Эта женщина решительно настроена контролировать всё и вся. Они были знакомы десять минут, но Каспер вдруг подумал, что не пожелал бы себе такого напарника: ноги, конечно, классные, а вот характер – не приведи господь! Вряд ли он сумел бы долго выносить ее характер и… сдерживать эротические фантазии. Кирстен 1. Мариакирхен Неф был едва освещен. Кирстен удивилась, что бергенские коллеги оставили гореть свечи рядом с местом преступления, огороженным оранжевой лентой, запрещающей проход в алтарь и на хоры. Запах теплого воска щекотал ноздри. Она вытащила из кармана плоскую металлическую коробочку с тремя заранее свернутыми короткими самокрутками и щелкнула зажигалкой. – Здесь нельзя курить, – сказал Каспер Стрэнд. Она молча улыбнулась, сделала затяжку, обвела взглядом неф и задержалась на алтаре. Труп уже увезли. Вместе с епитрахилью, на которую наверняка попала кровь, много крови. Кирстен с детства не была на службе, но помнила, что, выходя к алтарю, священник склонял голову и целовал его. Проведя службу, он делал это еще раз, прежде чем покинуть церковь. Она закрыла глаза, помассировала веки, мысленно помянула недобрым словом назойливую бабу из поезда, сильно затянулась и посмотрела на алтарь. Фонтан артериальной крови не попал на большое распятие, но забрызгал Богоматерь, Младенца и дарохранительницу. Кирстен различала на позолоте и бесстрастном лице Марии мелкую россыпь красно-коричневых пятен и длинные черные потеки. Расстояние, которое преодолел кровавый гейзер, составляло около трех метров. Викинги сжигали своих мертвых по ночам в погребальных ладьях, Локи – бог огня и плутовства; Иисус бок о бок с Одином и Тором; христиане, силой обращавшие языческие народы Севера, отрубающие руки-ноги, ослепляющие, калечащие; князья-викинги, сменившие веру из сугубо политических интересов. Конец цивилизации. Вот о чем она думала в тишине оскверненной церкви. Город все еще спал под дождем. Спал порт. А в порту, у причала перед деревянными домами квартала Брюгген, спал огромный сухогруз, ощетинившийся антеннами и кранами, серый, как военный корабль. Может, призвать на помощь гения места? [11] Прошлое церкви восходит к гораздо более ранним временам, чем те, что прослеживаются в Осло, – здесь нет ни Национального театра, ни Королевского дворца, ни Нобелевской премии мира, ни парка Вигеланд. Начало XII века. Здесь всегда присутствовала дикость древнейших времен. У каждого признака цивилизации есть признак варварства; каждый свет борется с ночью; каждая дверь, за которой горит очаг, скрывает дверь, что прячется во тьме. * * * Ей исполнилось десять лет, когда они с сестрой впервые приехали на зимние каникулы к деду, в городок Хелл близ Тронхейма. Кирстен обожала своего дедушку: он был жутко умный, знал кучу смешных историй и любил качать внучек на коленях. В тот вечер дед попросил девочек накормить Хеймдалля [12], старонемецкую пастушью собаку, ночевавшую в риге. Холод стоял такой, что кровь замерзала в жилах, но Кирстен покинула теплый дом и вышла в ледяную ночь. Снег скрипел под меховыми сапожками, ее тень в лунном свете напоминала огромную бабочку. Темная рига выглядела таинственным и опасным местом, и Кирстен стало не по себе. Дед поступил жестоко, послав ее туда среди ночи. Хеймдалль встретил девочку радостным лаем. Он натягивал цепь, подпрыгивал от нетерпения, а когда она его погладила, облизал ей лицо. Кирстен прижалась к горячему телу, зарылась лицом в пахучую шерсть и подумала: «Неправильно оставлять друга спать на морозе». А потом услышала тявканье… Такое тихое, что девочка не обратила бы внимания, если б, по счастливой случайности, Хеймдалль не умолк в этот самый момент. Звук доносился снаружи, и она испугалась. Буйное детское воображение нарисовало ей жуткое создание, которое зовет жалобным голоском, чтобы выманить ее наружу и напасть. Но она