Он взял дочь за руку. Ее ладонь была горячая и сухая, его – холодная и влажная. – Господи, папа, как же я рада! – Я тоже, я… – Он попробовал откашляться, и ему показалось, что в горло напихали стекловаты. – Я… очень… рад, что ты здесь… Ему удалось произнести эту фразу почти на едином дыхании. Он потянулся к стакану. Марго поднесла воду к запекшимся губам отца, сдерживаясь, чтобы не заплакать. Сервас посмотрел на дочь. – Ты… давно ты здесь? – В этой палате или в Тулузе? Несколько дней… – А как же твоя работа в Квебеке? – спросил Сервас. За несколько последних лет Марго пробовала себя тут и там и наконец осела в одном небольшом издательстве. Ей поручили зарубежный сектор. Сервас дважды навещал дочь в Канаде, и каждый раз с трудом переносил полет. – Взяла отпуск за свой счет. Не волнуйся. Все улажено. Гениально, что ты очнулся, папа… Гениально. То же слово использовал интерн. Моя жизнь гениальна. Это гениальный фильм. Все гениально, повсюду и всегда. – Я тебя люблю, детка. Это ты у меня гений. Почему он так сказал? Марго изумилась. Покраснела. – Я тоже тебя люблю… Помнишь наш разговор в больнице, куда ты попал после лавины? – Нет. – Я сказала: «Никогда больше так со мной не поступай». И Сервас вспомнил. Зима 2008/2009-го. Погоня в горах на снегокатах и лавина. Марго у его изголовья. Он улыбкой попросил у дочери прощения. * * * – Черт, патрон, ну и напугали же вы нас! Он завтракал – ужасный кофе, тосты, клубничный конфитюр плюс лекарства – и читал газету, сидя в подушках, когда примчалась Самира, а следом за ней Венсан. Пришлось бросить на середине статью о том, что Тулуза каждый год принимает 19 000 новых жителей и через десять лет обгонит Лион, что в городе учатся 95 789 студентов, работают 12 000 исследователей и что он связан рейсами из своего аэропорта с 43 европейскими городами, а в Париж самолеты вылетают 30 раз в день. Но – ложка дегтя в бочке меда – между 2005-м и 2011-м численность тулузской и национальной полиции постоянно уменьшалась по сугубо бюджетным причинам, и эта драматичная ситуация так и не выровнялась. В 2014-м пришлось даже отказаться от технического переобучения некоторого числа полицейских, служащих в уголовной полиции. События 13 ноября 2015 года в Париже радикально изменили расклад. Полиция и судебная система неожиданно стали приоритетно значимыми, процедуры упростились, а ночные обыски снова были «в законе» (Сервас никогда не мог понять, почему нельзя задерживать опасного субъекта до 6 утра, – это же не война, когда обе стороны каждую ночь объявляют перемирие и ни одна сторона его не нарушает.) Дебаты об ограничении гражданских свобод и уместности их отсрочки, конечно же, оживились, но в демократической стране так и должно быть. Сервас раздраженно отбросил газету. Самира в черной косухе с молниями и пряжками безостановочно моталась вокруг кровати. Венсан был в тельняшке, джинсах и серой суконной куртке. Внешне оба напоминали кого угодно, только не полицейских. Эсперандье достал телефон, приготовился снимать, и Сервас грозно произнес по слогам: – Ни-ка-ких фо-то-гра-фий! Он бросил взгляд на лекарства на тумбочке: два болеутоляющих препарата, один противовоспалительный. «Маленькие пилюли самые опасные», – решил он. – Даже карточку на память не разрешишь сделать? – Ммммм… – Когда выписываетесь, патрон? – спросила Самира. – Хватит называть меня патроном, это просто смешно. – Ладно. – Насчет выписки не знаю… Зависит от анализов и обследований. – А потом что? Предпишут отдых и восстановление? – Ответ тот же. – Вы нужны в бригаде, патрон. Мартен вздохнул. Помолчал. Потом