили стекло, железо, бензин, обрабатывали кожи, шили военную форму. (Кольт выпускал свои знаменитые револьверы, пока не обанкротился и не перебрался из Нью-Джерси в Коннектикут.) Также в Нью-Джерси делали одежду, шляпы, кареты, мебель и еще уйму товаров повседневного спроса. Рабочие для фабрик целыми партиями регулярно поступали из Нью-Йорка, расположенного на противоположном берегу. Производство было выгодно для развития штата, но в результате стирались границы между районами. В 1861 году один из бизнесменов, Чарльз К. Лэндис, решил, что хорошо было бы построить Вайнленд – деловой и промышленный центр, которым управляли бы жители Новой Англии. Легко сказать – построить! Нужны рабочие для вырубки лесов, а впоследствии – для выращивания сельхозпродукции, чтобы кормить местных жителей. Лэндис решил, что на эту роль отлично подойдут выносливые и работящие итальянцы. Поэтому Лэндис разослал по итальянским городам рекламки, которые расхваливали широкие тенистые улицы и средиземноморский климат несуществующего Вайнленда. Неудивительно, что итальянцы с огромным энтузиазмом ринулись в новые земли, которые называли «l’America». Пожалуй, это была первая партия иммигрантов, ехавших не от плохой жизни, а с расчетом на жизнь лучшую. Среди прочих снялись с места супруги Синатра, Джон и Роза, уроженцы сицилийского города Агридженто. Они отправились в Америку вскоре после рождения сына, Энтони Мартина, сокращенно – Марти (которому суждено было стать отцом Фрэнка). Прибыв в Хобокен, Синатры влились в ряды местного рабочего класса. Этот город сулил кардинальное изменение жизни, удачу, возможность заработать невообразимое количество денег. Ключевое слово – «сулил». На деле оказалось другое. Мечту, конечно, никто не отменял, но иммигрантская жизнь в Америке предполагала бесконечную борьбу. Приемные дети Америки ежедневно сталкивались с новыми вызовами своему мужеству и стойкости, а часто – и гордости. Труд был непомерно тяжел; вновь прибывших определяли на скверно оборудованные фабрики или на грязную и унизительную работу вроде уборки мусора. Везеньем считалось – причем на протяжении многих поколений американцев итальянского происхождения, – если иммигрант устраивался парикмахером. Что касается Джона Синатры, не умевшего ни читать, ни писать, он кормил семью, изготовляя карандаши для компании-производителя канцтоваров. Ему платили одиннадцать долларов в неделю. Некоторые иммигранты очень скоро пришли к выводу, что на родине им было бы куда лучше; пав духом, они возвращались в Италию. Другие продолжали влачить жалкую жизнь в Штатах, проклиная тот день, когда им взбрело в голову покинуть родные края. Но были и такие, кто сумел выбиться. Такие, кому, как Джону и Розе, удалось добиться успеха. Сами себя они считали счастливцами и радовались, что обеспечили будущее своим детям. К 1910 году Нью-Джерси стал штатом с самым высоким процентом иммигрантов. Перепись населения показала, что похвастаться родителями – уроженцами этого штата – могут менее сорока процентов местных жителей. Хобокен не являлся исключением. В частности, в западном районе Хобокена, состоявшем из пяти кварталов, соседствовали армяне, англичане, французы, немцы, греки, итальянцы, испанцы, турки, сирийцы, румыны, поляки, русские, китайцы, японцы, австрийцы, швейцарцы, евреи, бельгийцы и голландцы. На каждую партию вновь прибывших старожилы смотрели свысока. Зачастую новички не находили ни поддержки, ни понимания даже у своих земляков, которые успели закрепиться в Америке. Что касается Хобокена, здесь, как и во всем штате, социальной элитой были немцы. Они даже издавали несколько газет на немецком языке, например, «Biergarten»,[2] и имели свой ансамбль духовых инструментов. Их власть в Хобокене длилась до 1914 года. Когда началась Первая мировая война, прогерманские симпатии этнических немцев привели к тому, что их стали арестовывать по подозрению в шпионаже. Многих держали под надзором до самого конца войны. Место элиты заняли ирландцы. Даром что многие из ирландцев были бедны и имели репутацию хулиганов и бузотеров – им удалось прийти к пониманию внутри своей этнической группы, установить свои правила на официальном уровне. Итальянцы занимали третью ступень социальной лестницы – после немцев и ирландцев. В то время как немцы и ирландцы жили в просторных домах с удобствами, итальянцы ютились в съемных лачугах. На них смотрели свысока; над ними смеялись; их считали простаками. Район под названием «Маленькая Италия», в котором они обитали, имел репутацию гетто. Но, подобно всем народам и этническим группам, итальянские иммигранты были людьми гордыми и нацеленными на достижение лучшей доли для себя и своих детей. Ощущая себя частью нации, подарившей миру множество великих людей, итальянские иммигранты усвоили соответствующий образ мыслей и линию поведения. Несмотря на свой тогдашний статус, они сохраняли чувство собственного достоинства и соответствующим образом воспитывали детей. Родитель-итальянец уделял дисциплине массу времени. Дать расшалившемуся малышу подзатыльник имел право даже сосед, а то и вовсе незнакомый человек. Это считалось нормой. Из некоторых книг о Синатре может сложиться впечатление, будто Хобокен был сущим адом. На самом деле для всех иммигрантов он сделался домом. Ведь, как бы трудно им ни жилось, всё равно здесь, в Штатах, оказалось лучше, чем на родине. Здесь их дети могли мечтать. Пусть у них не было денег, зато у них было нечто большее – свобода и надежда. Юные американцы итальянского происхождения, даром что учились уважать себя и старших, оставались в душе бойцами. Бунтарство было у них в крови. Как и стойкость, выдержка, цепкость. Напористость, самоуверенность, а порой и агрессивность, казалось, от рождения свойственны иммигрантскому сыну или внуку. Как всегда бывает в районах, населенных беднотой, подростки сбивались в стаи. «С такими соседями надо держать ухо востро, – признавалась Тина Донато, внучка хобокенских иммигрантов. – Улица не прощает ни трусости, ни наивности, ни беззаботности. В Хобокене царил особый дух. Без сомнения, Фрэнк Синатра родился в городе, где кипели самые настоящие страсти». Марти плюс Долли Родители Фрэнка Синатры росли в несхожих условиях как экономических, так и культурных. Неудивительно, что их характеры формировались по-разному. Марти Синатра (настоящее имя Антонио Мартино Синатра) родился 4 мая 1892 года в Леркара-Фридди, провинция Палермо, что, как известно, на Сицилии. У Марти были голубые глаза, густой румянец и энное количество татуировок. А еще у Марти была астма – результат работы на компанию-производителя канцтоваров.