все-таки вышла. И скорее угадала, чем увидела слева от себя, в углу между сараем и навесом, прутья клетки. Кирстен подошла ближе. Сердце ее колотилось как безумное, ощущение тревоги росло, визгливый лай теперь напоминал крик зайца-подранка. У нее появилось дурное предчувствие. Еще шесть шагов по снегу – и ее пальцы нащупали прутья; она осторожно заглянула и увидела в глубине, у бетонной стенки, темный силуэт. Молодой песик, едва-едва вышедший из щенячьего возраста. Маленькая дворняжка с вытянутой мордочкой, длинными ушами и короткой жесткой шерстью. Ее голова почти касалась стены, потому что ошейник был продет в кольцо. Она сильно дрожала, сидя на заснеженной траве, и смотрела на девочку. Кирстен до сих пор помнит молящий взгляд песика. Он говорил: «Помоги мне!» Ничего печальней этого зрелища она никогда не видела, и ее молодое здоровое сердце разбилось на тысячу и один кусок. Щенок выбился из сил и перестал лаять – только издавал слабые душераздирающие стоны и часто моргал от усталости. Она ухватилась за обледеневшие прутья. Могла бы – сломала бы дверцу, подхватила пленника на руки и побежала вместе с ним на ферму. И Кирстен помчалась что было сил, спотыкаясь от боли и отчаяния, влетела в дом и принялась умолять. Дед был непреклонен. Впервые он не уступил капризу внучки. Это бродячий пес, дворняга без хозяина, и он должен быть наказан за то, что украл мясо! Кирстен знала, что малыш умрет на рассвете, если она ничего не добьется, представляла, как ему одиноко, и плакала, кричала, вопила. Ее сестра ничего не понимала, но тоже заревела; бабушка попыталась их успокоить, но дед бросил на Кирстен суровый взгляд, и она на мгновение почувствовала себя пленницей в строгом ошейнике. – Посади и меня в клетку! – орала Кирстен. – Пусть я тоже там буду! – Да ты рехнулась! – возмутился дед. Она вспомнила этот эпизод, узнав из газет, что норвежское государство создало первую в мире полицейскую службу по борьбе с жестоким обращением с животными. Скоро после дед умирал в больнице. В один из последних дней она улучила момент, когда сестра и остальные родственники спустились в кафетерий, и склонилась над стариком, чтобы прошептать ему на ухо несколько слов. – Пропади ты пропадом, отправляйся в ад, старая сволочь… Кирстен надеялась, что он успел вспомнить и понять. Она обвела взглядом кафедру, алтарь, большое распятие, фрески и вспомнила, что даже Агнес Гонджа Бояджиу, больше известная миру как мать Тереза, провела большую часть жизни в бездонной ночи веры, писала о туннеле, о чудовищной темноте, как будто внутри все умерло. Сколько еще верующих живут во тьме и движутся по духовной пустыне, секрет которой известен им одним? – У тебя всё в порядке? – поинтересовался Стрэнд. – Да. Она достала планшет и вывела на экран видеоматериалы, снятые бергенскими коллегами. Ecce homo. Се человек. 1. На алтаре лежит женщина; спина выгнута, как при оргазме или от удара током. 2. Голова закинута в пустоту, рот открыт, язык высунут, будто она ждет просфору. 3. На размытом крупном плане видно, что лицо у жертвы в крови и синяках, избитое, почти все кости – носовая, скуловые, решетчатая, обе челюстные – раздроблены; углубление в центре лобной кости, глубокое и ортоскопическое, напоминает желобок или бороздку, нанесенную тупым удлиненным предметом, предположительно – обрезком металлической трубы. 