его лицо просветлело, и он сказал с железной уверенностью в голосе: – Знаешь что, Самира? Вы прекрасно справитесь без меня. Затем открыл газету и углубился в чтение. – Может, и так… Но все равно… патрон… я… схожу за кока-колой… – Она выскочила за дверь, и пятнадцатисантиметровые каблуки зацокали по коридору. – Она не выносит больницы, – объяснил Венсан извиняющимся тоном. – Как ты себя чувствуешь? – Нормально. – Нормально – или на самом деле нормально? – Я готов действовать. – То есть готов к работе? – К чему же еще? Эсперандье вздохнул и упрямо насупился; вечно непослушная прядь волос упала ему на лоб, придав сходство с лицеистом. – Прекрати, Мартен, это не шутки. Еще несколько дней назад ты валялся в коме и никак не можешь быть в форме! Да ты из кровати-то не вылез! И перенес операцию на сердце… Кто-то деликатно постучал в дверь, Сервас повернул голову, и у него перехватило дыхание: на пороге стояла Шарлен, красавица-жена его заместителя. Длинные рыжие, как осенняя листва, волосы падали на белый мех широкого воротника, молочно-белая кожа сияла, зеленые глаза сулили райское блаженство каждому мужчине. Шарлен склонилась над Сервасом, и он возбудился, как это всегда случалось в ее присутствии. Он знал, что она знает. Знает, как сильно он ее хочет. И не он один. Она провела ногтем по щеке Серваса, улыбнулась и сказала: – Я рада, Мартен. Только и всего. Я рада. И ведь она абсолютно искренна. * * * В следующие дни в больнице у Серваса перебывали все члены группы, большинство сотрудников бригады уголовного розыска, отдела по борьбе с наркотиками, полицейского отряда по борьбе с бандитизмом, Главного управления и даже службы экспертно-криминалистического учета. Из чумного он стал чудом исцеленным. Получил пулю в сердце – и выжил. Все тулузские полицейские надеялись, что однажды им тоже выпадет такой вот единственный шанс, и считали посещение коллеги своего рода паломничеством, актом почти религиозного поклонения. Все хотели увидеть вернувшегося с той стороны, прикоснуться к нему, услышать свидетельство из первых уст. Каждый жаждал подцепить частичку его фарта. Во второй половине дня появился даже директор полиции Стелен. – Господи, Мартен, с тобой случилось истинное чудо! – Шестьдесят процентов людей, раненных в сердце, умирают на месте, – успокоил его Сервас. – Но восемьдесят процентов из тех, кого довезли до больницы, выживают. Смертность от огнестрельной раны в четыре раза выше, чем от раны, нанесенной холодным оружием… Чаще всего пули попадают в правый желудочек, левый желудочек, предсердие… Легкое оружие менее точное, пули после попадания имеют тенденцию смещаться; пули с полостью в носике и пули с мягким носом раскрываются при попадании, разрывая ткани жертвы и расширяя пулевой канал. Воздействие крупной дроби зависит от расстояния: с трех метров поражения кучные и более тяжелые, с десяти – веерные. Стелен изумленно выслушал краткую лекцию и улыбнулся. Мартен, как всегда, досконально изучил тему – а может, пытал докторов, пока те не сознались. – Этот тип… Жансан… Он умер? – поинтересовался Сервас. – Нет, – ответил дивизионный комиссар, вешая серый мундир на спинку стула. – Его лечили в ожоговом отделении, а теперь заново учат жить в специализированном центре. – Ты серьезно? Значит, он на свободе? – Мартен, его оправдали – и по изнасилованиям, и по убийству бегуньи… Сервас отвернулся к окну: небо над плоскими крышами больничных корпусов хмурилось и корчило гримасы. – Он – убийца. Сказал, как припечатал. – Виновного арестовали. Он сознался. Против него есть стопудовые улики. Жансан невиновен.