4. Одежда местами разорвана, правая кроссовка отсутствует, на ноге белый шерстяной носок, грязный на пятке. Кирстен старательно запоминала каждую деталь. Сцена, исполненная животной правды. Правды человечества. Двести тысяч лет варварства и надежды на гипотетический загробный мир, где люди якобы становятся лучше. Судя по первому впечатлению, женщину забили насмерть. Сначала пустили в ход железную трубу – проломили грудную клетку и размозжили череп, – потом использовали монстранцию [13]. Окровавленная дароносица лежала рядом с телом на алтаре, и эксперты зафиксировали особый характер нанесенных ран: лучи делают монстранцию похожей на солнце. Эти самые лучи-мечи-ножи оставили глубокие порезы на лице и руках неизвестной. Потом ей перерезали горло, и кровь попала на дарохранительницу – до того, как остановилось сердце. Кирстен попыталась сконцентрироваться. Одна деталь в картине преступления была важнее всех остальных, вместе взятых. Кроссовка «Норт Фейс», черная с белым. Ее нашли метрах в двух от алтаря. Почему? – Документы при ней были? – Да. Ее зовут Ингер Паульсен. В центральном архиве уголовных преступлений на нее ничего нет. – Возраст? – Тридцать восемь лет. – Замужем? Дети есть? – На оба вопроса ответ отрицательный. Кирстен посмотрела на Каспера. Обручального кольца на пальце нет. Но он может снимать его, когда работает. А держится как женатик. Она подошла чуть ближе: была дистанция личная – стала интимная, меньше полуметра, и он напрягся. – Вы выяснили, чем она занималась? – Работала на нефтяной платформе в Северном море. И вот еще что: уровень алкоголя в крови зашкаливает. Она пьющая дамочка… Кирстен наизусть знала статистику. Число преступлений против личности – убийств – в Норвегии заметно ниже, чем в Швеции, в полтора раза ниже, чем во Франции, почти вдвое ниже, чем в Великобритании, и аж в семь раз ниже, чем в Штатах. Но даже в Норвегии, которая, по данным ООН, в числе стран с самым высоким уровнем человеческого развития, насилие коррелируется с образовательным цензом: всего 34 % убийц – безработные, 89 % – мужчины и 46 % совершили деликт в состоянии алкогольного опьянения. Таким образом, есть существенная вероятность, что убийца – мужчина, и один шанс из двух, что он был сильно пьян. Вполне вероятно и другое: убил кто-то из близких – супруг, друг, любовник, коллега… Ладно, забудь, иначе совершишь ошибку начинающего сыщика, которого всегда ослепляют статистические выкладки! – О чем задумался? – спросила Кирстен, выдохнув дым в лицо Касперу. – А ты? Она улыбнулась. Ответила, поразмыслив: – Ссора. Тайное свидание и ссора, которая плохо закончилась. Взгляни на одежду – воротник блузки почти оторван. И главное – отлетевшая с ноги кроссовка. Они дрались, она проиграла и была убита. Живую картину преступник организовал, чтобы потрафить низменным вкусам публики. Кирстен сняла с губы табачную крошку. – А что они делали в церкви, как думаешь? Разве дверь на ночь не запирают? – Запирают. Значит, один из участников представления разжился дубликатом ключей, – предположил Каспер. – Есть и еще кое-что. Он знаком позвал ее за собой. Кирстен стряхнула пепел с пальто, зябко поежилась, застегнулась и последовала за коллегой. Они вышли через боковую дверь, и Каспер указал на следы. Снег в этом году выпал раньше обычного, и дождь уже растворял его остатки. Кирстен заметила отпечатки подошв на тропинке, проложенной экспертами между надгробными плитами: туда шли двое, обратно – один человек. – Убийца направлялся в церковь за жертвой, – констатировал Каспер, угадав ее мысли. Они встретились где-то в другом месте или назначили свидание у храма? Грабители, не поделившие добычу? Наркоман и дилер? Священник? Любовники, решившие «пошалить» в церкви? – Эта Паульсен – практикующая христианка? – Понятия не имею. – На какой платформе она работала? Каспер сообщил Кирстен название. Она затушила сигарету об стену, оставив на камне черный след, но окурок на землю не бросила. Взглянула на освещенные окна в здании напротив. Девять утра, а на улице по-прежнему темно. Под дождем блестели типичные для квартала Брюгген деревянные дома XVIII века. Сильный ветер разбивал свет фонарей на искры, швырял морось на волосы Кирстен. – Думаю, соседей вы опросили? – Результат нулевой, – сообщил Каспер. – Никто ничего не видел. Кроме бродяг. Естественно…